Страница 30 из 97
Спустя целую неделю после кончины моего отца я проснулся, ощутив знакомый сквозняк с тайной лестницы и увидев приглашающий желтый свет. Я встал и пошел наверх в свое убежище. Хорошо будет уйти от всего этого, чтобы снова вместе с Чейдом смешивать травы и вдыхать аромат странных курений. Я не хотел больше оставаться в подвешенном состоянии, в котором пребывал после смерти Чивэла.
Но рабочая часть комнаты была темной, очаг там не горел. Чейд сидел у камина на другой, жилой половине. Он кивнул мне на место рядом со своим креслом. Я сел и поднял взгляд на него, но Чейд смотрел в огонь. Потом, не говоря ни слова, положил на мои встопорщенные волосы свою покрытую шрамами руку. Некоторое время мы просто сидели так, молча глядя на языки пламени в камине.
— Что ж, вот так, мой мальчик, — промолвил Чейд наконец и не стал продолжать, как будто сказано было уже достаточно.
Он взъерошил мои короткие волосы.
— Баррич меня постриг, — сказал я внезапно.
— Вижу.
— Я ненавижу их. Они колются, и я не могу спать. Капюшон не держится, и я выгляжу глупо.
— Ты выглядишь как мальчик, оплакивающий отца.
Некоторое время я молчал. Я думал о своих волосах как о немного более длинном варианте стрижки Баррича. Но Чейд был прав. Волосы были подстрижены как у мальчика, оплакивающего отца, а не как у подданного, скорбящего по своему королю. Это рассердило меня еще больше.
— Но почему я должен оплакивать его? — У Чейда можно было спросить то, о чем я не осмеливался заговорить с Барричем. — Я даже не знал его.
— Он был твоим отцом.
— Он зачал меня с неизвестной женщиной. Узнав обо мне, он уехал. Отец! Он никогда не думал обо мне.
Я чувствовал себя бунтовщиком, произнося это вслух. Все это приводило меня в ярость — безумное страдание Баррича, а теперь еще и тихая скорбь Чейда.
— Этого ты не знаешь. Ты слышал только сплетни. Ты недостаточно взрослый, чтобы понимать некоторые вещи. Ты никогда не видел, как дикая птица отвлекает хищников от птенцов, притворяясь раненой.
— Не верю в это, — сказал я, но между тем уже не был так уверен в праведности своего негодования. — Он никогда ничего не сделал, чтобы дать мне знать, что беспокоится обо мне.
Чейд обернулся, чтобы посмотреть на меня, глаза его были запавшими и покрасневшими.
— Если бы ты знал, что он беспокоится, знали бы и остальные. Когда ты станешь мужчиной, может быть, поймешь, чего ему это стоило. Не знать тебя, чтобы ты оставался в безопасности. Чтобы враги Чивэла не замечали тебя.
— Что ж, теперь я не узнаю его до конца моих дней, — сказал я сердито.
Чейд вздохнул:
— И конец твоих дней наступит гораздо позже, чем наступил бы, если бы твой отец признал тебя наследником. — Он помолчал, потом осторожно спросил: — Что бы ты хотел узнать о нем, мой мальчик?
— Все. Но откуда ты его знаешь? — Чем спокойнее был Чейд, тем увереннее я себя чувствовал.
— Я знал Чивэла всю его жизнь. Я… работал с ним. Много раз. Мы были, так сказать, рука и перчатка.
— Ты был рукой или перчаткой?
Каким бы грубым я ни был, сегодня Чейд упорно отказывался сердиться.
— Рукой, — сказал он, немного подумав. — Рукой, которая действует исподволь, незаметно, прикрытая бархатной перчаткой дипломатии.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
Против собственной воли я был заинтригован.
— Можно кое-что сделать. — Чейд откашлялся. — Что-то может случиться, и это облегчит работу дипломату или заставит противную сторону с большей охотой вести переговоры. Что-то может произойти…
Мой мир перевернулся. Реальность нахлынула на меня внезапно, как видение. Я вдруг понял, чем был Чейд и чем должен был стать я.
— Ты хочешь сказать, что один человек может умереть и с его преемником будет из-за этого легче вести переговоры. Он будет более уступчив из страха или из…
— Благодарности. Да.
Холодный ужас сковал меня, когда все кусочки внезапно сложились в общую картину. Все уроки и заботливые наставления — вот к чему они вели. Я начал подниматься с места, но рука Чейда внезапно сжала мое плечо.
