Боевое Знамя (ЛП)

- Вы должны выступить, сэр, - крикнул офицер. В правой руке он держал саблю.

Фалконер не сдвинулся с места. Вместо этого он подождал, пока офицер остановит лошадь. Животное мотало головой и нервно перебирало ногами. Лошадь была покрыта потом и закатывала глаза.

- У вас для меня приказы? - спросил Фалконер возбужденного офицера.

- От генерала Джексона, сэр. Вы должны выдвинуться вместе с другими бригадами, сэр, - адъютант махнул рукой в сторону леса, но Фалконер по-прежнему не двигался, разве что протянул руку. Адъютант в недоумении уставился на него. Сейчас никто больше не требовал письменных приказов, потому что уж точно никто не сомневался в том, что на это не было времени.

Если янки сейчас выиграют, ничто не остановит их от пересечения реки Рапидан, и тем самым они перережут железнодорожное сообщение Ричмонда с долиной Шенандоа, и также ничто не помешает им атаковать столицу мятежников. Для южан настало время не писать приказы, а драться как герои, чтобы защитить свою страну.

- Генерал Джексон шлет свои наилучшие пожелания, - произнес адъютант таким тоном, что явно можно было понять, что он едва удерживается от оскорблений, - и сожалеет, что не имел времени написать приказы, но он будет вам весьма обязан, если вы выдвинете свою бригаду в лес и поможете вытеснить оттуда врага.

Фалконер взглянул на лес. Из его тени по-прежнему появлялись беглецы, но теперь большинство было ранеными, а не просто испуганными людьми, ищущими укрытие. Ближайшие к бригаде Фалконера две маленькие пушки снимали с передков у дороги, но они выглядели довольно жалким средством, чтобы сдержать шумную атаку северян, бурлящую в лесной тени. Тени, отбрасываемые красневшим на западе солнцем, удлинились.

В глубине леса, откуда доносился злобный треск винтовок, мерцал пожар, начавшийся от разорвавшихся снарядов.

- Так я передам генералу Джексону, что вы выступили, сэр? - спросил всадник почти отчаянным тоном. Он не назвал ни своего имени, ни звания, но нетерпение в его голосе и обнаженная сабля в руке были достаточным признаком властных полномочий.

Фалконер вытащил саблю. Он не хотел выступать, но знал, что другого выбора теперь не осталось. Его честь и репутация зависели от того, войдет ли он в этот ужасный лес.

- Полковник Свинерд! - позвал он, и слова раздались словно карканье. - Полковник! - снова крикнул он, на сей раз громче.

- Сэр? - Свинерд опустил фляжку с виски обратно в подсумок.

- Ведите бригаду вперед! - приказал Фалконер.

Свинерд вытащил собственную саблю, клинок сверкнул в последних лучах солнца. Перед ним в черноте леса ярко горел пожар, а солдаты сражались и умирали.

- Вперед! - крикнул Свинерд.

Вперед, в водоворот, в горящий лес.

В сражение.

