Страница 2 из 19
Следовательно, вся деятельность разведки должна быть тщательно законспирирована от постороннего глаза, иначе это будет уже не разведка. Конспирируется не только сама разведывательная деятельность, но и её сотрудники, средства и методы достижения целей. О принадлежности того или иного сотрудника к разведывательной службе должна знать только служба, да и то ограниченная необходимостью и практической целесообразностью её небольшая часть. Поэтому конспирация в разведке начинается уже на стадии подбора для неё кадров. Этого основополагающего принципа придерживаются все разведки мира.
Основной контингент пополнения в Службу набирается из выпускников столичных вузов. Расскажу, как пришёл в разведку ваш покорный слуга.
Я учился тогда на последнем курсе переводческого факультета иняза. Однажды в перерыве между лекциями ко мне подошёл сокурсник Лёвка Белозёров и сказал, чтобы я зашёл к заместителю декана по кадрам Юдинцеву. С этим человеком за всё время учёбы мне пришлось столкнуться до этого всего один раз, и связано это было с первым знакомством с КГБ.
На втором или третьем курсе я по приглашению Володьки Соколова, знакомого студента из пединститута имени Ленина, посетил одну вечеринку, на которой присутствовал английский аспирант института Питер Реддауэй. Это был долговязый, разбитной, ражий малый, вполне сносно объяснявшийся по-русски, громко хохотавший при каждой удачной или неудачной шутке и явно чувствовавший себя гвоздем программы. Время от времени в гостиную выплывала хозяйка квартиры, профессор, руководившая практикой заезжего аспиранта, чтобы проверить, не слишком ли зашалилась молодёжь, и тогда подданный Великобритании рассыпался перед ней в комплиментах и целовал ручку. Больше никаких экстравагантностей за ним в этот вечер замечено не было.
Дня через два-три после вечеринки меня вызвал к себе Юдин-цев и попросил позвонить в КГБ. В те времена эта аббревиатура вызывала вполне понятные трепет и уважение и всуе никогда не произносилась. Я был удивлён: зачем я вдруг понадобился Комитету государственной безопасности? Юдинцев сказал, что мне всё объяснят. Я позвонил по полученному от него телефону, ответил мужской голос, звучавший вполне обыденно и реально. Он попросил меня подъехать в приёмную Комитета на Кузнецком Мосту, 26. Встретил меня неприметный мужчина неопределённого возраста и стал расспрашивать о той злополучной вечеринке и о том, как вёл себя на ней Питер Реддауэй. Я рассказал о своих скудных впечатлениях и был отпущен восвояси.
Эта история имела продолжение: некоторое время спустя центральные газеты сообщили о высылке из страны британского подданного Питера Реддауэя за несовместимую с целями его приезда в СССР деятельность. Ага, выходит, с нами рядом ходят шпионы, но наша доблестная контрразведка не спит. Потом на моём жизненном пути попадалась лишь фамилия англичанина и каждый раз в связи с его подрывной антисоветской деятельностью как сотрудника СИС, то есть британской разведки.
...Юдинцев и на этот раз был лаконичен и, как всегда, непроницаем. Он сделал характерный при затяжке сигареты прищур глаз и спросил, не хочу ли я после окончания института пойти работать в КГБ. Не скажу, что такое предложение пришлось мне по душе. КГБ представлялся мне неким тамплиерским орденом, мрачным и таинственным, из которого, войдя один раз, уже никогда не выйдешь. Кроме того, у меня уже было предложение от Министерства обороны поехать на два-три года переводчиком в Ирак для оказания арабам военно-технической помощи. Поездка сулила восточную экзотику и неплохой по тем временам заработок, на который можно было построить кооперативную квартиру для молодой семьи. Оформление в Ирак шло полным ходом через ГКЭС, и менять воробья в руке на какого-то журавля в небе резона не было.
— А что за работа предстоит в КГБ? — поинтересовался я.
— Работа интересная — с языком и с людьми, — пояснил Юдинцев.
