Что было, что будет

Стелла повернулась к Мэтту:

— Видишь, что они делают?

В меркнущем свете он все же разглядел, что она нахмурила лоб. Он сразу понял, какое место эта девочка занимает в семье, потому что сам был таким: беспокойным, трезво мыслящим, ответственным, тем, кто расхлебывает кашу, заваренную другими.

— Не хочешь показать мне шкафчик?

Мэтта никогда не оставляло любопытство. Не проходило и дня, когда бы он не сожалел, что остался тогда ждать своего брата в кустах, где вдыхал влажный воздух, зеленоватый и тяжелый от пыльцы.

Стелла отодвинула стул.

— Мы не закончили обедать, — вскинулась Дженни. — Уймись, Стелла!

Не обращая внимания на мать, Стелла повела дядюшку в гостиную. Эта комната располагалась в основании свадебного торта, и одна ее стена сплошь состояла из окон, но стекла в рамах были старые, и свет, проникавший внутрь, не отличался яркостью. На пороге гостиной разлегся Аргус, так что Мэтту пришлось переступить через пса. Мэтт Эйвери все эти долгие годы ждал, что представится случай вернуться сюда. В тот раз, когда он пришел на выручку брату, у него не было возможности оглядеться, и сейчас его не ждало разочарование. Он увидел, что потолочные балки были изготовлены из вишневого дерева, источавшего легкий фруктовый аромат. Он разглядел, что книжные шкафы сделаны из ореха. Стелла провела его в угол и сдернула покрывало, как знал Мэтт, вышитое Сарой Спарроу, дочерью Ребекки, и ее собственной дочерью Розмари. Там было изображено красное сердце, разбитое пополам. И еще плакучая ива, проливавшая черные слезы. Землю закрывали подснежники, а небо наполняли птицы. Стежок к стежку. На вышивку ушло три зимы, а чтобы видеть тончайшие шелковые переплетения, вышивальщицам понадобилось увеличительное стекло. Разглядывая содержимое шкафа, Мэтт едва дышал. Чего бы только не сделало Мемориальное общество, чтобы выставить эти сокровища лишь на один-единственный день! Миссис Гибсон просто с ума сошла бы от счастья, если бы кому-то удалось тайком пронести в библиотеку какой-нибудь из экспонатов. Чего стоил хотя бы серебряный компас! Не говоря уже о косе из темных волос.

Мэтт видел, что его племянница наделена от природы бесстрашием, совершенно не характерным для семейства Эйвери, но отнюдь не редким среди женщин Спарроу.

— Это наконечники от стрел, которые швыряли в Ребекку Спарроу какие-то местные мальчишки. Позже в содеянном признались сыновья Фроста. Кажется, в той компании был кто-то из Хэпгудов и один из Уайтов. Люди говорили, что она не чувствует боли, вот мальчишки и решили проверить это на практике. Она никак не отреагировала, но, видимо, эта стрельба не прошла даром, потому что с тех пор она прихрамывала.

Дженни пошла за ними, но осталась стоять за порогом. Она всегда считала стеклянный шкафчик семейным музеем боли, хранившим напоминания о том, что нельзя никому доверять, нельзя никому прощать. Теперь Дженни не была так в этом уверена.

— Одного только те мальчишки не понимали, — сказал Стелле Мэтт. — То, что ты не реагируешь на боль, вовсе не означает, что ты ее не испытываешь.

Он достал из кармана десятый наконечник, который носил с собой больше тридцати лет. Ему бы следовало давным-давно вернуть его на место, но он боялся навлечь на брата неприятности, а потому наконечник все это время служил ему талисманом на удачу. Нельзя сказать, что этот талисман принес ему хотя бы крошку везения, но зато напоминал о Дженни каждый божий день. Все равно, лишившись сей вещицы, он, вероятно, какое-то время будет ходить как потерянный. Впрочем, ему и раньше доводилось испытывать подобное.

— Глазам своим не верю! — рассмеялась Стелла. Она давно заметила, что в шкафу не хватает одного наконечника, но не знала, что произошло. — Откуда это у тебя?

— Его случайно положили в другое место, — ответил Мэтт. Много лет тому назад он обнаружил наконечник в комоде брата. — Теперь он возвращается туда, где ему положено находиться.