Глава третья

- Это божья воля, Бэнкс! Божья воля! - преподобный Старбак был вне себя от радости. Запах битвы щекотал ему ноздри и вдохнул в него пламя подобно дыханию Святого Духа. Священнику было пятьдесят два, но ему было незнакомо ощущение, сравнимое с этим ликованием от победы. Он лицезрел проявление перста Божьего и был свидетелем торжества справедливости над царствием рабовладельцев. 
- Вперед, вперед! - кричал он, подгоняя свежую батарею артиллерии северян, спешившую к окутавшей поле битвы дымовой завесе. Преподобный Старбак приехал в Калпепер, чтобы проповедовать войскам, но вместо этого неожиданно для себя подгонял солдат вперед, к славе. 
Ликованию преподобного Старбака не уступало и возбуждение генерала Бэнкса. Ставший генералом политик понимал, что выиграл! Он разгромил гнусного и бесчестного Джексона, принесшего ему столько бед в начале года. Бостонские колокола своим звоном оповестят об успехе своего уроженца, и осуществление самых дерзких амбиций губернатора теперь казалось таким ослепительно близким. 
Натаниэль Прентис Бэнкс, семнадцатый президент Соединенных Штатов Америки. Он, смакуя, мысленно произнес эту фразу, но чувство торжества вызвало у него легкое головокружение, и чтобы унять волнение, он повернулся к преподобному Старбаку. 
- Как ваш сын, Старбак? - спросил Бэнкс, надеясь произвести впечатление человека скромного и спокойного, способного вести светский разговор даже в момент триумфа. 
- Джеймс в порядке, спасибо, губернатор, - ответил священник. - Он с армией Макклелана под Ричмондом. Он перенес жестокий приступ лихорадки, но пишет, что уже совсем поправился. 
- Я имел ввиду молодого человека, носящего мое имя, - уточнил Бэнкс. - Как он?
- С Натаниэлем тоже все в порядке, насколько я знаю, - лаконично произнес преподобный Старбак, от дальнейших расспросов о сыне-предателе священника спасло прибытие адъютанта верхом на лошади с белой от пыли гривой и взмыленными боками. Адъютант споро козырнул Бэнксу и передал записку от бригадного генерала Кроуфорда. Записка была второпях нацарапана в седле, и Бэнкс не смог разобрать начертанные карандашом слова.
- Надеюсь, тут известие о победе? - спросил Бэнкс у новоприбывшего адъютанта. 
- Генерал просит подкреплений, сэр, - почтительно ответил адъютант. Его лошадь задрожала от пролетевшего над головой снаряда мятежников. 
- Подкреплений? - переспросил Бэнкс. Во время последовавшей за его вопросом паузы за спиной разорвался снаряд, не причинив никому вреда и взметнув вдоль дороги комки грязи. - Подкреплений? - повторил Бэнкс, нахмурившись, словно находил это слово не поддающимся объяснению. Он оправил и без того безупречный мундир. - Подкреплений? - сказал он в третий раз. - Но я полагал, что он гонит врага с поля битвы. 
- Нам необходимо разбить их, сэр. - речь адъютанта звучала обнадеживающе. - Еще одна бригада обратит их в беспорядочное бегство. 
- Я надеялся, с мятежниками уже покончено, - бросил Бэнкс, комкая в руке донесение Кроуфорда. 
- Они засели в небольшом лесу, сэр. Наши ребята теснят их, но им необходима подмога. 
- Нет никакой подмоги! - с негодованием выпалил Бэнкс, словно адъютант отнимал у него момент славы. - Я послал им в помощь бригаду Гордона, разве этого недостаточно?
Адъютант бросил взгляд на живописно одетых Пенсильванских зуавов, составляющих личную охрану генерала Бэнкса. 
- Может, нам следует послать всех имеющихся в наличии людей, чтобы уничтожить их, прежде чем их спасет наступление темноты? - он предложил это весьма почтительно, как и подобает капитану, дающему совет генерал-майору относительно боевой тактики.
- У нас нет резервов, капитан, - упрямо повторил Бэнкс. - Все силы втянуты в сражение! Так что поднажмите. Поднажмите посильнее. Скажите Кроуфорду, теперь он за это в ответе. Я не потерплю людей, требующих подкрепления у самых ворот победы. Вернитесь и передайте, чтобы поднажал, ясно? Чтоб поднажал и не останавливался до наступления темноты. 
Этот длинный монолог вернул Бэнксу уверенность. Он побеждал, и такова Божья воля, что хвастун Джексон должен быть разгромлен. 
- Это волнение, обычное волнение, - так объяснил Бэнкс требование Кроуфорда своей свите. - Парень неожиданно для себя обнаруживает, что побеждает, и не может поверить своей удаче, требуя подкреплений в самый последний момент. 
- Надеюсь, вы будете добры к Кроуфорду в своих мемуарах, сэр, - заметил командир зуавов.
- Без сомнения, без сомнения, - сказал Бэнкс, до этой минуты и не думавший о мемуарах, но теперь пустившийся в мечты о трехтомной работе, предположительно под названием "Война Бэнкса". Он решил, что представит свои ранние поражения как необходимые уловки, приведшие к разгрому любителя капусты Джексона у Кедровой горы. Возможно, меня и поносили, размышлял генерал, но я разыгрывал партию длиннее, чем могли себе представить мои критики, особенно эти дворняги-журналисты, которые осмеливались предлагать мне советы, хотя сами не могли бы отличить ствол орудия Паррота от птичьего клюва. 
Преподобный Элиял Старбак положил конец его грезам, попросив у Бэнкса разрешения выехать на передовую, дабы он мог стать свидетелем преследования и полного уничтожения врага. 
- Ваша победа - ответ на мои молитвы, губернатор, - сказал священник, - и мне бы очень хотелось узреть ее во всей красе. 
- Мой дорогой Старбак, конечно же вы должны выехать на передовую. Капитан Этерингтон? - Бэнкс приказал одному из своих младших адъютантов сопровождать священника и велел не подвергать преподобного Старбака опасности, чтобы убедиться, что тот останется в живых, дабы смог восславить победу Бэнкса со своей влиятельной кафедры. - Раненый зверь может кусаться, - предупредил Бэнкс священника, - и вам следует находиться подальше от челюстей умирающего зверя. 
- Господь защитит меня, губернатор, - заявил преподобный. - Он мой щит и покровитель. 
Снабженный охраной, преподобный Старбак отправился с Этерингтоном в путь через поля. Проехав между рядами армейских фургонов с белыми парусиновыми крышами, они выбрались к полевому госпиталю, где преподобный Старбак остановился, чтобы понаблюдать за лицами попавших в плен раненых южан, лежавших после операции на траве возле палаток. 
Некоторые еще находились в бессознательном состоянии под воздействием хлороформа, некоторые заснули от полного изнеможения, но большинство лежали, испуганные и бледные. Несколько наспех перевязанных раненых лежало в ожидании ножей хирургов, и для непривычных к сражениям вид столь жестоко раненных солдат мог оказаться чрезмерным для желудка, но преподобный Старбак определенно оживился при виде этого ужасного зрелища. И в самом деле, он свесился с седла, чтобы получше разглядеть раненые конечности и окровавленный череп одного из солдат. 
- Вы замечаете, как узок его лоб и выдается вперед челюсть? - поделился он своими наблюдениями с Этерингтоном.
- Сэр? - удивился Этерингтон.
- Взгляните на его лицо! Взгляните на любое из этих лиц! Разве вы не видите отчетливую разницу между ними и лицами северян?
Капитан Этерингтон подумал, что южане не слишком отличаются от северян, разве что выглядят изможденней и одеты в потрепанные мундиры, но ему не хотелось противоречить известному священнику, так что он согласился с тем, что лица пленных южан и в самом деле обладают узкими лбами и челюстями как у диких животных. 
- Подобные черты являются классическими симптомами умственной неполноценности и моральной деградации, - счастливо провозгласил преподобный Старбак, но затем вспомнил о христианском долге даже к таким падшим душам, как эти пленные южане. - Если будут грехи ваши, как багряное, - обратился он к ним - как снег убелю [5]. Так покайтесь же! Покайтесь! 
Он прихватил с собой несколько экземпляров своего трактата "Освобождение угнетенных", в котором разъяснялось, почему христиане должны быть готовы отдать жизнь за священное дело упразднения рабства, и теперь преподобный Старбак бросил пару буклетов раненым. 
- Это вам для чтения, пока будете в плену, - сказал он, - кое-что объясняющее совершенные вами ошибки. 
Он поспешил дальше, обрадованный тем, что ему выпал случай распространить сии достойные слова. 
- Это наше упущение, капитан, - обратился к Этерингтону священник, когда они оставили позади полевой госпиталь, - мы ограничивали деятельность наших миссионеров в этой стране язычников и рабов. Нам следовало отправлять больше праведных людей в мятежные штаты, дабы боролись они с демонами, поселившимися в душе белого человека. 
- Разве в отделившихся штатах не предостаточно церквей? - почтительно спросил капитан Этерингтон, проведя священника мимо мотка телеграфного провода, брошенного возле канавы. 
- Действительно, церквей на Юге достаточно, - неприязненно ответил преподобный, - пожалуй, и пасторов хватает, но их присутствие не должно вводить нас в заблуждение. Писание предупреждает о лжепророках, которые появятся в последние дни перед концом света. И подобным пророкам не составляет труда убедить слабоумных ступить на стезю дьявола. Но второе послание апостола Петра обещает нам, что лжепророки сами же и уничтожат себя. Думаю, мы являемся свидетелями наступления этого пророчества. 
- Все это дело рук Господа - радостно воскликнул преподобный Старбак, указав на двух собак, грызшихся из-за внутренностей мертвеца возле дымящейся воронки, - и мы должны славить и быть благодарны ему за это. 
