Страница 74 из 97
Я пробирался по развалинам, которые некогда были Кузницей. Проходя мимо дверей, повисших на разбитых рамах, и мимо полусгоревших зданий, я покрывался гусиной кожей вовсе не от холода. Было облегчением отойти от пахнущих плесенью пустых домов и встать на верфях, возвышающихся над водой. Дорога шла прямо к докам, извиваясь вдоль бухты. Плечо грубо обработанного камня некогда защищало дорогу от жадного моря, но зимние штормы, приливы и отсутствие человека разрушили его. Камни расшатались. Плавучий лес, вынесенный приливом на берег, загромождал пляж. Некогда повозки с железными болванками тянулись по этой дороге к ожидающим их кораблям. Я шел вдоль волнореза, который казался таким прочным издали, и видел, что, если его не починить, он выстоит еще, может быть, одну-две зимы, а потом море возьмет свое.
Сквозь облака просвечивали редкие звезды. Время от времени обнажалась и неуловимая луна, и в ее неверном свете я мог видеть гавань. Шелест волн был подобен дыханию одурманенного гиганта. Это была ночь из сна, и когда я посмотрел на воду, призрак красного корабля прорезал лунную дорожку, двигаясь к бухте Кузницы. Корпус его был длинным и гладким, паруса спущены. Корабль скользнул в гавань. Корпус и нос были ярко-алыми, и казалось, что корабль плывет по реке свежепролитой крови, а не по соленой воде. В мертвом городе за моей спиной никто не издал предупредительного крика.
На волнорезе я был как на ладони, но стоял остолбенев и с дрожью таращился на призрак, пока скрип уключин и плеск воды под веслами не сказали мне, что корабль настоящий. Я упал плашмя на волнорез, потом соскользнул в валуны и плавник. От ужаса я едва мог дышать. Вся кровь прилила к голове, стуча в висках, в легких не было воздуха. Мне пришлось сжать голову руками и закрыть глаза, чтобы снова обрести контроль над собой. К этому времени тихие звуки, которые должен издавать даже таящийся корабль, стали слабыми, но отчетливыми. Послышался кашель, весло загремело в уключине, что-то тяжелое стучало о палубу. Я ждал какого-нибудь крика или команды, означавших, что я обнаружен, но не было ничего. Тогда я осторожно выглянул сквозь побелевшие корни прибитого к берегу дерева. Все было тихо, не считая того, что корабль подходил все ближе и ближе, а гребцы вели его в гавань. Весла поднимались и падали, двигаясь почти бесшумно.
Вскоре я мог расслышать, как пираты разговаривают на языке, похожем на наш, но речь их была такой грубой, что я едва мог разобрать значение слов. Мужчина перескочил через борт с линем в руках и побрел к берегу. Он привязал корабль на расстоянии не больше чем две длины корабельного корпуса от того места, где, затаившись между валунами и корягами, лежал я. Двое других выскочили с ножами в руках и взобрались на волнорез. Они побежали по дороге в противоположных направлениях, чтобы занять наблюдательные посты. Один из них встал на дороге почти прямо надо мной. Я сделался маленьким и неподвижным. Я держался за Кузнечика в своем сознании — так ребенок прижимает к груди любимую игрушку, пытаясь спастись от ночных кошмаров. Я должен был вернуться домой, к Кузнечику, и потому не мог позволить пиратам обнаружить меня. Убежденность, что мне необходимо во что бы то ни стало выполнить первую задачу, каким-то образом облегчала вторую.
Люди поспешно спускались на берег. Все выглядело так, словно они заняты привычным делом. Я не мог взять в толк, зачем они причалили в Кузнице, пока не увидел, как пираты выгружают опустевшие бочки из-под пресной воды. Пустые бочки катились по мостовой, и я вспомнил колодец, мимо которого проходил. Часть моего сознания, принадлежавшая Чейду, заметила, что они должны были очень хорошо знать Кузницу, чтобы причалить почти точно напротив этого колодца. Не в первый раз этот корабль останавливался здесь набрать воды.
«Отрави колодец, прежде чем уйдешь», — предложил бы Чейд, но у меня не было ничего подходящего для этой цели и никакого мужества на что-то большее, чем просто прятаться среди валунов.
