Мое чужое лицо

Тогда обратились в милицию. Там вроде бы нашли описание, схожее с тем, что было в заявлении. Следы привели в ожоговый центр, куда несчастные старики бросились за подробностями. В мрачном темном помещении архива хмурая тетка долго рылась среди записей в журнале, пока, наконец, не нашла нужную. Увидев, что там написано, она удивленно приподняла брови.

— Вы знаете, доступ к этому случаю закрыт. Вам придется обратиться к самому профессору Булевскому, чтобы получить разрешение.

Антонина Степановна и Кондратий Иванович ничего не поняли. Затуманенное горем сознание лишь механически следовало указаниям.

Булевский, увидев на руках пожилой пары фотографию с таким знакомым до каждой черточки лицо, на мгновение потерял дар речи. Выслушав всю историю, он лихорадочно соображал, чем ему это может грозить. В принципе, в его действиях по бумагам трудно было отыскать зацепку на нарушение закона, но, с другой стороны, при желании его всегда можно было обвинить в чрезмерной поспешности. Раскрыв сейчас всю правду, он рискует спровоцировать большой скандал, который светиле был совсем ни к чему. Скрыть правду тоже рискованно, чего доброго усердные родственники повсюду развесили фотографии дочери. Что будет, если Дормич узнают?

— Вы знаете, у меня, возможно, есть для вас кое-что, — ласково произнес профессор, усадив визитеров в удобные кожаные кресла. — но сначала мне надо проверить одну деталь. Подождите в кабинете. Сейчас вам моя секретарша чаю принесет.

В этом кабинете он принимал самых важных гостей и все было рассчитано на комфорт и приятное времяпровождение. Уютная обстановка, приглушенный свет, картины — все располагало пациентов к задушевной беседе. А именно это и требовалось профессору для того, что бы люди в итоге безоговорочно вверяли ему свои тела.

Профессор быстрым шагом направился по длинному коридору отделения. Решение было столь очевидным, что Булевский, не задумываясь, устремился к Альбине, чтобы «обрадовать» её выходом из положения.

— У нас проблема, — заявил он с порога палаты.

— Что еще? — неприязненно спросила Дормич. Она виделся ей охотником, поместивший её в ловушку без ключика к освобождению.

— Объявились родители вашего донора, некой Екатерины Лаврентьевой.

— Очень хорошо. — Альбина подошла к зеркалу, вглядываясь в лицо, обретшее имя. — И что мне теперь делать прикажете? Пойти покланяться им в ножки в благодарность за щедрость их дочери? А они меня не прибьют ненароком? Я так понимаю, их мнения вы также, как и моего, не спросили.

— Да вы что же, не понимаете? Это же ваш шанс, тот самый, который вы упорно ждали! Можете выходить из больницы хоть сегодня!

До Альбины начало доходить.

— Но они же мне не поверят? Это займет одну минуту, чтобы понять, что я — не она.

— Отчего же? Скажем, что вы попали в автокатастрофу, сильные повреждения, цвет глаз изменился после пластики, рост и телосложение у вас с ней практически одинаковы, есть все шансы.

— Да какие шансы? Я же ничегошеньки не знаю о её жизни. Я этих родителей в упор не признаю.

— Так мы, голубушка, скажем, что вы в коме долго находились, память потеряли. Легче легкого. Классика!

— Классика мыльных опер, — фыркнула Альбина. Вообще-то, идея не так уж абсурдна. Прикинувшись ничегонепомнящей, она быстренько отошьет всех любопытных, но легенда при этом у неё будет. И, главное, документы. Что же, можно пожить гражданкой Лаврентьевой, пока не решит, что делать с собственной перевернутой жизнью.

— А они не знают, что та девушка, настоящая, умерла?

— Знают, но только по описанию внешности. Они пришли за подтверждением. Скажем, что это было описание на другого человека, а их дочь жива.

Булевский улыбнулся, видя, что Дормич купилась на идею. Не совсем то, что он планировал, но и так неплохо. По крайней мере, без скандалов обойдутся.

— Можно начинать жизнь с белого листа. Если вы, Альбина, конечно, не одумаетесь и не вернетесь в свою шкуру.

— Не одумаюсь, — процедила Альбина. — Моя шкура расплавилась вместе с моим лицом.