Менее возвышенный порыв заставил священника задуматься, не выбросил ли он на ветер деньги, отданные им полку Гэллоуэя. Может, война завершится и без его участия? Но он отбросил эту неприятную мысль, всецело отдавшись восторженным чувствам, вызванным радостными новостями этого дня.
Капитан Этерингтон намеревался отогнать собак от мертвеца, но преподобный Старбак уже умчался вперед, а в обязанности адъютанта входило оставаться со священником, поэтому он поскакал догонять преподобного. 
- Вы хотите сказать, сэр, - почтительно спросил Этерингтон, - что среди мятежников нет христиан? 
- Как они могут быть христианами? - отозвался бостонский проповедник. - Наша вера никогда не учила неповиновению законной и богоугодной власти государства, так что в лучшем случае Юг находится в прискорбном заблуждении, и таким образом отчаянно нуждается в раскаянии и прощении. А в худшем? - преподобный покачал головой, не в силах разъяснить этот вопрос, но сама мысль об этом заставила преподобного задуматься о втором его сыне, о том, что даже сейчас Нат шел по пути к адскому пламени. Гореть ему в вечном пламени, вечность корчиться в страшных муках . - И он заслуживает этого! - вслух вынес приговор сыну священник.
- Прошу прощения, сэр? - спросил Этерингтон, подумав, что не расслышал обращенное к нему замечание.
- Пустяки, капитан, не обращайте внимания. Вы посещаете причастие?
- Да, сэр. Вот уже три года, как я обрел Христа, и не перестаю славить Господа за благодать его. 
- Воистину славен Господь, - подхватил преподобный Старбак, хотя на самом деле он втайне был разочарован, что его спутник - праведный христианин, так как немного было на свете вещей, от которых Элиял Старбак получал такое же удовольствие, как от того, что он называл схваткой с грешником. Он мог похвастаться, что оставил немало сильных духом мужчин в слезах после часа беседы с вескими доводами. 
Наконец, всадники прибыли на батарею двенадцатифунтовых орудий Наполеона. Все четыре пушки безмолвствовали, канониры с засученными рукавами, опершись на колеса пушек, смотрели через долину по направлению к отбрасывающей длинную тень группе деревьев, над которыми вился пороховой дым. 
- Нет целей, сэр, - ответил командир батареи на вопрос преподобного Старбака о причине бездействия. 
- Наши ребята находятся в том лесу, сэр, или, может, в полумиле за лесом, и для нас работа на сегодняшний день завершена, - он хлебнул бренди из фляги. - Это разрывы снарядов от стрельбы мятежников, сэр, - добавил он, указывая на белые облачка, периодически поднимавшиеся над дальним холмом. Звук взрыва следовал секундой позже, словно небольшой раскат грома. - Всего лишь их арьергард, сэр, - уверенно продолжал артиллерист, - а мы умываем руки, пусть ими займется всякая деревенщина.
- Деревенщина? - удивился преподобный Старбак.
- Пехота, сэр. Низшие из низших, если вы поняли о чем я.
Преподобный Старбак ни бельмеса не понял, но решил не заострять внимания на своей озадаченности. 
- А мятежники? - спросил он вместо этого. - Где они?
Майор артиллерии заметил на старике белый воротничок протестантского священника и почтительно вытянулся. 
- Можете увидеть нескольких мертвецов, простите мою грубость, сэр, а остальные, вероятно, уже на полпути к Ричмонду. Я больше года ждал, пока мерзавцы начнут драпать, сэр, до чего ж приятное зрелище. Наши дамочки дали им от ворот поворот в прекрасном стиле, сэр, - майор похлопал по еще теплому стволу ближнего орудия, на котором, как и на всех пушках батареи, краской были намалеваны женские имена. Это орудие оказалось дамой по имени Мод, а ее подруг звали Элиза, Луиза и Анна. 
- Все это дело рук Господа, творение Господа! - радостно забормотал преподобный Старбак. 
- Отступники еще засели там, - капитан Этерингтон указал на видневшуюся вдали Кедровую гору, где пушки мятежников продолжали извергать пороховой дым. 
- Ненадолго. - заверил майор. - Мы зайдем им в тыл и возьмем в плен всех до единого. Если раньше не наступит темнота, - добавил он. Солнце стояло совсем низко, окрасив всё в багряные тона. 
Преподобный достал из кармана маленький бинокль и навел его на лес перед собой. Он почти ничего не смог разобрать кроме дыма, листвы и горящих воронок, но взяв ближе, на открытой поляне он увидел застывших в неестественных позах мертвецов в остатках пшеничного поля. 
- Мы пойдем в лес, - объявил он своему спутнику.
- Не уверен, что нам стоит это делать, сэр, - вежливо возразил капитан Этерингтон. - Там продолжают рваться снаряды. 
- Мы останемся невредимы, капитан. Если мы пойдем и долиною смертной тени, не убоимся зла [6]. Вперед! 
На самом деле преподобному хотелось подойти поближе к рвущимся снарядам. Он решил, что его оживление было признаком врожденной склонности к сражениям, что, может, он открывает в себе Богом ниспосланное военное дарование, и внезапно для него уже не было загадкой, почему столь часто всевышний призывал сынов Израиля к войне.
Кровопролитие и резня - путь к познанию свершений Господа! Проповедовать и вести миссионерскую деятельность - это хорошо, и несомненно, Господь прислушивается к молитвам всех этих стареющих женщин с их выцветшими шелковыми закладками в потертых библиях, но молот войны - намного более действенный способ восстановить царствие небесное. Грешники будут наказаны божественным бичом сабель, стали и пороха, и преподобный Старбак торжествовал. 
- Вперед, капитан, - подбодрил он Этерингтона. - Враг разбит, нам нечего бояться!
Этерингтон колебался, но майор-артиллерист был полностью солидарен со священником. 
- Их здорово потрепали, сэр, клянусь вам, - заявил майор, и поддержки с его стороны оказалось достаточно, чтобы преподобный вручил уставшим канонирам пару экземпляров "Освобождения угнетенных". После чего в приподнятом настроении он проехал мимо четырех веерообразных выжженных на поле проплешин, отмечавших места, с которых на врагов обрушивали дым и пламя Элиза, Луиза, Мод и Анна.
Капитан Этерингтон с несчастным видом последовал за ним. 
- Но, сэр, мы не знаем, отступили ли из леса мятежники.
- Тогда выясним это, капитан! - весело ответил преподобный Старбак. Он проехал мимо останков северянина, разорванного в клочья прямым попаданием снаряда мятежников, и от которого теперь остались только облепленные мухами осколки костей, синеватые кишки, клочья плоти и обрывки мундира. Преподобный не почувствовал душевных страданий при виде мертвеца, а лишь удовлетворение, потому что мертвец был героем, отправившимся к творцу за свое проявление доблести, ведь умер он за самое благородное дело, когда-либо призывавшее человека на поле битвы. 
В нескольких шагах позади мертвого федерала лежал труп южанина, тому до самой кости разрезал горло осколок снаряда. Мерзавец был одет в дырявые ботинки, драные штаны и потертый китель в заплатках орехового цвета, но самой отвратительной деталью было злобное выражение его лица. Священник отметил, что повсюду наблюдал подобные гнусные черты у большинства мертвых и раненых южан, отчаянно звавших на помощь, когда мимо проезжали два всадника. 
Эти мятежники, решил для себя преподобный Старбак, выказывали все черты умственной неполноценности и бесспорно были инфантильны в нравственном отношении. Доктора в Бостоне были убеждены, что подобные ментальные слабости передавались по наследству, и чем больше наблюдал за южанами преподобный Элиял Старбак, тем больше убеждался в этой врачебной истине. 
Было ли причиной тому смешение рас? Не разложила ли сама себя белая раса, смешивая кровь со своими рабами, и теперь потомкам приходится за это расплачиваться? Эта мысль вызвала такое отвращение у преподобного, что он вздрогнул, но за ней пришла мысль еще более ужасная. Что если и нравственное вырождение его сына, Натаниэля, тоже наследственное? Преподобный Старбак отогнал от себя подобное подозрение. Натаниэль - вероотступник, и это усугубляет его вину. Не следует искать причину грехов Натаниэля за дверями родительского дома, он сам оступился.
Таким вот образом преподобный Элиял Старбак размышлял о наследстве, рабстве и умственной неполноценности, но всё же не оставался безучастен к крикам страдавших от жажды раненых солдат, которых сражение оставило беспомощно лежать. Раненые мятежники просили глоток воды, доктора, или отнести их в полевой госпиталь, а преподобный Старбак давал им единственное утешение, что был в силах предложить, заверяя, что в истинном раскаянии лежит спасение души. 
Один лежавший под изрешеченном пулями деревом чернобородый солдат с наполовину оторванной ногой, затянутой вместо жгута чуть выше бедра ремнем от винтовки, проклинал священника, требуя бренди вместо проповеди, но преподобный Старбак просто кинул к ногам солдата экземпляр своего трактата и печально поскакал дальше. 
- Как только закончится мятеж, капитан, на Юге перед нами будет стоять тяжелая задача, - заметил он. - Нам нужно будет обратить в истинную веру всех введенных в заблуждение лжепророками людей. 
Этерингтон уже был готов согласиться с этими благочестивыми намерениями, но его прервал внезапно донесшийся до них с запада звук. Непривычному к шуму сражения преподобному Старбаку он напомнил хлопок разорвавшегося гигантского куска парусины или звук, издаваемый негодными беспризорными мальчишками, любившими сбегать по Бикон-Хилл, колотя палками по железным прутьям ограды. 
Звук раздался так неожиданно, что он инстинктивно придержал лошадь, но затем, предположив, что, по-видимому, странный шум означал конец мятежа, припустил вперед, пробормотав благодарственную молитву божественному провидению, даровавшему северянам победу. Капитан Этерингтон, настроенный менее оптимистично, схватил лошадь священника под уздцы. 
