Скандинавия глазами разведчика

Дела эти велись годами, но тем не менее большинство их реализовывалось—по пять-шесть дел в год, и консульский отдел с гордостью отчитывался о пополнении государственной казны энной суммой в валюте.

X. Ланнугу уже было под восемьдесят, но выглядел он достаточно бодро, не пропускал ни одного приёма в посольстве и своей сухонькой ручкой твёрдо держал стакан с джином и тоником. Чувствовалась большая дипломатическая школа! Небольшого роста, сухонький, осанистый, с седым чубчиком на коротко постриженной маленькой воробьиной головке, вросшей в плечи из-за приобретённой сутулости шеи, одетый в строгий тёмный костюм с галстуком, он важно восседал в адвокатском кресле, когда я приходил к нему в контору, или с той же значительной миной на лице и подчёркнутой значимостью своей персоны расхаживал по представительскому залу посольства. Казалось, что перед тобой важный и неприступный деятель.

Но всё это было чисто внешнее, навязанное обстоятельствами и условностями его бывшей деятельности. При разговоре его одухотворённое личико расплывалось в доброй сердечной улыбке, он приятно скашивал головку, смотрел снизу-сбоку-вверх на своего собеседника и начинал щебетать. Да, да, именно щебетать. С возрастом его голосовые связки утратили звонкость, и он шелестел-щебетал милым птичьим говорком, внимательно выслушивая своего визави и стреляя в него молодыми, не утратившими юношеского блеска цепкими глазками. Он так непринуждённо вёл беседу, что я забывал, что являюсь всего-навсего каким-то атташе посольства, стоявшим на самой низшей ступеньке посольской иерархической лестницы, и чувствовал себя, по крайней мере, бывалым советником.

Ланнунг всегда старался говорить со мной на русском языке, которым он владел очень и очень неплохо. Он любил во всём точность и часто переспрашивал, словно начинающий студент, правильно ли выразил мысль.

X. Ланнуг доказал, что можно питать к нашей стране самые тёплые и дружеские чувства, не являясь коммунистом. Как деятель буржуазной радикальной (либеральной) партии, он не мог согласиться со всем, что происходило в Советском Союзе, и откровенно высказывал свою точку зрения по тому или иному вопросу. Но ему удавалось делать это в такой деликатной, чисто датской манере, что его критика не была деструктивной или обидной. Он не получал никаких благ или преимуществ от дружбы с нашей страной, и потому его чувства были самыми искренними. Я не помню, чтобы кто-то из наших недругов в Дании попытался критиковать, укорять или ругать Ланнунга за его приверженность к России. Он был вне всяких подозрений.

Это был несомненно великий датчанин нашего времени.

Из-за того, что квартиры в городе у меня не было, я выехал в Копенгаген пока без семьи. Правда, консул Серёгин Анатолий Семёнович, мой непосредственный начальник, уже ушедший из жизни в конце перестройки, через свои связи в Большом Северном телеграфном обществе — в том самом БСТО, которое ещё в конце прошлого века, а потом и в 1920-х и 30-х годах активно помогало России и Советскому Союзу телефонизировать города, — довольно быстро подыскал крошечную двухкомнатку в рабочем районе Ванлёсе, на расстоянии примерно десяти километров от посольства. Так что жена с четырёхлетней дочерью скоро присоединилась ко мне, и тыловое обеспечение для будущей активной работы было создано в срок.

Владение шведским языком не решало проблему полнокровного общения с местным населением, потому что датчане меня понимали, но моего шведского для понимания их устной речи не хватало. Пришлось срочно переучиваться и переходить на датский язык, для чего я воспользовался услугами всемирно известной школы Бёрлитца.

