Страница 62 из 76
— Та самая Лиза, — ответил Уилл.
Самая некрасивая девочка в их классе, теперешний босс Дженни, женщина, которую больше волновал рецепт теста, чем собственный вид. До недавнего времени. Лиза уже несколько раз поинтересовалась у Дженни, что та думает по поводу ее нарядов — какого-то старомодного брючного костюма или скучного практичного платьица, — и только на прошлой неделе Дженни застала Лизу в ту минуту, когда она рассматривала свое отражение в зеркале буфета, надув губы, как будто ее внешность вдруг стала иметь значение.
— И ты отвечаешь на это… — Дженни пришлось подыскать слово, — чувство?
— Лиза — удивительная женщина. Она знала, что я невиновен, задолго до того, как с меня сняли все обвинения. Ты видела ее в телевизионных новостях? Она стояла рядом со мной, рука об руку.
— Нет, ну надо же. И теперь ты хочешь, чтобы я тебя простила?
— Очень хочу. Мы столько с тобой пережили, Джен, столько всего повидали в нашей взрослой жизни. Твое прощение много бы для меня значило.
Что такое с Уиллом сотворила Лиза Халл? Околдовала, что ли? Помогла ему найти собственное «я»? Или просто-напросто поверила в него?
— Скажи мне одно. В тот день, когда вы с братом впервые пришли сюда, ты признался, что я описываю твой сон.
Уилл кивнул:
— Черный ангел, пчела, которая не кусает, бесстрашная женщина.
— Да. Именно это.
— Я хотел бы, чтобы это оказался мой сон, но в ту ночь я слишком боялся, чтобы уснуть. Ты знаешь меня, в хорошую ночь я редко вижу сны, но в тот раз я был напуган до смерти, что из озера поднимется дохлая лошадь. Так и пролежал, не сомкнув глаз. Брат рассказывал, что лошадь принадлежала Чарлзу Хатауэю и что она встала на дыбы, когда он пытался заставить ее проехать по тропе, где некогда ходила Ребекка Спарроу. Мэтт уже в то время увлекался местной историей, но кто бы мог подумать, что внутри его сидел такой сон.
Люди все время совершают ошибки, иногда стоит кого-то простить, пусть даже этим кто-то оказывается Уилл. Пусть даже его первые слова, сказанные ей, были лживыми.
— Неужели ты не догадывалась, что это был Мэтт? Вы даже гриппом умудрились заболеть одновременно, — заметил на прощание Уилл. — Это должно было бы тебе что-то подсказать.
Что любовь заразна, как обычный насморк? Или она больше похожа на вирус, поражающий человека постепенно, до тех пор, пока ничего не подозревающая жертва полностью не заболевает, оказываясь во власти всех последствий? Как только Уилл ушел, Дженни Спарроу почувствовала, что кровь в ее жилах буквально вскипает. Так, может, голова у нее кружилась не столько от гриппа, сколько от мыслей о Мэтте? Почему только разобраться в собственном сердце оказалось столь же трудной задачей, как нанизать бусины на призрачную нить, или разжечь костер сырыми дровами, или найти дорогу в темноте без лампы, фонарика и даже тонкого полумесяца?
В дверь постучали. Вошла Элинор. Она опиралась на палку, но все же умудрилась принести поднос. Она услышала звон колокольчика, когда Уилл приподнял его с тумбочки, и вот явилась на зов с чаем, который не принесла своей дочери тридцать лет тому назад, чаем, который так и не был приготовлен, зато явился причиной немалой горечи.
— Что это? — удивленно спросила Дженни.
— Жаропонижающий чай по рецепту Элизабет Спарроу. Мята с лимоном и лавандовым медом. А еще я принесла какое-то ужасное месиво, которое мне удалось приготовить. Пудинг «Птичье гнездо». По-моему, он тебе не повредит.
И действительно, на подносе стояла тарелка с печеным яблоком, залитым чем-то невообразимым, похожим на пудинг. Меньше всего Дженни сейчас хотелось есть, но она заставила себя отведать пудинга. Чтобы доставить удовольствие матери, как она сама поняла. «Странно, — подумала Дженни, — мы стараемся доставить друг другу удовольствие. Как все это поздно. Как не похоже на нас».
— Нежный пудинг, — сказала Дженни. — Сама приготовила?