- Не думал, что мятежники так далеко продвинулись на запад, - произнес он, словно обращаясь к самому себе.
- На запад? - в замешательстве спросил священник.
- Винтовочные залпы, сэр, - объяснил природу странных звуков Этегингтон. Капитан всматривался в сторону заходящего солнца, где над деревьями показалась дрожащая завеса дыма. 
- Этот шум! - воскликнул преподобный Старбак. - Прислушайтесь! Вы слышите этот шум? Что это? - его волнение было вызвано новым звуком, примешавшимся к треску винтовочных залпов. Он был пронзительным и сопровождался ликующими криками и веселым улюлюканьем, наводившим на мысль, что создания, издававшие этот звук, с охоткой и даже радостью шли на эту бойню. - Вы знаете, что вы сейчас слышите? - возбужденно задал вопрос преподобный. - Это пеан[7]. Никогда не думал, что мне доведется при жизни услышать его! 
Этерингтон взглянул на священника. 
- Пеон [8], сэр? - в недоумении спросил он. 
- Вы, конечно же, читали Аристофана [9]? - нетерпеливо поинтересовался священник. - Помните, как он описывает боевой клич греческих пехотинцев? Пеан? 
Может быть, подумал священник, какому-то офицеру, выпускнику Йеля или Гарварда, сведущему в истории Древней Греции, пришла в голову блажь обучить солдат северян этому античному кличу войны. 
- Послушайте, молодой человек, - взволновано продолжил священник, - это же боевой клич фаланг! Клич спартанцев! Песнь войны героев Гомера! 
Капитан Этерингтон наконец смог отчетливо расслышать звук. 
- Это не пеан, сэр. Это боевой клич мятежников. 
- Вы хотите сказать, что... - начал было преподобный Старбак, но потом умолк. Он читал про вопль мятежников в бостонских газетах, а теперь слышал его собственными ушами, и внезапно он показался ему совершенно не похожим на античный. Теперь он был полон истинного зла и леденил кровь подобно завываниям скребущих диких зверей или воплям демонов, молящих выпустить их из огненных врат ада. - Почему они вопят? - спросил священник. 
- Просто они не разбиты, сэр, вот почему, - ответил Этерингтон и, схватив поводья, развернул лошадь священника. Преподобный Старбак противился возвращению, потому что находился в непосредственной близости от леса и хотел узнать, что происходило за ним, но не смог убедить капитана продолжить путь. - Сражение не выиграно, сэр, - спокойно заметил тот, - возможно, даже проиграно. 
Потому что вопли мятежников значили лишь одно - они атакуют.
Мерзавцы не были полностью разбиты. 
Капитан Натаниэль Старбак, засевший в лесу неподалеку от дороги, услышал выкрики перешедших в контратаку мятежников. 
- Чертовски вовремя, - пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретно. В последние несколько минут ружейная стрельба в лесу стала обрывочной, и Старбак начал побаиваться, что оказавшиеся в затруднительном положении застрельщики будут отрезаны победоносной армией северян. 
До этого момента сопротивление атакам северян было тщетным и носило беспорядочный характер, но теперь ружейный огонь перерос в звуки достигшего апогея сражения, в котором сверхъестественным дискантом выделялись крики атакующих южан. Старбак слышал, но не видел саму битву, потому что не мог ничего разобрать в затянутом дымом густом подлеске, но звуки указывали на то, что наступающих северян сдержали и даже контратаковали. 
- Полагаю, нам следует к ним присоединиться, - обратился Старбак к капитану Медликотту. 
- Нет, - выпалил Медликотт. - Я категорически против! 
Эта горячность выдала страх Медликотта. Ставший капитаном мельник был бледен, словно провел бессонную ночь, ворочая жернова на своей старой мельнице. Капельки пота стекали по его лицу и бисеринками блестели в бороде, взгляд нервно бегал по укрытию, которое случайно нашли среди деревьев его солдаты. 
Укрытием им служил неглубокий овраг, который мог затопить даже небольшой дождь, но так густо заросший растительностью, что целая армия могла пройти по дороге и не заметить людей, спрятавшихся всего лишь в нескольких шагах. 
- Мы просто переждем заварушку здесь, - настаивал на своем Медликотт.
Старбаку совсем не нравилась идея затаиться в лесу. До сего момента обеим ротам посчастливилось избежать столкновения с северянами, но удача не вечна. Однако Медликотт не прислушался к мнению юноши. Медликотт был счастлив передать командование Старбаку, когда рота попала под огонь янки, но теперь, оказавшись в безопасном месте, мельник вновь обрел власть, данную ему полковником Свинеродм. - Мы остаемся здесь, - настоял он на своем, - и это приказ, Старбак. 
Старбак побрел назад к своей роте. Он растянулся на краю пологой долины и всмотрелся сквозь листву в сторону звуков сражения. На фоне вечернего неба, прочерченного багряными полосками порохового дыма, выделялись кружевным узором ветки деревьев.
Крики мятежников то затихали, то звучали с новой силой, и по ним можно было догадаться, когда подразделения продвигались вперед и когда залегали, прежде чем вновь пойти в атаку. В лесу затрещали винтовочные залпы, а потом где-то совсем рядом в подлеске послышались шаги, но листва была такой густой, что Старбак никого не мог разглядеть. Все-таки он побаивался неожиданного вторжения роты нервных янки, и потому обернулся и прошипел своим солдатам, чтобы примкнули штыки. Если янки заявятся, Старбак будет к этому готов.
Он вытащил свой штык и вставил на место. В ветвях над головой недовольно шумели белки, промелькнули красной вспышкой перья пролетевшего между деревьев кардинала. За пустынной дорогой позади Старбака подобно струйкам тумана над пестрой мозаикой пшеничных и кукурузных полей стелился пороховой дым. Пехоты там видно не было, словно дорога разделила поле битвы на две отдельные половинки, одну наполненную пороховым дымом, а другую - попавшими в беду людьми.
Траслоу с увенчанной сталью винтовкой плюхнулся рядом со Старбаком. 
- Какая муха укусила Медликотта? 
- В штаны наложил. 
- От него никогда не было проку. Как и от его папаши, - Траслоу пустил густую струю табачной слюны на опавшие листья. - Видал я однажды, как старик Джон Медликотт улепетывал всего от пары конокрадов, которым и пятнадцати-то не было. 
- И одним из них были вы, да? - проницательно предположил Старбак. Траслоу ухмыльнулся, но прежде чем он смог ответить, послышался торопливый шелест шагов, и один единственный солдат-северянин выскочил перед ними из кустарника. Янки не замечал двух рот мятежников, пока не оказался в нескольких шагах от них. Его глаза расширились от удивления, и он в панике застыл.
Он обернулся, очевидно собираясь предупредить своих товарищей, но Старбак вскочил на ноги, ударив янки в ухо латунным прикладом винтовки за долю секунды до того, как Траслоу сшиб северянина с ног. Янки упал, как подрубленный. Траслоу со Старбаком оттащили его к роте и обезоружили.
- Заткни свою чёртову пасть, - зашипел на него Старбак, когда янки начал дергаться. 
- Я не...
- Офицер приказал тебе заткнуться к чертовой матери, сучье отродье, так что замолкни, или я вырежу тебе твой паршивый язык, - рявкнул на него Траслоу, и северянин мгновенно затих. Судя по пряжке на ремне, он был пенсильванцем. Над ухом в его светлых волосах заструилась кровь. - У тебя там приличный синяк будет, засранец, - обрадовал его Траслоу. Он обыскивал его карманы и патронташ. Винтовочные патроны он раздал роте, вдобавок обнаружив светло-коричневый сверток с торговой маркой "Мелконарезанный табак со вкусом меда от Джона Андерсона из Нью-Йорка". - Не Виргиния, но всё же кто-нибудь да выкурит, - сказал Траслоу, закинув его в свою сумку. 
- Оставь мне немного, - взмолился пенсильванец. - Я уже несколько часов как не курил. 
- Тогда тебе, засранцу, нужно было оставаться в своей Пенсильвании, а не топтать нашу кукурузу. Тебе здесь не рады. Если б ты получил то, чего на самом деле заслуживал, давно уже дышал бы через дырку в ребрах, - Траслоу вытащил пачку смятых банкнот из нагрудного кармана солдата. - Везет в карты, да? 
- И с женщинами.
У пенсильванца был вздернутый нос и обаяние наглеца.
- Лежи спокойно и держи рот на замке, парень, или на этом твоя удача закончится, - Траслоу открыл флягу солдата и, обнаружив в ней полдюйма воды, предложил ее Старбаку. Тот, несмотря на жажду, отказался, и Траслоу осушил флягу.
Старбак приподнялся, чтобы обозреть близлежащие кусты. Капитан Медликотт шикнул на него, велев пригнуть голову, но Старбак проигнорировал приказ мельника. Очередная волна криков оповестила о возобновившейся атаке мятежников, и на этот раз пара десятков янки появились всего лишь в двадцати шагах от укрытия Старбака. Группа северян встала на колено и дала залп, прежде чем вновь отойти назад.
Двое янки упали при отступлении, сраженные пулями мятежников, оставшиеся несомненно продолжили бы отступление, не появись из леса им на подмогу отряд знаменосцев. Высокий седой офицер взмахнул саблей в сторону мятежников.
- Vorwärts! Vorwärts! [10] - закричал офицер, и отступавшие солдаты, приободрившись, развернулись и дали залп по своим преследователям. Два ярких шелковых квадрата знамён выделялись на фоне затянутого дымом темного пейзажа. Одним был замызганный и потрепанный в боях звездно-полосатый флаг, а вторым - фиолетовое знамя с вышитым на нем орлом и девизом, который Старбак не смог разобрать.
- Vorwärts! - вновь закричал седой офицер. 
- Это что, чертовы немцы? - удивился Траслоу. Сержант безо всякой на то причины ненавидел немецких иммигрантов, виня их за правила и предписания, начавшие наводнять его прежнюю страну. "Американцы были свободным народом, - часто повторял он. - А потом пришли чертовы пруссаки навести в нашей стране порядок".
