Борьба за Дарданеллы

Сам план был открыт для серьезной критики. За исключением десанта на Сувле, он не вынуждал турок к активному сопротивлению британцам. Наоборот, это британцы должны были оказывать сопротивление туркам. Главный удар предлагалось нанести по Чунук-Баиру, самому укрепленному вражескому району. И при этом удар не был сконцентрированным на широком управляемом фронте, а как раз возникла огромная скученность, в условиях которой вести бой одновременно могли лишь немногие. И бои должны вестись на самой пересеченной местности, где все и вся может пойти не по плану. Плацдарм АНЗАК был абсолютно защищен, и турки даже не питали надежду вытеснить союзников оттуда. Он представлял собой отличный учебный плац, и свежее пополнение, поступающее из Соединенного Королевства, можно было бы разместить там с задачей удерживать рубеж, пока основной удар будет нанесен не по Чунук-Баиру, а по Сувле.

К этому времени австралийцы и новозеландцы заслужили репутацию самых агрессивных бойцов на всем полуострове. В отличие от британцев и французов на мысе Хеллес, у них не было напряженных боев весь июнь и июль. Они рвались в бой, после всех этих клаустрофобных месяцев под землей они жаждали пространства, а десант на Сувле с широким фланговым охватом вокруг Сари-Баира был как раз тем предприятием, которому они бы соответствовали. Они знали местность — со своих наблюдательных постов они ее осматривали каждый день. Они знали турок, а их командиры имели за своими плечами весь опыт апрельского десанта.

Но, как видно, ни Гамильтон, ни Бёдвуд даже не анализировали этот вариант, и пришлось молодым солдатам, впервые оказавшимся на войне (да и вообще за границей), высаживаться на этот незнакомый мрачный берег и вступать в бой с подготовленным врагом, не имея ясного представления, что им предстоит делать. Чересчур много с них хотели спросить.

И все же после всего сказанного нельзя забывать, что такие же самые ошибки вновь повторились во Второй мировой войне, особенно в Итальянской кампании, и с почти такой же мучительной точностью во время десанта в Анцио, южнее Рима, в 1944 году. В Галлиполи еще ничто не установилось, не было никакой ясности, даже этот принцип, выработанный самой кампанией: то, что делается втайне и с изобретательностью, ведет к успеху, а то, что делается посредством лобовой атаки, обречено на провал. Гамильтона осаждали проблемы, которые редко становились столь же острыми во Вторую мировую войну: затруднения в применении идей старой регулярной армии в отношении нового солдата; озабоченность высшего командования состоянием дел на другом фронте, во Франции; новизна всей концепции десантной операции; сложности поддержания боевого духа среди многонациональной армии, воюющей в этом отдаленном и сложном районе земного шара.

Несмотря на колебания новых командиров и сложности плана, когда завершилась первая неделя августа, имелись хорошие надежды на успех. Подуставшие войска на мысе Хеллес вновь были готовы вступить в бой. На секторе АНЗАК боевой дух солдат был высок. А на флоте — еще выше. И погода стояла хорошая. Более того, турки, со своей стороны, были так же подвержены ошибкам, как и британцы, точно так же сомневались и были вооружены не лучше. Лиман на этой стадии не имел никаких новых идей, никакого четкого представления о том, как одержать победу. Он не мог думать ни о чем ином, как добиться подкреплений, окопаться и устоять. Германский командующий обороной Дарданелл адмирал фон Узедом писал кайзеру 30 июля: «Предсказать, как долго продержится 5-я армия, — выше моих возможностей. Если из Германии не поступят боеприпасы, то это будет вопросом короткого времени... это вопрос жизни и смерти. Мне кажется, что турецкий Генеральный штаб пребывает в опасном оптимизме».

У германского верховного командования в то время были серьезно испорчены отношения с Лиманом фон Сандерсом. 26 июля ему отправили депешу с приказанием передать командование фельдмаршалу фон дер Гольцу, а самому прибыть в Германию для отчета. Лиману удалось добиться изменения этого решения, но он был вынужден принять в свой штаб некоего полковника фон Лоссова, который не сводил глаз со своего начальника и даже приложил руку к планированию операций.