Дженни, по-прежнему стоявшая в дверях, вспомнила, как оставила Уилла одного в этой комнате в день своего тринадцатилетия. Всего лишь на минутку, но этого хватило, чтобы она поссорилась с матерью, а он украл наконечник. Будь тогда Дженни повнимательнее, она бы заметила, что Уилл в тот день все время потирал пальцы, словно они чесались, — верный признак вора.

— История Ребекки в основном была записана одним парнем, которого звали Чарлз Хатауэй. По сути дела, жалкий тип. Получил чуть ли не первый земельный надел от государства, потом все спустил и закончил жизнь полным неудачником, так что его презирал собственный сын.

— Так это ее волосы? — спросила Стелла, указывая на свернутую темную косу.

«Ребекка, — подумала она, — дай мне знак».

Мэтт кивнул:

— Я бы сказал, да. В этом городе с ней плохо обошлись, Стелла. Если хочешь узнать подробности, приходи в библиотеку.

— Мне жаль, что обед прошел ужасно, — сказала Дженни, когда Мэтт оставил Стеллу в гостиной, чтобы девочка осторожно вернула десятый наконечник на место без посторонних глаз.

— Вовсе не ужасно. Во всяком случае, не для меня.

Мэтту было бы все равно, если бы она подала суп из листьев лилии и рагу из девяти лягушек — блюда, в которых Элизабет Спарроу достигла совершенства. Он бы съел древесную кору, кожаные обрезки и ландыши, обжаренные и поданные с рисом. Его терзал голод, но совсем иного рода.

— Уверена, что ты терпеть не можешь запеканки.

— Я бы так не сказал.

Мэтт стоял столь близко от нее, что у него закружилась голова от запаха озерной воды. «Неужели так пахнет ее кожа? — изумился он. — Неужели этот запах присущ всем женщинам рода Спарроу? Неужели озерная вода у них в крови?»

— А как бы ты сказал?

Дженни стояла слишком близко к Мэтту Эйвери. Она вдруг позабыла о своей осторожности и сдержанности — видимо, сказывалась весна, хотя март давно миновал. Неужели ее лишил разума весь этот дождь, нарциссовый дождь, розовый дождь, рыбный дождь, вся эта вода, проливавшаяся на городок?

— Пожалуй, я бы сказал, мне жаль, что все сложилось так, а не по-другому.

— Это можно услышать довольно часто, ты не находишь? — Дженни ощутила кожный зуд. Скорее всего, от розмарина, которым она посыпала булочки. — Учитывая ошибки, которые порой допускают люди, они, наверное, чувствуют то же самое?

Пришла Элинор, чтобы позвать их закончить обед, но тут она заметила на дворе какое-то движение. Она уставилась в стеклянное окошко рядом с дверью, потом посигналила Дженни, постучав палкой по полу:

— Там кто-то есть. Кто-то идет к дому.

Дженни пошла взглянуть. Стекло было неровное, испещренное пузырьками, потому сквозь него было трудно что-то разглядеть. Дженни увидела лишь какие-то тени и лавровую изгородь.

— Никого там нет.

— Тебе лишь бы возразить, — сказала Элинор. — Назови я полдень полднем, ты сказала бы, что это полночь, пусть даже на небе светит яркое солнце. Ты готова спорить по любому поводу. Вот он идет! Смотри!

Дженни вновь посмотрела, на этот раз она сощурилась и приблизилась к окну так, что уткнулась кончиком носа в стекло. И действительно, с аллеи Дохлой Лошади свернул какой-то человек и направился к дому по изрытой колдобинами дорожке, спотыкаясь на ходу. Небо было все еще голубым, но дорогу успела окутать тень. В лавровой изгороди гудели пчелы.

Тогда Мэтт открыл дверь, чтобы разглядеть получше. В любом другом случае его отвлекло бы присутствие Дженни, но сейчас он весь сосредоточился на человеке, приближавшемся к дому. Он узнал бы эту походку где угодно. Он знал ее, как собственную.

— Это Уилл. — По его тону можно было подумать, будто он говорит о дьяволе или о собаке, а не о родном брате. — Он сбежал.

— Что ж, надеюсь, он любит остывшую еду, — сказала Элинор. — При такой скорости ничего другого ему не достанется.

Теперь они увидели, что Уилл несет с собой спортивную сумку, явно набитую вещами, словно он намеревался остаться. Он прошел по нескольким лужам, и, к тому времени, как добрался до дома, его туфли покрылись грязью, а брюки промокли до колен.