- Мы пенсильванские немцы, - ответил пленный. 
- Так значит, ты жалкий потомок сучьих ублюдков, - буркнул Траслоу. Старбак наконец смог разобрать надпись, написанную готическими буквами на втором знамени - "Gott und die Vereinigten Staaten [11]", гласилa онa, и Старбака внезапно осенило, что этот флаг будет неплохим трофеем.
- Пли! - отдал команду седовласый офицер, и очередной залп немцев обрушился на атакующих мятежников. Немцы радостно заревели, осознав, что их упорство застало противника врасплох. 
- Мы можем взять этих мерзавцев, - сказал Старбак. 
Сержант бросил взгляд на капитана Медликотта: 
- Но без помощи этого трусливого ублюдка.
- Тогда справимся и без помощи трусливого ублюдка, - согласился Старбак. Он ощутил эйфорию солдата, на чьей стороне был бесценный эффект неожиданности. Эту схватку он бы не проиграл. Он взвел курок и обернулся к своей роте. - Мы дадим один залп по этим немецким сволочам, а потом погоним их с нашей земли. Безжалостно и быстро, ребята, запугаем ублюдков до смерти. Готовы?
Солдаты ухмыльнулись, дав понять, что они в порядке и готовы. Старбак улыбнулся в ответ. Временами он гадал, могло ли что-нибудь в целом свете сравниться с подобными мгновениями сражения. Нервные минуты ожидания прошли, уступив место дикому возбуждению. Он взглянул на пленного. 
- Ты останешься здесь, янки. 
- Ни с места не сдвинусь, - пообещал тот, на самом деле решив бежать, как только его оставят без присмотра.
- Встать! - прокричал Старбак. Его закружил пьянящий порыв страха и возбуждения. Он осознавал искушение следовать приказам Медликотта и оставаться в укрытии целым и невредимым, но ему также хотелось унизить мельника. Старбак хотел доказать всем, что на поле битвы он лучший, а подобную доблесть не выкажешь, отсиживаясь в кустах. - Цельсь! - крикнул он, и большая часть сбившихся в кучу янки расслышала отданный приказ и в страхе принялась оглядываться по сторонам, но они опоздали. Солдаты Старбака были уже на ногах со вскинутыми винтовками. И тут всё пошло не по плану. 
- Остановитесь! - закричал Медликотт. - Ложись! Это приказ! Ложись! - запаниковал мельник. Он бежал по оврагу, вопя на людей Старбака и даже сбив некоторых из них на землю. Остальные пригнулись, но все были сбиты с толку. 
- Пли! - скомандовал Старбак, и вспышка редких винтовочных огоньков прорезала тьму.
- Ложись! - яростно размахивал руками Медликотт. 
- Поднимайтесь и стреляйте! - рассвирипел Старбак. - Встать! Пли! 
Солдаты опять поднялись и нажали на спусковые крючки, произведя осветивший сумерки нестройный залп
- В атаку! - прокричал Старбак, словно это был боевой клич. 
Седой офицер развернул пенсильванцев в сторону неожиданной угрозы с фланга. Вмешательство Медликотта подарило янки несколько секунд драгоценного времени, достаточных, чтобы половина роты построилась в неровную стрелковую шеренгу под правым углом к остальному батальону. Теперь эта полурота противостояла беспорядочному наступлению Старбака, и увидев, как янки вскинули винтовки к плечу, он понял, что стоит на грани катастрофы. 
С такого близкого расстояния их сметет даже полурота. Его охватила паника. Он почувствовал искушение ринуться направо и нырнуть под укрытие ближайших кустов, простое желание сбежать, но потом пришло спасение. Атаковавшая пенсильванцев с юга рота мятежников дала сокрушительный залп, и второпях построенная шеренга рассеялась. Залп, который должен был уничтожить Старбака, так и не был произведен. Вместо этого знамена Союза качнулись и упали, когда сломленные янки начали отступать. 
От невероятного чувства облегчения боевой клич Старбака перешел в леденящий кровь и бессвязный вопль, когда он во главе своих солдат вырвался на опушку леса. Янки в синем мундире замахнулся на него прикладом, но Старбак легко отбил удар и в свою очередь ткнул солдата прикладом, сбив того наземь. Ружейный выстрел едва не оглушил его, стрелявший сделал шаг назад и зацепился за лежащую на земле ветку. Роберт Декер одним прыжком подскочил к нему с тем же громким воплем, как и повергнутая в ужас жертва.
Лишь Траслоу двигался вперед молча. Его зоркие глаза высматривали места, где враг мог перехватить инициативу. Он увидел, как одного из новых рекрутов Легиона, Исайю Кларка, свалил наземь здоровый пенсильванец. Траслоу выхватил свой охотничий нож и дважды полоснул им, а потом оттолкнул умиравшего пенсильванца в сторону, чтобы его тело не завалилось на Кларка. 
- Вставай, парень, - велел он Кларку. - Тебя не сильно ранило. Ничего такого, что бы не вылечил глоток виски.
Пенсильванцы бежали. Полосы американского флага исчезли на севере, но синее знамя с орлом и витиеватой немецкой надписью нес прихрамывавший сержант. Старбак побежал за ним, приказывая сдаваться. Капрал-янки заметил Старбака и выхватил револьвер, который снял с мертвого офицера мятежников, но в барабане не оказалось патронов, и револьвер просто щелкнул вхолостую.
Капрал выругался по-немецки и попытался пригнуться, но штык Старбака вспорол ему живот, а приклад Исы Уошбрука размозжил череп, и капрал упал. С юга накатывалась огромная волна вопящих мятежников. Седовласый офицер выхватил знамя с орлом у хромавшего сержанта и размахивал навершием как неуклюжей алебардой. 
Сержант упал ничком и закрыл голову руками. Офицер, яростно вопя, споткнулся о распластанное тело. Растянувшись на земле, он пытался нашарить револьвер в поясной кобуре, но нависший над ним Старбак с силой всадил штык меж ребер. Старбак заорал, и его крик, несущий в себе облегчение, смешанное с каким-то исходящим изнутри животным чувством, потонул в вопле умирающего пенсильванца. Старбак с силой надавил, пока сталь окончательно не остановилась, и оперся о приклад. Траслоу тем временем вырвал знамя с орлом из скрюченных и внезапно ослабевших рук умирающего, чьи длинные седые волосы окрасились в кроваво-красный цвет.
Старбак, которого одолели примитивные инстинкты дикаря, отобрал у Траслоу знамя и потряс им в воздухе, разбрызгивая капли крови с полотнища:
- Мы сделали это! - воскликнул он, обращаясь к Траслоу. - Мы сделали это!
- Именно мы, - многозначительно добавил сержант, покосившись в сторону по-прежнему прячущегося Медликотта.
- Я набью морду этому ублюдку, - ответил Старбак. Он обернул полотнище вокруг лакированного древка. - Коффмэн! - закричал он, ища лейтенанта, чтобы передать ему флаг. - Коффмэн! Чтоб тебя, куда ты делся, Коффмэн?
- Я здесь, сэр, - слабый голос лейтенанта донесся откуда-то из-за поваленного дерева.
- Господи! - выругался Старбак. Немощный тон наводил на мысль о Коффмэне, вот-вот потеряющем сознание. Старбак бегом пересек поляну, перепрыгнул через дерево и обнаружил юного лейтенанта стоящим на коленях с выпученными глазами и побледневшим лицом. Но ранен был не он. Коффмэн был в порядке, просто находился в шоке. Ранен был Таддеус Бёрд, добряк-полковник. Мертвенно бледный и истекая кровью, он лежал у поваленного дерева.
- Господи, Нат, больно-то как, - с трудом признес полковник. - Я прибыл, чтобы забрать вас, но меня подстрелили. И револьвер забрали, - он попытался выдавить улыбку. - Он даже заряжен не был, Нат. Всё забываю его зарядить.
- Только не вы, сэр, только не вы! - Старбак упал на колени, забыв и про захваченное знамя, и про труса Медликотта. Перед глазами внезапно всё расплылось. - Нет, Дятел, только не ты! - ибо подстрелили лучшего воина бригады.
Через все поле, от склонов Кедровой горы до вытоптанных кукурузных полей к западу от дороги, наступали мятежники, освещаемые заходящим солнцем, которое казалось раздувшимся шаром красного пламени, окутанным клубами пушечного дыма. Вечерний ветерок понес дымные облачка над головами убитых и раненых.
Четырем орудиям - Элизе, Луизе, Мод и Анне - внезапно нашлась работенка: у кромки леса появились, словно волчьи стаи, солдаты в сером. Артиллеристы открыли огонь прямо поверх голов своей же отступающей пехоты. Разрывающиеся у погруженного в тень леса снаряды оставляли клубы серого дыма.
- Передки сюда! Шевелитесь! - майор артиллерии, лишь секунду назад пытавшийся прочесть в свете заходящего солнца последние строки засаленной книги "Мечты холостяка" [11], осознал, что орудия необходимо переместить севернее, иначе батарея окажется в руках врага. - Коня мне! - закричал он.
Пока собирали орудийную прислугу, батарея вела огонь. Лейтенант, лишь недавно выпустившийся из Вест-Пойнта, заметил конную группу офицеров-мятежников у опушки леса.
- Прицел влево! - закричал он, и расчет налег на рычаги, разворачивая дубовый лафет Элизы. - Цельсь! Один оборот вверх! Зарядить шрапнель! - зарядный картуз затолкали в вычищенный ствол, и сержант проткнул саржевую упаковку с порохом сквозь запальное отверстие.
- Шрапнели нет, сэр! - доложил канонир, наклонившись над ящиком с боеприпасами.
- Заряжайте ядро, заряжайте что угодно, но поживее, Христа ради! - лейтенант не отрывал глаз от соблазнительной мишени.
Ядро забили в ствол. Сержант затолкал фрикционный запал в запальное отверстие и отошел в сторону со шнуром в руках.
- Орудие готово! - сообщил он.
Передок Элизы, доставленный шестеркой лошадей, остановился позади, готовый к погрузке орудия.
- Пли! - скомандовал лейтенант.