Но сама битва скоро поглотила все разногласия и сомнения у обеих сторон. 4 августа Самсон вылетел в последнюю разведывательную миссию над Сувлой и доложил, что не замечено никаких перемещений турок. В блестящую белую поверхность соленого озера был выпущен артиллерийский снаряд. Это был самовольный поступок, очень обеспокоивший Гамильтона, но в результате выяснилось, что солдаты могут шагать и даже ехать на лошадях по этой липкой и соленой грязи. Командирам была роздана последняя оценка ситуации по данным разведки, и была предпринята попытка дать им представление о характере местности, на которой им предстоит пробиваться вглубь. Как только они доберутся до холмов, надо немедленно отыскать источники воды, но продвижение может затормозиться из-за наличия кустарника высотой два метра, который прорублен лишь по козьим тропам.

Нэсмит отправился в свой августовский поход, который несколько дней спустя принес первый результат: он потопил линкор «Барбаросса Хараддин». А флот вторжения в это время собирался на островах: тут были черные «битлы», пароходы с гребным колесом с острова Мэн, траулеры с Северного моря, яхты, буксиры с Темзы, рыболовные суда, мониторы, крейсеры и эсминцы.

Теперь только непогода или турецкая атака могли задержать или изменить выполнение плана. В час «О» де Робек должен был отправиться на Сувлу на своем новом флагмане, легком крейсере «Четем», но сам Гамильтон на этот раз предпочел остаться на берегу, на Имбросе, откуда он имел телефонную связь через подлодку с мысом Хеллес, в десяти милях, и с войсками АНЗАК, в пятнадцати милях от него.

6 августа погода была хорошая, ярко светило солнце, и после полудня, когда солдаты на Имбросе садились на корабли, им было хорошо слышна канонада в секторе АНЗАК и на мысе Хеллес, где сражение уже началось. В небе сверкали внезапные яркие маленькие вспышки. Когда через несколько минут после семи часов вечера наступила ночь, багряный закат распространился по всему горизонту. А потом пала темнота. На флоте не было видно ни единого огонька. Остров с его тысячами брошенных палаток имел вид жуткого запустения. «День, предшествующий атаке, самый ужасный для командира, — писал Гамильтон. — Операция довлеет над ним, подобно тому как мысль об операции мучает больного в госпитале». Он был неутомим и пошел на берег, чтобы проводить 11-ю дивизию. Солдаты, набитые в «битлы» и на палубы эсминцев, как селедки в бочке, не произносили ни слова и не двигались. «Эти новички выглядели подавленными, когда я вспомнил тот огонь энтузиазма, с которым старое воинство стартовало из гавани Мудроса в тот апрельский полдень». Какое-то время он обдумывал, стоит ли ему сплавать вместе с флотом вторжения на моторной лодке, произнеся несколько слов, чтобы подбодрить по пути все подразделения, но он отказался от этой мысли, когда вспомнил, что солдаты его не знают в лицо. Да и в любом случае, пройдет несколько часов, пока они достигнут берега, а это слишком долгий отрезок для того, чтобы его слова остались живы в памяти.

Он поискал Стопфорда и Рида, надеясь, что те смогут сделать что-нибудь, чтобы поднять дух своих солдат, но их нигде не было видно. И он вернулся в свой барак. Оставалось только ждать.

Стопфорд лежал на своей переметной суме, расстеленной на полу в палатке, и полковник Эспиналь нашел его там. Генерал в то утро поскользнулся и растянул сухожилия в колене и чувствовал себя неважно. «Я хочу, чтобы вы сказали сэру Яну Гамильтону, — произнес он, — что я сделаю все, что в моих силах, и что я надеюсь на успешный исход. Но он должен понимать, что, если окажется, что оборона врага состоит из непрерывной линии траншей, я не смогу его выбить до тех пор, пока не будет выгружена на берег артиллерия». Он хмуро продолжал цитировать своего начальника штаба. «Весь опыт кампании во Франции, — сказал он, — доказывает, что непрерывные траншеи нельзя атаковать без поддержки большого количества гаубиц».