Любовь никогда не бывает ошибкой, даже если она безответна. Она совсем как те флоксы из сада Кэтрин Эйвери — забытая, заброшенная, но цветет себе, и все тут.
— Уверена, что это в рот нельзя взять, — сказала Элинор. — Тебе вовсе не обязательно стараться мне потрафить.
— А я думала, ты всегда различаешь, говорит ли человек правду. По крайней мере, так всегда казалось.
— Я различаю ложь. Это не то, что знать правду. Ну не странно ли, но, насколько я могу судить, Уилл перестал лгать.
— Он влюбился в Лизу Халл.
— Нам стоит порадоваться за Лизу или посочувствовать ей?
— Порадоваться. — Дженни кивнула. — Определенно.
Элинор потянулась к небольшой акварели с тигром на холме.
— Прелестно. Мне приснилось это прошлой ночью. Вот этот холм за озером.
— Но в Юнити нет никаких тигров.
— Я знаю. Мне снились тигровые лилии.
Обе посмеялись над ошибкой Дженни; она увидела кошку вместо цветка, лгуна вместо того, кто говорил правду.
— Я снова все перепутала, — вздохнула Дженни.
Элинор вынула из кармана компас Ребекки.
— Возможно, он тебе пригодится.
— Это не из шкафчика в гостиной?
— Какой толк от компаса, если он лежит под стеклом? Я подумала, что ты могла бы им пользоваться.
Весь день, пока ее не отпускала лихорадка, Дженни думала о словах матери. Она размышляла о тигровых лилиях, чашках чая и странностях любви. Вечером Элинор снова зашла к дочери — принесла овощной бульон и холодный компресс на лоб, и вскоре лихорадка отступила. Еще минуту назад Дженни горела как в огне, а в следующую уже ощутила прохладу и свежесть — вероятно, помог чай Элизабет. Жаропонижающий. Он сломал ход болезни, как ломают все правила, если нужно.
Дженни сбросила фланелевую пижаму и быстро оделась; ее охватило безумное желание глотнуть свежего воздуха, хотелось и еще чего-то. Она вышла на крыльцо, на западном горизонте увидела Стрельца. В противоположной стороне, на востоке, высоко горел Пегас. В темноте дом под многослойной белой краской действительно выглядел как свадебный торт. Она прошла мимо лавра, мимо сирени и продолжала идти, пока не свернула за угол, где стоял старый дуб, наполовину покрытый листвой, наполовину высохший в щепу. Она не совсем понимала, куда идет, пока почти не достигла конца пути. Компас оттягивал карман. Совсем скоро она разглядела флоксы, сиявшие, как маленькие звезды, выстроившиеся в ряд.
Дженни постучала в дверь черного хода, и, когда никто из Эйвери не вышел, она нашла ключ под ковриком, где он всегда хранился. Кухня была погружена в темноту — Уилл, должно быть, ушел к Лизе, — но в доме явно кто-то был. Дженни чувствовала, что этот человек видит сон. И снилось ему, что он потерялся на длинной дороге. Это была аллея без начала и конца, которая продолжалась дальше, когда спящему казалось, что он сейчас выйдет из нее. В этом сне начала спускаться ночь, но время бежало так неестественно быстро, что звезды буквально носились по небу, и невозможно было различить ни одно созвездие. Даже Полярная звезда, самый неизменный ориентир, поменяла свое расположение.
Он потерялся, Дженни чувствовала это. Она подошла к двери его спальни, где были опущены все шторы. Он так крепко спал, что не открыл глаз, пока она не улеглась рядом. Дженни вспомнила, как он держался всегда поодаль, шагах в двух, и не сводил при этом с нее глаз. Так было и в то утро, когда ей исполнилось тринадцать и когда она была слишком молода, чтобы понять, что происходит.
Он проснулся, и она вложила ему в руку компас. Она чувствовала жар его тела, лихорадку, которая не отступала уже тридцать лет. Дженни Спарроу скинула одежду; она не хотела, чтобы им что-то мешало. Она была прохладная, словно камешек, выуженный из озера. Она была так близко, словно волна, накрывшая его с головой. Он давно убедил себя, что доволен собственной жизнью; он давно перестал думать, как все могло бы сложиться иначе. Дженни оказалась рядом с ним, и он почувствовал, что тонет. Вот что могло сделать с человеком желание. Вот что оно сделало с ним.
— Мне снится сон? — произнес Мэтт Эйвери — Я потерял диссертацию? Ты в самом деле здесь?