Остальные сошли с корабля и разминали ноги. Я услышал спор между мужчиной и женщиной. Он хотел развести костер из плавника, чтобы поджарить немного мяса. Она запрещала, утверждая, что они отплыли недостаточно далеко и что огонь будет слишком заметным. Раз у них было свежее мясо, значит, они выехали недавно и не издалека. Женщина дала разрешение на что-то другое, я не разобрал на что, но вскоре увидел, как пираты выгружают два полных бочонка, еще один человек вышел на берег с целым окороком на плече и бросил его на одну из поставленных на попа бочек. Мясо с характерным стуком шлепнулось на доски. Человек вытащил нож и начал отрезать большие ломти, в то время как его товарищ открывал второй бочонок. Они собирались задержаться на стоянке надолго. А если пираты действительно разожгут костер или останутся до рассвета, тень от бревна, где я притаился, перестанет быть сколько-нибудь надежным убежищем. Мне надо было выбираться из укрытия.
Сквозь гнезда песчаных блох и кучи морских водорослей, между бревнами и камнями я полз на животе по песку и крупному гравию. Я готов был поклясться, что каждая коряга цеплялась за меня и каждый камень преграждал мне путь. Волны с шумом разбивались о скалы, и ветер разносил блестящие брызги. Я скоро промок. Я пытался двигаться в такт звукам волн, чтобы скрыть шум от моего продвижения. Кое-где на камнях торчали зубастые кустики куманики, песок забивался в раны на руках и коленях. Мой посох превратился в непосильную ношу, но я не мог бросить свое единственное оружие. Спустя долгое время после того, как я перестал слышать голоса пиратов, я осмелился встать. Не распрямиться в полный рост, но двигаться уже не ползком, а на четвереньках, перебежками от камня к бревну. Наконец я взобрался на дорогу и, все так же на полусогнутых, пересек ее. Оказавшись в тени обвалившегося пакгауза, я встал, прижимаясь к стене, и огляделся.
Все было тихо. Я рискнул сделать два шага к дороге, но отсюда по-прежнему не было видно ни корабля, ни часовых. Возможно, это означало, что они тоже не могут меня видеть. Я вздохнул, успокаиваясь. Я попытался нащупать Кузнечика, как некоторые люди похлопывают по своим кошелькам, чтобы убедиться, что их деньги на месте. Я нашел его, но слабого и тихого, а его сознание было похоже на пруд с застывшей водой.
Я иду, шепнул я, боясь побудить его к какому-нибудь усилию, и снова двинулся вперед.
Ветер не утихал, и моя пропитавшаяся потом и солеными брызгами одежда прилипла к телу и терла. Я был голоден, замерз и устал. Идти в мокрых сапогах было настоящее мучение. Но у меня и мысли не было о том, чтобы остановиться. Я бежал рысью, как волк, глаза мои непрерывно двигались, уши были насторожены и готовы поймать любой звук откуда бы то ни было. Какое-то мгновение дорога передо мной была пустой и черной, потом тьма обратилась в человека. Двое передо мной, а когда я резко развернулся, еще один оказался сзади. Шум волн скрыл звук их шагов, а луна, которая то появлялась, то исчезала, лишь на мгновения выхватывала из тьмы силуэты людей, когда они смыкались кольцом вокруг меня. Я прислонился спиной к твердой стене пакгауза, поднял палку и стал ждать.
Я смотрел, как они крадучись, беззвучно подходят. Я удивился этому, потому что они могли бы закричать и тогда вся команда пиратского корабля явилась бы посмотреть, как меня берут в плен. Но эти люди остерегались друг друга не меньше, чем меня. Они не охотились стаей, но каждый надеялся, что другие умрут, убивая меня, и добыча перейдет к уцелевшему. «Перекованные», не пираты.
Страшный холод охватил меня. Шум драки привлечет пиратов, в этом я был уверен. Так что если «перекованные» не прикончат меня, то это сделают островитяне. Но когда все дороги ведут к смерти, нет никакого смысла бежать по любой из них. Пусть все идет своим чередом. Их было трое. У одного был нож. Но у меня была палка, и я умел ею пользоваться. Они были тощими, оборванными, по меньшей мере такими же голодными, как я, и такими же замерзшими. Один, я думаю, был женщиной, которую я видел прошлой ночью. Они приближались ко мне беззвучно, и я решил, что они знают о пиратах и боятся их не меньше моего. Не стоило думать об отчаянии, которое все-таки подвигло бы их напасть на меня, но в следующее мгновение я подумал, испытывают ли «перекованные» отчаяние или какие-нибудь другие чувства. Может быть, они слишком тупы, чтобы осознавать опасность.