Сержант потянул за шнур, и фрикционный запал был приведен в действие. Огонь воспламенил порох, и десятисантметровое железное ядро понеслось через окутанное дымом поле. Отдача была настолько велика, что орудие, словно несущийся на полной скорости поезд, откатилось назад на добрых десять шагов, подмяв под себя и раздавив ноги двух лошадей, запряженных в повозку. С диким ржанием они рухнули на землю, напугав других лошадей, которые забились в ужасе. Одна из них выломала ось повозки, другая сломала ногу о передок, и за какое-то мгновение организованное отступление артбатареи из-за перепуганных лошадей превратилось в кошмар.
Один из артиллеристов пытался освободить уцелевших коней, но не смел приблизиться к ним, опасаясь бьющихся в агонии животных. 
- Пристрелите их, Бога ради! - прокричал сидевший в седле майор.
Над его головой просвистела пуля. В огненных сумерках зазвучал жуткий вопль мятежников.
Одна из лошадей ударила пытавшегося освободить животных канонира в бедро, и с дикими криками он рухнул на землю со сломанной ногой. 
Шрапнельный снаряд, выпущенный мятежниками, разорвался в нескольких шагах, и объятую ужасом кучу вопящих людей и лошадей накрыло осколками.
Другие три орудия уже были прикреплены к своим передкам.
- Пошел! - закричал майор. - Пошел, пошел, пошел! - и почерневших Луизу, Мод и Анну быстро увезли. В поручни передков мертвой хваткой вцепились канониры, пока кучеры с силой хлестали напуганных лошадей.
Дымящаяся же Элиза осталась на месте, покинутая всеми, после того как второй снаряд мятежников обрушился на кровавое месиво из плоти, сбруи и судорожно дергающихся лошадей. Взметнулся фонтан крови, и лейтенанта, командовавшего Элизой, вырвало. Придя в себя, он медленно похромал на север.
Капитан Этерингтон провел преподобного доктора Старбака мимо брошенного орудия и кровавой, бьющейся в конвульсии кучи, оставшейся от расчета. Священник, потерявший свой цилиндр, беспрестанно оборачивался в седле - вглядываясь туда, где наступала под своими грязными знаменами шеренга одетых в серое солдат. На одном из мятежников он заметил свой цилиндр, но нахмурился он не поэтому, а из-за мучившего его вопроса - почему Господь допустил их поражение?
Почему благую цель, которую преследовала избранная Богом же нация, беспрестанно сопровождают катастрофы? Ведь если Господь благословил Соединенные Штаты, страна, без сомнения, должна процветать, но ничего подобного не происходило и в помине. А значит, какой бы благой ни была их миссия, этого недостаточно. Может быть, лидеры нации и верны идее сохранения Союза, но пока они с равнодушием относятся к избавлению от рабства, Господь, несомненно, продолжит обрушивать на них свою кару. А значит, освобождение должно свершиться еще скорее. Снова уверовав в благородство своей миссии, преподобный Старбак с развевающимися на ветру волосами поскакал дальше, в безопасное место.
В миле от преподобного Элияла Старбака, у поросшего лесом хребта, где атака северян, достигнув пика, была отбита, остановился генерал Вашингтон Фалконер в сопровождении офицеров штаба. Сидя верхом, они рассматривали поле битвы. Две пехотные бригады янки отступали через широкое пшеничное поле. Их торопили прибывшие артиллерийские батареи, раз за разом обстреливающие спешащие шеренги шрапнелью и ядрами. В ответ огрызалась лишь одна батарея северян.
- Не будем выставлять себя мишенями, - объявил Фалконер и отъехал за деревья, укрывшись от обстрела.
Свинерд остался один. Он спешился и готов был вести первую цепь бригады вниз по склону. Другие части мятежников уже на четверть мили ушли от леса, но бригада Фалконера выступила позже и до сих пор пробиралась сквозь деревья. Свинерд видел, как Фалконер укрылся в лесу, поэтому без зазрения совести извлек фляжку с виски и поднес ко рту. Опустошив ее, он обернулся, чтобы прикрикнуть на наступающую шеренгу и поторопить солдат, но, стоило ему повернуться, как над головой словно проревел всесокрушающий вихрь.
Из легких выбило весь воздух. Он пытался закричать, но не мог выдавить даже слабого звука. Ноги его внезапно подкосились, застрявший в горле виски на вкус вдруг стал кислым. Он рухнул на землю за мгновение до того, как что-то треснуло за спиной, словно оглушительно грохнула створка ворот, ведущих прямиком в ад. Свинерда ослепило, словно десяток солнц одновременно бил ему в глаза, заливая всё нестерпимым светом. Он лежал на спине, не в состоянии шевельнуться, едва дыша, а ослепительный свет продолжал заполнять собой его поле зрения еще несколько секунд, пока, наконец, утомленный алкоголем мозг не плюнул окончательно на попытки осознать, что же с ним произошло.
Он впал в беспамятство, сабля выскользнула из безвольной руки. Ядро, выпущенное обреченной Элизой, пролетело в нескольких сантиметрах от головы Свинерда и врезалось в дуб, росший за его спиной. Ствол дерева был расщеплен снарядом пополам и принял форму буквы Y, и его гладкая внутренняя поверхность напоминала только что отлитый брусок золота.
Бригада Фалконера прошла мимо лежащего ничком полковника. Никто даже не попытался остановиться и помочь, никто не наклонился над ним, чтобы проверить, жив полковник или мертв. Некоторые плюнули на него, другие с удовольствием бы обчистили его карманы, но офицеры гнали шеренги вперед, и марширующая по пшеничному полю бригада спешила присоединиться к погоне за отступающим противником.
В конце концов полковника Свинерда обнаружили капитан Старбак и сержант Траслоу. Бёрда они отнесли к полевому госпиталю доктора Дэнсона, где тот уверил их, что рана в груди полковника может оказаться не смертельной. Они сделали вид, что поверили его заверениям. 
- Я и похуже раны видел, и ничего - выжили, - сообщил Дэнсон, наклоняясь над бледным, едва дышащим Бёрдом в фартуке, покрытым засохшей кровью. - Дятел - та еще упрямая птица, - заявил Дэнсон, - так что шансы у него неплохие.
Еще некоторое время Траслоу и Старбак топтались рядом, пока Дэнсон осматривал рану, но осознав, что толку от них никакого, а от ожидания становится лишь хуже, они двинулись за ушедшей вперед бригадой и натолкнулись на бесчувственного Свинерда. Солнце почти зашло, и поле битвы освещалось жемчужным вечерним светом, просачивающимся сквозь дым, верхнюю границу которого еще золотило солнце. Черные стервятники с растрепанными крыльями слетелись вниз и принялись терзать мертвую плоть своими крючковатыми клювами.
- Помер, ублюдок, - прокомментировал Траслоу, глядя на распростертого на земле Свинерда.
- Или пьян, - ответил Старбак. - По-моему, пьян.
- Кто-то хорошо намял ему физиономию, - заметил сержант, указывая на разбухший желтовато-коричневый синяк на голове Свинерда. - Он точно не того?
Старбак, присев на корточки, наклонился ближе:
- Скотина еще дышит.
Траслоу оглядел поле, усеянное воронками от снарядов и черными контурами мертвых тел.
- И что вы с ним будете делать? - спросил он. - Сукин сын пытался нас всех похоронить, - добавил он на всякий случай - вдруг Старбака одолеет тяга к милосердию.
Нат выпрямился. Свинерд лежал перед ним, абсолютно беспомощный, с запрокинутой головой и торчащей вверх бородой, испачканной засохшим табаком и слюной. Полковник глубоко дышал, и при каждом вдохе в горле слышался легкий хрип. Старбак подобрал валяющуюся на земле саблю Свинерда и приставил тонкое острие к бороде полковника, словно собираясь пронзить костлявую шею.
Свинерд не шевельнулся от прикосновения стали. Поборов искушение надавить сильнее, Старбак отвел клинок в сторону.
- Он того не стоит, - произнес он и насадил на саблю принесенную случайным ветерком и налетевшую на Свинерда брошюрку. - Пусть у засранца поболит голова, - добавил он, и мужчины удалились.
Вернувшись к дороге, федеральные войска предприняли последнюю попытку изменить положение вещей. Отступающая пехота обменивалась залпами с наступающими мятежниками, которых к тому же упрямо обстреливала последняя артбатарея янки, оставшаяся, чтобы прикрыть отступление северян. Теперь же казалось, что орудиям угрожал захват, ибо мятежники почти сблизились с канонирами-северянами на дистанцию винтовочной стрельбы. Они могли перестрелять лошадей еще до того, как орудия будут готовы к транспортировке.
Ради сохранения батареи Первому пенсильванскому кавалерийскому приказали атаковать. Сто пятьдесят всадников на свежих, откормленных лошадях выстроились в три шеренги по пятьдесят человек. Горн протрубил сигнал к выступлению, и кони тряхнули головой, вскинув гриву. Первая шеренга кавалеристов рысью проскакала мимо орудий.
За ней наступала вторая шеренга, за второй - третья, и каждая цепь оставляла перед собой достаточно пространства, чтобы обойти мертвых или умирающих лошадей. Сабли с лязгом были извлечены из ножен, сверкнув кроваво-красным отблеском в последних солнечных лучах этого дня. Некоторые кавалеристы оставили сабли в ножнах, предпочтя им револьверы. Над первой шеренгой атакующих развевался посаженный на пику остроконечный сине-белый флажок.
Пушки прицепили к передкам, артиллерийские принадлежности убрали в ящики или подвесили снаружи. Канониры торопились, понимая, что благодаря кавалерии у них появилось несколько драгоценных мгновений на бегство. Всадники пустили коней быстрой рысью, копыта вздымали за собой клубы пыли. Три цепи растянулись в поле по обе стороны от дороги, разделяющей открытые поля, урожай с которых уже был собран. Удила и цепи ножен позвякивали при движении.
Пехота конфедератов остановилась перед кавалеристами. Раздался дробный стук металла - шомполы проталкивали пули вниз по стволу, прижимая их к пороховым зарядам. Почерневшими от пороха пальцами солдаты вставляли медные капсюли.