Хорош ответ: с людьми и языком! Как будто переводчик иняза готовится к работе не с представителями рода гомо сапиенс, а с птицами или млекопитающими! Я задумался и спросил, как же быть с поездкой в Ирак. Юдинцев успокоил, что это не моя забота, всё будет улажено без меня. Я попросил дать время на размышление — нужно было посоветоваться с женой. В отличие от меня, жена отнеслась к новой перспективе положительно, а тесть высказал предположение, что на меня положила глаз разведка. Кстати, об этом догадывался и Лёвка Белозёров, но я ему не верил: я и разведка никак не сочетались вместе. Я не страдал от завышенной самооценки и полагал, что для работы в разведке необходимо обладать необыкновенными качествами, которые у меня наверняка отсутствовали.
Опять я получил номер телефона, начинавшийся с магического цифрового сочетания 224, и опять я позвонил и получил приглашение на Кузнецкий Мост, 26. После длительной беседы мне дали анкеты и направление на медицинскую комиссию, которую я проходил вместе с женой. В коридорах поликлиники КГБ я встретил ещё нескольких моих сокурсников и был удивлён довольно широким забросом невода кадровиками Комитета. После комиссии было сказано ждать, и я ждал. Недели через две-три позвонил знакомый кадровик и сообщил, что комиссию я не прошёл, потому что страдаю близорукостью. Минус две диоптрии на оба глаза, благоприобретённые при тусклом освещении в читальном зале Библиотеки иностранной литературы имени разгульного атамана Степана Разина, враз отделили меня от «работы с людьми и языками». Не прошёл комиссию и расстроившийся Лёвка Белозёров.
Но я воспринял известие спокойно и даже как-то безразлично и опять зачастил в здание ГКЭС на Большой Садовой улице, дом 8, чтобы форсировать прерванное оформление в Ирак. На носу были государственные экзамены, времени на все эти дела было в обрез. Когда я уже сдавал госы[1], меня опять вызвали к Юдинцеву, и тот опять попросил меня позвонить кадровику Комитета. Зачем? Позвони, всё узнаешь.
Телефон начинался с тех же трёх цифр 224, только последние четыре были другими, и ответил мне уже другой мужской голос. Голос предлагал вернуться к вопросу о трудоустройстве в КГБ при тех же медицинских противопоказаниях к работе, обнаруженных месяцем раньше. Как так? А так, другое подразделение готово мириться с моей близорукостью, если я соглашусь работать в очках. Мне это показалось слегка обидным: «нормальное» подразделение от меня отказалось, а теперь меня хотят засунуть в какую-то дыру с дефективными очкариками. Человеку свойственно оглядываться иногда в своё прошлое, чтобы на расстоянии посмотреть на пройденный путь и попытаться мысленно отметить на нём основные вехи, рубежи, повороты, препятствия, которые в конечном итоге и образуют скелет нашей судьбы. Странно, но о существовании некоторых из них мы не подозреваем очень долго: то ли потому, что до сорока мы так торопимся жить, что не успеваем даже остановиться, то ли потому, что они прячутся от нас в придорожной пыли и потом явственно возникают на наших глазах, как только уляжется пыль; а чаще всего потому, что и на склоне своих лет нам тоже некогда осмыслить прожитое.
Оказывается, что самые незначительные на первый взгляд обстоятельства могут сыграть судьбоносную роль. Следуя им бессознательно, мы даже и не подозреваем о том, что делаем решающий выбор в нашей жизни.
Главный вектор в моей судьбе был задан учительницей немецкого языка Марией Васильевной Сигаевой. Я тогда перешёл в десятый класс сельской школы и вовсю готовился к поступлению в военно-морское училище. Жизнь свою без моря я не представлял, хотя морскую воду видел только в кино и на картинках. Плавать же хотел непременно на военных кораблях.
И случись же к этому времени беспрецедентное сокращение армии и флота, затеянное Главным Волюнтаристом страны! Помните тысячи и тысячи высококвалифицированных офицеров, в одночасье уволенных из вооружённых сил для того, чтобы мирно трудиться на колхозных свинофермах или выращивать в Ярославской области кукурузу? Такая перспектива, признаться, мне мало улыбалась. С романтикой трудовых сельских будней был хорошо знаком с детства и твёрдо знал, что если хочу чего-то достигнуть в жизни, то из деревни надо бежать.
1
Государственные экзамены.