В этот день счастливые родители вновь обрели свою младшую дочь Катерину. Немного изменившуюся, с новым необычным цветом глаз (чего только столичные врачи не могут сделать!), слегка охрипшим голосом и абсолютной потерей памяти. Зато живую и невредимую. Не то, что Дашутка, которая так и исчезла навсегда. Кто знает, если бы они тогда так же не опустили руки и не прекратили поиски, может, и узнали бы что-нибудь о её судьбе, а сейчас… Сейчас уже никто не возьмется за поиски…

Альбина, скривившись, переоделась в допотопную одежду, которую привезли ей родители, собралась с духом и покинула порог больницы.

— Если что, отсылай всех ко мне за информацией, — напутствовал Булевский, — Надеюсь, никто не станет копать, что к чему.

— Звони, — протянула её свою визитку Анна Себастьяновна и обняла на прощание. Несмотря на уверения Альбины, что с ней все в порядке, психолог в это не верила. Слишком уж сильным был стресс. Главное, чтобы мысль о суициде не вернулась, думала она, провожая взглядом странную троицу — прослезившихся от счастья стариков и растерянную Альбину Дормич.

Прессе сообщили, что Дормич так и не вышла из состояния комы и неизвестно, сколько она еще проживет. Всех любопытствующих отсылали к Булевскому, который под предлогом инфекции объявил доступ к ней невозможным. Каждый получил то, что хотел. На какое-то время, разумеется.

Родители Катерины, милая пожилая пара со сморщенными, мозолистыми от деревенских трудов руками и добрыми лучистыми глазами, с умилением разглядывали чудом отыскавшуюся дочь. Она очень сильно изменилась и все время молчала, врачи сказали не теребить её особо и вводить в мир реалий постепенно, дабы не травмировать. Альбину поначалу очень напрягало их присутствие, она не знала, как себя вести и что делать, но потом решила, что они долго не пробудут рядом с ней. Как она поняла, они приехали издалека, оставили хозяйство, так что можно было рассчитывать в скором времени остаться наедине с собой.

Увидев «свою» квартиру, она прикусила язык, чтобы не выругаться. И в этом убожестве её предстояло жить! Антонина сообщила с гордостью, что за квартиру уплачено за год вперед, им пришлось кое-что продать для этого, но зато она может не волноваться и жить себе спокойно.

Сев на табуретку, Альбина закрыла лицо ладонями. Не волноваться? Жить спокойно? И сколько она так продержится? День, неделю, месяц? Вряд ли так долго. Хотя, выхода у неё не было. По крайней мере, пока. Несколько дней она осваивалась, узнавая о «своей» прежней жизни заново. Ничего интересного она в этой жизни не обнаружила, кроме того, что с настоящим миром Дормич эта жизнь никак не перекликается, а значит, является надежным укрытием. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что в новом обличие её никто не узнает из бывших знакомых, пока она сама этого не захочет. Альбина все еще шарахалась от прохожих на улицах, от соседей в страхе, что её узнают. Привычка быть знаменитой и узнаваемой прочно вошла в её кровь. Новая ипостась никому неинтересной мышки со скрипом приживалась к хозяйке.

— Ой, Катюша! Жива! — охали соседки. Но дальше этого разговоры не шли, так как Антонина Степановна всегда семенила вслед за ней, предупреждая всех, что у дочери проблемы с памятью, доктора не велели беспокоить, не велели тревожить. Соседки умолкали, но за спиной кудахтали о том, что она сильно изменилась и что жаль девочку, и так не от мира сего была, после автокатастрофы, наверняка, так вообще умом тронулась.

Дни потекли унылой чередой. Кожа на лице постепенно приобретала здоровый ровный цвет, сосудистые пятна исчезли, и даже асимметрия постепенно выравнивалась, как и обещал Булевский. Но Альбина этого не замечала. Она настолько ненавидела это лицо, что старалась в зеркало вообще не смотреться. Этим самым Альбина невольно только усложняла себе задачу. Чем меньше она видела себя с новым лицом, тем меньше оно врезалось в её сознание, тем меньше оно имело шансов вытеснить прежнее представление о себе. Таким образом Альбинина память протестовала против новшеств, пытаясь сохранить как можно ярче докислотный образ. И это отдаляло на неопределенно время момент, когда Альбина смирится с маской. Маской длиною в жизнь.