- Ждем, пока не подойдут ближе, ребята! Ждем! Ждем! - прокричал офицер.
- Цельтесь в лошадей, ребята! - произнес сержант.
- Ждем! - снова закричал офицер. Солдаты еще формировали строй, и всё больше их прибегало, чтобы занять свое место в шеренгах.
Горн северян протрубил снова, на этот раз отрывисто, и лошади перешли на галоп. Пику с флажком на конце опустили так, что кончик ее смотрел прямо на выжидающую пехоту, чьи неровные темно-серые шеренги растянулись поперек дороги. У дальнего хребта горели костры, от которых медленно поднимался дым, образуя мрачную пелену на темнеющем небе, где уже зажглась вечерняя звезда - холодная сверкающая точка над покрытыми дымом склонами Кедровой горы. За южными лесами медленно поднималась яркая и резко очерченная, словно клинок, луна. Пехота спешила к дороге, торопясь присоединиться к ружейным залпам, что были уже готовы встретить приближающихся всадников.
В последний раз разнесся дерзкий сигнал горна.
- В атаку! - закричал офицер, и кавалеристы, пришпорив огромных коней, погнали их во весь опор и с криками понеслись вперед. Фермеры, они выросли на плодородной земле Пенсильвании. Их предки точно так же гнали своих лошадей навстречу сражениям в старушке Европе и битвам, в которых дрались за свободу Америки. А ныне потомки этих людей тоже опустили свои сабли, чтобы острие клинка вонзилось, словно копье, в грудь мятежника. Высохшая земля задрожала под копытами лошадей. 
- В атаку! - снова закричал офицер, и это единственное слово словно боевой клич разнеслось по всей округе.
- Пли! - донеслось в ответ со стороны мятежников.
Пятьсот винтовок сверкнули пламенем в ночи. Лошади ржали, падали и умирали.
- Заряжай!
Шомполы гремели и скребли в горячих стволах. Выброшенные из седла всадники, шатаясь, стремились отойти от творящегося у дороги безумия. Ни один кавалерист из первой шеренги не удержался в седле, и ни одна лошадь не устояла на ногах. Вторая шеренга тоже понесла тяжелые потери, но выжившие продолжали напирать - рты их были искривлены в крике, сверкающие сабли обнажены, всадники приближались к останкам первой шеренги, где вопящие лошади бились в конвульсиях и густая кровь выплескивалась из ран судорожно дрожащих животных.
Всадник из второй волны перепрыгнул сквозь кровавое месиво, но его тут же встретили две пули. Выкрикивающие свой клич мятежники, ведя постоянный огонь, шли вперед. Сброшенный с лошади всадник побежал назад, но через несколько шагов его согнуло пополам и стошнило кровью. Лошади продолжали жалобно ржать, пока их кровь черными ручейками стекала на пыльную дорогу, собираясь в густые лужи.
Всадники последней шеренги остановились, не доскакав до остатков второй. Некоторые кавалеристы открыли огонь из револьверов, стреляя поверх кровавой преграды, представлявшей собой останки первых отрядов. В ответ же снова сверкнуло пламя ружейного залпа, который дали наступающие мятежники. Выжившие кавалеристы с силой потянули удила на себя, разворачивая коней. Отступление янки вызвало радостные вопли со стороны противника. Вслед им раздался сухой треск винтовочных выстрелов, и еще несколько седел опустело. Одна лошадь, прихрамывая, потащилась в сторону, другая рухнула на сноп пшеницы, третья, лишившись седока, понеслась на запад. Выжившие всадники поскакали на север, а спасенные от захвата орудия потащили в сторону Калпепера.
Сто шестьдесят четыре всадника атаковали целую армию. Семьдесят из них вернулись живыми. 
И теперь, когда наконец наступила ночь, теплый ветерок приносил запах крови. 
Поле битвы у подножия Кедровой горы поглотили тьма и усеявшие небо облака. Тучи закрыли луну, хотя большая часть ярких звезд искрилась на северной стороне небосвода. 
Раненые стонали и просили дать им глоток воды. Выжившие прочесывали лес и пшеничное поле в поисках раненых, оказывая им посильную помощь, а другие грабили их и обшаривали мертвецов. Между телами рыскали еноты, а потревоженный блуждавшей среди деревьев раненой лошадью скунс пустил свою вонючую струю вдобавок к смраду с поля битвы. 
Новая линия фронта мятежников проходила теперь на позициях, с которых янки начали этот день, в то время как сами янки отошли на север, создав новую линию обороны поперек дороги на Калпепер. Курьеры приносили Бэнксу сведения о всё больших силах северян, спешащих на юг от Манассаса, на случай если атака мятежников перейдет в полномасштабное наступление в северном направлении. Калпепер необходимо удержать, приказал генерал Поуп, хотя этот приказ не остановил некоторых ударившихся в панику янки, которые забивали фургоны награбленным в брошенных домах добром и отправляли их на север, потому что грозная кавалерия мятежников уже начала обходить город с запада и востока, чтобы отрезать армию генерала Бэнкса. 
Другие фургоны привозили с поля битвы первых раненых. Городской суд, прекрасное здание с арками и башней со шпилем, приспособили под госпиталь, где хирурги работали всю ночь в свете свечей и масляных фонарей. Они знали, что заря принесет им еще больше изувеченных тел, и среди них могут оказаться и мстительные мятежники. В темноте скрежетали медицинские пилы, раненые стонали, рыдали и молились.
Генерал Бэнкс написал свое донесение на реквизированной ферме, обчищенной солдатами-северянами, которые восприняли приказ генерала Поупа кормиться за свой собственный счет как разрешение грабить дома южан. Бэнкс сидел на пустом пороховом бочонке, два других бочонка служили ему столом. Он обмакнул металлическое перо в чернила и написал, что одержал победу. Эта победа, как он себе признавался, не была громкой, но всё же ею оставалась, он описал, как малочисленное войско северян сражалось и сдержало мощное наступление мятежников на север. Как и подобает хорошему политику, он писал, мысля исторически, превратив сражение в повесть о непреклонной доблести, способной встать в один ряд с подвигом спартанцев, защитивших Грецию от вторжения персидских полчищ. 
В шести милях к югу его визави тоже претендовал на победу. Сражение ничего не решило, но поле битвы осталось за Джексоном, так что генерал преклонил колени в молитве, возблагодарив всемогущего Господа за очередное проявление его милости. Когда молитвы генерала были закончены, он отдал краткие приказы на утро - собрать раненых, предать земле мертвых и обойти поле битвы в поисках оружия, которое поможет делу Конфедерации. Затем, завернувшись в старое одеяло, Джексон заснул на земле рядом с затухающим костром. 
Сон обеих армий тревожили раздававшиеся времени от времени выстрелы нервничающих часовых. Вдобавок настороженные канониры северян то и дело посылали кувыркающиеся снаряды на юг, в сторону вспышек костров, отмечавших места, где южане пытались отдохнуть посреди ужасов сражения. Полевые костры мерцали красным пламенем, постепенно затухая, когда ночь заявила свои права, пока, наконец, на израненные поля не опустилось хрупкое перемирие. 
И в этой беспокойной ночи бесшумно пробирался патруль. 
Он состоял из четырех солдат, каждый носил на руке белую нашивку с красным полумесяцем. Патруль возглавлял капитан Мокси, любимый адъютант Фалконера, а три солдата были из роты капитана Медликотта. Медликотт любезно предоставил Мокси трех солдат, хотя не испросил на то разрешения майора Пола Хинтона, принявшего на себя командование Легионом от раненого Таддеуса Бёрда. Хинтон подобно Мокси и Медликотту имел нашивку с красным полумесяцем, но его лояльность по отношению к Фалконеру была не вполне очевидной, потому что свою нашивку он умышленно так вымарал в грязи и истрепал, что на ней едва можно было разобрать эмблему Фалконера. Знай Хинтон про миссию Мокси, он несомненно предотвратил бы это безумие еще до его начала.
С собой они прихватили винтовки, но ни одна не была заряжена. Каждому из трех рядовых была обещана награда в пять долларов, и не банкнотами, а монетами, в случае если миссия закончится успешно.
- Может быть, придется проломить пару голов, - предупредил капитана Мокси Фалконер, - но никакого кровопролития. Мне не нужны похоронные процессии, ясно?
- Конечно, сэр.
Но миссия оказалась смехотворно легкой. Патруль прокрался сквозь ряды Легиона мимо кольца часовых, чьей обязанностью было поглядывать вперед, а не назад. Мокси прокладывал путь между спящими, обходя затухавшие костры, направляясь к месту, где под звездами спала восьмая рота Старбака. Подойдя поближе, Мокси поднял руку, опасаясь, как бы одна из ротных собак не проснулась, подняв лай.
Проблемы, сделавшие эту миссию необходимой, начались чуть раньше этим вечером, когда солдаты бригады Фалконера варили себе ужин из тех крох еды, которые им удалось своровать или наскрести у себя в ранцах. Капитан Прайор, новый адъютант генерала Фалконера, пришел к Старбаку с требованием передать захваченное знамя пенсильванцев. 
- На каком основании? - спросил Старбак.
- Генерал его требует, - наивно ответил Прайор. Томас Прайор был новичком в бригаде и не мог уяснить размеры существующей между Старбаком и Фалконером вражды. - Я пришел его забрать.
- Если я вас правильно понял, Фалконер желает заявить, что это он захватил знамя? - спросил Старбак. 
Прайор покраснел от столь бесчестного обвинения. 
- Уверен, что генерал так не поступит, - ответил он.
Старбак посмеялся над наивностью адъютанта. 
- Возвращайтесь и передайте генералу Фалконеру, с моими наилучшими пожеланиями, что он может явиться сюда и попросить знамя собственной персоной.