Посол Орлов, которого я имел честь лицезреть мимолётом в аэропорту Каструп в 1968 году, умер от инфаркта за несколько месяцев до моего приезда, и временным поверенным в делах СССР в Дании был советник Бондарь, человек добрый, незлобивый, с большим чувством юмора, умеющий ладить со всеми и исключительно опытный и осторожный чиновник. Он, казалось, был абсолютно лишён каких-либо амбиций, принципиально не вмешивался в дела как «ближних», так и «дальних» соседей и тихо, без надрыва вёз свой воз. Работать с ним было легко и приятно. Он по очереди проработал во всех странах Североевропейского региона, хорошо знал проблемы каждой страны и смешно разговаривал на «скандинавском» языке: акцент был полтавский, словарный запас — шведско-датско-норвежский, а мелодия — русская. Когда ему попадался «тупой» собеседник, до которого не доходила его тарабарщина, то он, с трудом сдерживая раздражение, прибегал к помощи немецкого, и тогда со стороны казалось, что школьный учитель отчитывает своего ученика за невыученный урок. Впрочем, такое случалось редко.

Я старательно следовал советам Вали Ломакина, постоянно вращаясь в кругу благожелательно настроенных датчан, друзей Советского Союза, накатывал с преподавателем километро-часы на горбатом «фольксвагене», в то время как мой шикарный «Форд-17М» сиротливо стоял в посольском дворе под навесом, и исправно посещал школу Бёрлитца, где один сердитый молодой человек, студент филологического факультета Копенгагенского университета, ломал мой неплохой шведский на непонятно какой датский.

ПО-ДАТСКИ ГОВОРИТЬ — ДВА ПУДА СОЛИ СЪЕСТЬ

Наличие «толчка» — одна из характерных особенностей фонетического строя датского языка. Он представляет собой короткий перерыв в воздушной струе при произнесении гласного за счёт смыкания или сильного сближения голосовых связок, после чего воздушная струя как бы выталкивается снова наружу.

Для тех, кто не знает, хочу пояснить, что скандинавские языки (кроме, конечно, исландского и фарерского, которые в силу своей архаичности стоят особняком) очень близки по своему грамматическому и лексическому строю, например, как русский, украинский и белорусский, поэтому все скандинавы понимают друг друга, даже если они говорят каждый на своём языке.

Если попытаться датский и шведский языки разнести по разным полюсам, то норвежский окажется где-то посередине между ними. (Впрочем, с таким же успехом на разные полюса можно поставить норвежский и датский, чтобы между ними поместить шведский.)

Лингвисты, занимающиеся сравнительным языкознанием, при описании близких по строю и словарному запасу языков давно обратили внимание на то, что эта близость, как правило, совпадает и с соседством географическим. Они утверждают, что если медленно (то бишь пешком и с остановками на сеновалах) двигаться из одной страны в другую, то можно не заметить, что ты попал уже в другую языковую среду — настолько, оказывается, постепенно один язык «уступает» другому.

Таким образом, если начать движение из Дании, перебраться в Норвегию, а оттуда — в Швецию, то можно на всём пути общаться с местным населением, не обнаружив при этом, что ты разговариваешь не с Енсеном или Сёренсеном, а с Карлссоном. Никто ещё не проверил на практике, насколько правы лингвисты, но в голову приходит еретическая мысль: а зачем трудиться изучать все языки, когда достаточно знать хотя бы один?

Для иностранца, однако, владеющего каким-то одним скандинавским языком, общаться с носителем другого родственного ему языка на первых порах достаточно трудно. Поэтому мне пришлось переходить со шведского на датский[15]. До сих пор вспоминаю об этом не без содрогания. Могу с полной ответственностью утверждать, что овладеть этим языком в совершенстве, как это удаётся многим иностранцам при изучении английского, французского или итальянского языков, практически невозможно. В датском языке есть несколько звуков и особенностей произношения, которые делают эту сверхзадачу невыполнимой. Датский язык был четвёртым по счёту на моём пути, но я чуть не вывихнул язык (который во рту), пока более-менее сносно научился фонетически грамотно выражать на нём свои мысли. И понимать датчан я научился лишь ко второму году пребывания в стране. Кошмар!

15

Потом, когда я научился понимать датчан и норвежцев, шведскому языку больше не изменял. Я говорил по-шведски, собеседники — по-датски или по-норвежски, и мы отлично понимали друг друга.