— Или человек может прожить на пять или десять лет дольше, чем кто-либо мог подумать, и принести на переговоры мудрость и терпимость, приходящие с возрастом. Или ребенок может излечиться от коклюша, и его мать внезапно с благодарностью поймет, что наше предложение идет на пользу обеим сторонам. Рука не всегда приносит смерть, мой мальчик. Не всегда.
— Достаточно часто.
— Я никогда не скрывал этого от тебя.
В голосе Чейда я услышал две нотки, которых никогда не слышал раньше: желание оправдаться и боль. Но молодость безжалостна, и я сказал:
— Я не думаю, что хочу чему-нибудь у тебя учиться. Наверное, я пойду к Шрюду и скажу ему, пусть найдет себе кого-нибудь другого, чтобы тот убивал для него людей.
— Воля твоя. Но сейчас я тебе этого не советую.
Его спокойствие застало меня врасплох.
— Почему?
— Потому что это сведет на нет все, что Чивэл пытался для тебя сделать. Это привлечет к тебе внимание. А сейчас оно тебе совсем ни к чему. — Чейд говорил медленно, с расстановкой, слова его были весомыми.
— Почему? — Я невольно понизил голос до шепота.
— Потому что кое-кто захочет окончательно поставить точку на истории Чивэла. А это лучше всего можно сделать, устранив тебя. Они будут следить за тем, как ты переживаешь смерть отца. Не возникают ли у тебя вредные идеи, не строишь ли ты планов? Не станешь ли ты теперь такой же костью в горле, какой был для них Чивэл?
— Что?
— Мой мальчик, — сказал Чейд и притянул меня к себе. Впервые он заговорил со мной таким тоном. — Сейчас тебе надо быть тихим и осторожным. Я понимаю, почему Баррич остриг твои волосы, но, по правде говоря, я хотел бы, чтобы он этого не делал. Я хотел бы, чтобы никто не вспомнил, что Чивэл был твоим отцом. Ты еще такой цыпленок… Но выслушай меня. Сейчас не меняй ничего в жизни. Делай то же, что раньше. Подожди шесть месяцев или год. Потом решай. Но сейчас…
— Как умер мой отец?
Чейд испытующе посмотрел на меня:
— Разве ты не слышал, что он упал с лошади?
— Да. Но я слышал, что Баррич ругал человека, который сказал это, утверждая, что Чивэл не мог упасть, а лошадь не могла его сбросить.
— Барричу лучше бы придержать язык.
— Так как же умер мой отец?
— Не знаю. Но, как и Баррич, я не верю в то, что он упал с лошади. — Чейд замолчал.
Я опустился на пол, сел у его голых костлявых ног и уставился на огонь.
— Меня тоже убьют?
Он долго молчал.
— Не знаю. Нет, если я смогу помешать этому. Думаю, сперва твоим врагам придется убедить короля Шрюда, что это необходимо. А если они это сделают, я буду знать.
— Значит, ты думаешь, что это идет из замка.
— Да. — Чейд долго ждал, но я молчал, не желая спрашивать. Тем не менее он ответил: — Я ничего не знал. И уж подавно не прикладывал свою руку. Они даже не обращались ко мне. Вероятно, они понимали, что я не просто откажусь. Я бы проследил, чтобы этого никогда не произошло.
— А-а. — Я немного успокоился. Но мой наставник к тому времени уже слишком хорошо обучил меня придворному образу мыслей. — Тогда они, наверное, не пришли бы к тебе, если бы решили покончить со мной. Побоялись бы, что ты и меня предостережешь.
Он взял меня рукой за подбородок и повернул мое лицо так, что наши глаза встретились.
— Смерть твоего отца должна быть самым серьезным предостережением, которое тебе потребуется — сейчас или когда бы то ни было. Ты незаконнорожденный, мальчик. Мы всегда делаем их уязвимыми и представляем для них опасность. Нас всегда готовы убрать, за исключением тех случаев, когда мы совершенно необходимы для их собственной безопасности. Я кое-чему научил тебя за последние несколько лет. Но этот урок ты должен запомнить лучше всех прочих и никогда не забывать о нем. Если когда-нибудь окажется, что ты им не нужен, они убьют тебя.
Я посмотрел на него, широко раскрыв глаза.