Прайор хотел было настоять, но нашел Старбака довольно-таки непреклонной личностью, даже пугающей, и вернулся к генералу с беспомощным ответом, а тот к его удивлению не возмутился дерзостью выходки Старбака. Прайор приписал реакцию генерала благородству, но в действительности Фалконер был разъярен и едва скрывал свое негодование. Он хотел заполучить знамя, полагая, что имеет на него права, разве знамя не захватили люди, находящиеся под его командованием? Следовательно, он считал этот флаг своей собственностью, вот почему в половине четвертого утра капитан Мокси со своей троицей затаился рядом с тем местом, где устроила привал рота Старбака. 
- Там, - прошептал один из людей Мокси и указал туда, где лежал, свернувшись калачиком под одеялом лейтенант Коффмэн. 
- Ты уверен, что оно у него? - прошептал в ответ Мокси. 
- Не сомневайтесь. 
- Оставайтесь здесь, - велел Мокси и крадучись пошел по сухой траве, пока не добрался до спящего лейтенанта и не заметил свернутый флаг, наполовину скрытый под одеялом Коффмэна. Мокси остановился и схватил Коффмэна за горло, тем самым его разбудив. 
- Одно слово, - шикнул Мокси, - и я перережу тебе глотку ко всем чертям. 
Коффмэн дернулся, но Мокси левой рукой прижал его к земле. Правой Мокси схватил флаг и начал вытаскивать его из-под одеяла. 
- Держи рот на замке, - прошипел он Коффмэну, - или награжу твоих сестриц сифилисом.
- Мокси? - Коффмэн с Мокси были земляками. - Это ты?
- Заткнись, парень, - сказал Мокси. Он наконец высвободил знамя и попятился, сожалея, что не сумел отделать спящего Старбака, но всё же довольный тем, что не пришлось рисковать его разбудить. У Старбака была репутация бойца, как и у всей его роты, которая считалась самой бесшабашной в Легионе, но во время рейда Мокси все солдаты Старбака спали. - Бежим! - шепнул Мокси своему отряду, и они бесшумно ускользнули с захваченным трофеем. 
Коффмэн дрожал в темноте. Он размышлял, стоит ли ему разбудить Старбака или Траслоу, но был напуган. Он не мог понять, зачем Мокси понадобилось красть знамя, и не мог вынести мысли, что подвел Старбака. Именно капитан Старбак пристыдил генерала Фалконера, заставив его выплатить лейтенанту жалование, и Коффмэна ужасало, что теперь Старбак будет на него зол, и перепуганный, он просто лежал не двигаясь, прислушиваясь к отдаленным крикам и стонам, раздававшихся из едва светившихся палаток, где хирурги отнимали конечности и извлекали расплющенные пули из разорванной и окровавленной плоти. Таддеус Бёрд лежал в одной из палаток доктора Дэнсона, еще живой, но с лицом таким же бледным, как парусина палатки, в которой он спал. 
Положение еще лежавших на поле битвы людей было еще хуже. Они проваливались и выныривали из болезненного забытья, иногда просыпаясь от криков других солдат, слабыми голосами звавших на помощь, или от ржания медленно умиравших в ночи раненых лошадей. Небольшой ночной ветерок дул с севера, где перепуганные янки ждали новой атаки мятежников. Беспокойные артиллеристы-янки то и дело выпускали снаряды, которые шлепались и взрывались на вытоптанном кукурузном поле.
Комья земли со стуком падали на землю, небольшое облачко горького дыма дрейфовало на север и мгновенно раздавался хор перепуганных голосов, а потом вновь затихал. То тут, то там огни фонарей указывали, что кто-то ищет своих друзей или пытается спасти раненых, но так много людей валялись в крови, и так мало было спасителей. Всеми покинутые, солдаты в муках умирали за несколько ужасных часов.
Полковник Гриффин Свинерд не умер и не звал на помощь. Полковник спал, и на рассвете, когда первые лучи солнца выглянули из-за вершины Кедровой горы и осветили поле, где лежали начавшие разлагаться трупы и стонущие раненые, он разлепил заспанные веки. 
В тридцати милях к северу, где состав за составом входил на станцию Манассаса, наполняя ночь стуком вагонов, шипением клапанов и тошнотворным запахом дыма, Адам Фалконер наблюдал за выгрузкой лошадей, купленных на деньги преподобного Элияла Старбака. Животные были напуганы звуками и резкими запахами незнакомого места и нервно прядали ушами, закатывали глаза и жалобно ржали, пока их вели между двумя рядами людей во временный загон, устроенный из пустых армейских фургонов. 
Капитан Билли Блайз, купивший и доставивший лошадей в Манассас, сидел на козлах с вытянутыми ногами и наблюдал, как Адам осматривал лошадей. 
- И правда отличные лошади, Фалконер, - сказал Блайз. - Сам подбирал. Знаю, что выглядят не очень, но нет ничего такого, что не исправят несколько дней кормежки.
Блайз закурил сигару, ожидая вердикта Адама. Тот благоразумно молчал, дабы не спровоцировать стычку с Блайзом. Лошади выглядели чудовищно. Адам видел, как лошадей и получше забивали на живодерне.
Том Хакстейбл был ротным сержантом Адама. Выходец из Лузианы, он предпочел сражаться за Север, чтобы не портить отношений с женой, уроженкой Нью-Йорка. Хакстейбл презрительно сплюнул, завидев привезенных лошадей. 
- Это не лошади, сэр, - обратился он к Адаму. - Разрази меня гром, если это лошади. Горбатые мулы, вот кто они, - он вновь сплюнул. - С провислой спиной, хромые и с глистами. Думаю, Блайз прикарманил себе половину денег. 
- Ты что-то сказал, Том Хакстейбл? - с ухмылкой спросил Билли Блайз, не слезая с козел.
Вместо ответа сержант Хакстейбл опять плюнул. Адам сдерживал гнев, пока осматривал двадцать перепуганных лошадей и пытался найти хоть какое-нибудь качество, компенсирующее их недостатки, но в бледном свете фонарей лошади выглядели жалким сборищем. Опухоли суставов, крутые бабки, провислые спины и текущие носы. Лошадь с плохими легкими следует отправить на бойню, а этих лошадей отдали людям Адама. Фалконер бранил себя за то, что не отправился покупать лошадей сам, но майор Гэллоуэй настоял на том, что опыт Блайза в торговле лошадьми был одним из преимуществ полка.
- Что думаете, Фалконер? - с издевкой спросил Блайз.
- Сколько вы за них заплатили?
Блайз беззаботно помахал сигарой. 
- Отвалил кучу денег, парень, кучу денег.
- Тогда вас провели, - Адам был не в силах скрыть горечи. 
- Просто не осталось лошадей на выбор, паренек, - Блайз намеренно обозвал Адама "пареньком", надеясь спровоцировать вспышку гнева. Блайз был доволен своей ролью заместителя Гэллоуэя и не видел необходимости в привлечении Фалконера третьим офицером полка. - Армия уже закупила всех хороших лошадей, так что опоздавшим приходится довольствоваться остатками. Вы хотите сказать, что не сможете управиться с этими лошадьми? 
- Думаю, эта серая с дурным норовом, - сказал капрал Кемп. Харлан Кемп, как и Адам, был виргинцем, непоколебимым в верности Соединенным Штатам. Вместе со всей семьей он оставил свою ферму и перебрался на север. 
- Что ж, тогда лучше пристрелить ее, - весело заключил Блайз. 
- Но не из купленного вами оружия, - взорвался Адам. - Если оно такого же качества, как и ваши лошади.
Блайз рассмеялся, довольный тем, что заставил Адама вспылить. 
- Я достал вам настоящее оружие, Фалконер. Револьверные винтовки Кольта, совсем новые, в заводских упаковках из Коннектикута. 
Револьверные винтовки Кольта немногим отличались от револьвера, разве что удлиненным стволом, но барабан давал возможность произвести шесть выстрелов за время, в которое вражеский стрелок произведет лишь один. Оружие не отличалось особой точностью, но майор Гэллоуэй полагал, что небольшой группе всадников необходимо вести скорее массированный огонь, нежели прицельный, и утверждал, что сорок всадников с шестью выстрелами в запасе стоили больше двух сотен солдат с их однозарядными винтовками.
- Это ненадежное оружие, - пробормотал Адаму сержант Хакстейбл. - Я сам видел, как весь барабан взорвался и снес голову парню.
- И у нее слишком длинный ствол, - добавил Харлан Кемп. - Очень трудно будет держать ее в седле.
- Ты что-то сказал, Харлан Кемп? - вызывающе спросил Блайз.
- Я говорю, что Кольт - неподходящее оружие для всадника, - ответил Кемп. - Нам следует вооружиться карабинами.
Блайз засмеялся. 
- Вам повезло, что у вас вообще есть оружие. С учетом того, как расходятся оружие и лошади, вы, ребята, у последнего соска. Так что вцепитесь в него и причмокивайте посильней.
Хакстейбл пропустил мимо ушей грубость Блайза. 
- А вы что думаете, сэр? - обратился он к Адаму. - На этих тварях нельзя ездить. Этой падалью можно только червей кормить. 
Адам безмолвствовал, и Том Хакстейбл сокрушенно покачал головой. 
- Майор Гэллоуэй не позволит нам ездить на таких клячах, сэр.
- Полагаю, что не позволит. - отозвался Адам. Сегодня вечером майор Гэллоуэй получил приказ от генерала Поупа, в котором, предположительно, конному полку Гэллоуэя давались распоряжения относительно первых разведок боем, но Адам знал, на этих доходягах они далеко не уедут.
- Так что же мы будем делать, сэр? - спросил Харлан Кемп, и все люди Адама окружили его, чтобы услышать ответ.
Адам взглянул на жалких и больных лошадей. Худые бока и шелудивая шерсть. На мгновение он почувствовал искушение предаться отчаянию, недоумевая, почему все помыслы людей питает злоба и зависть, но после взгляда на ухмыляющуюся физиономию Блайза все зарождающиеся сомнения захлестнула волна решимости. 
- Мы поменяем лошадей, - объявил Адам обеспокоенным солдатам.
- Мы поведем этих кляч на юг и обменяем их на лучших лошадей Виргинии. Мы обменяем их на быстрых как ветер и сильных как скала коней, - он захохотал, увидев озадаченную физиономию Блайза. Адама не разобьют, потому что он знал, где достать этих лошадей, лучших лошадей, и как только он их добудет, то посеет панику в рядах врага. Плевать на Билли Блайза, Адам будет сражаться.