Уроборос

Но Егор оказался прав.

Когда принесли счет, высоколобые подонки словно в сомнамбулическом танце принялись рассеянно хлопать по карманам. Надо же, оставили деньги в машинах. Все трое. Сейчас пошлем человека… Не надо. Пошли сами в жопу. Егор расплатился. Хотелось плюнуть в счет, но Лена была тут ни при чем. Она улыбалась, потому что ее так научили. Он вздохнул. Еще предстояло на прощанье обниматься с этой богемотиной.

На улице было так же темно, как внутри. Тьма московская, безжалостная и беспросветная. И только мутный свет подслеповатых фонарей в перспективе. Егор стряхнул со своих плеч творцов, сел за руль и закрыл глаза. Хотелось заснуть в какой-то другой, веселый и лихой мир. Но что было, то было.

Нина выбралась перекусить в кафе недалеко от дома. Вокруг было полно народу, и в очереди за салатом легко было затеряться без следа. У окна в галерее шарило сквозняками, но все остальные столы были заняты, во время ланча зал был полон. В одном углу клерки неспешно ровняли приборами закуски. В другом упакованные в деловые костюмы люди с банковским счетом, пузом и репутацией баловали себя крепким кофе и круассанами. Большинство смотрели куда угодно – в газеты, в тарелки, в просветы между облаками, но не друг на друга. И только итальянские туристы за большим столом оживленно размахивали руками и галдели, как водится, не слушая, все разом.

Внимание Нины привлекла пара за столом напротив. Мальчик лет семи прижимался к маме и все пытался втянуть ее в свои затеи, но той было не до него. Мама мыла раму. Мама ела рыбу. С лимоном вместо нежности. Она видела свою жизнь в свете пристойности и благообразия, а тут непослушное дитя капризничало и пускало нюни. Не отрываясь от лосося, мать пригрозила сыну, что, если тот сейчас же не прекратит портить ей утро и завтрак, она запрет его в машине. Ребенок продолжил хныкать. Тогда мадам, у которой от этого нытья все расстраивалось и рыба не лезла ни в какие ворота, рявкнула, что хрен-то в машине, в детский дом сдаст, уедет, бросит с чужими немытыми спиногрызами. Итальянцы вздрогнули и обернулись на этот рык. Она с достоинством улыбнулась в ответ. Наконец, элегантно подцепила вилкой еду и отправила ее в рот. Мальчик зарыдал в голос. Тут приборы полетели в тарелку. Бормоча под нос проклятья, дама схватила сына за руку и поволокла прочь. Одна была красной от злости, другой – от слез.

Вскоре – видимо, приковав ребенка наручниками к автомобилю – мегера вернулась. К радости Нины, официанты решили, что этот ланч закончился скандалом и убрали все со стола. Пока злая ведьма наказывала отпрыска, ее место заняли. Свидетели расправы не без интереса наблюдали за поведением хищницы. Она еще больше покраснела, то ли от неловкости, то ли от нового приступа злости, завертелась на месте, столкнулась с человеком, вошедшим с мороза в заиндевевших очках и огромной собольей шапке, едва не плюнула в пол, развернулась и сбежала. Стаи бешеных собак не хватало вслед. Итальянцы переглянулись, помолчали, вернулись к своим макаронам и загалдели вновь. Новый день, в котором люди любили и берегли друг друга, набирал обороты.

Нина допила кофе, оделась, замотала шарф поплотней и вышла на улицу. Было промозгло и сыро, отовсюду тянуло ветром. Стараясь не поскользнуться, она побрела вдоль канала в сторону Невского. Ее плечи поникли под грузом тревожных мыслей. Необратимость – ужасное слово. Никто не называет необратимыми перемены к лучшему. Это как билет в один конец без всякой надежды на возвращение. И страшно, когда человек не умирает физически, но его уход оказывается в каком-то смысле хуже смерти. Вот он сидит напротив, смотрит на вас, ест суп и прикуривает сигарету и, даже если вы сто раз подтвердили свои намерения, уверенной рукой подписали резолюции, убедились сами и убедили друг друга, что все, это конец, развод, разъезд и расставание, вы все равно будете сомневаться. Или надеяться. Долго. Даже когда все кольца будут переплавлены, паспорта переписаны и адреса стерты. Да, дела… Нина поежилась.

– Да люблю я тебя! Люблю! Люблю, я сказал! – кричал в телефон прохожий в меховом пальто.

Не было в его словах никакой любви, одно отчаяние. И злость.

Она подошла к Банковскому мосту. Хвостатые грифоны мерзли под шапками снега. В детстве они пугали ее. Сусальные крылья. Фонари над головами. Тросы из пастей. Порой ей снилось, что колдовство теряло над ними власть, львы выплевывали осточертевшие оковы, встряхивались от векового оцепенения и разлетались во все стороны. Мост падал, и она всегда стояла на его середине…

Нина потрогала ледяной камень. Страдальцев любви, чтобы они не мучились и не мучили других, надо отлавливать, обливать смолой и поджигать. Пусть горят со всеми своими муками, сомнениями и немым укором в воспаленных глазах. Будет больно, но еще больнее тосковать годами, сомневаясь и веря в чудо.

Иногда оно не происходит.

В проводах под фонарем бился обмякший надувной лев. Большая аляповатая игрушка, очевидно, выпущенная в воздух под приветственные крики и треск шампанских пробок. Перед входом в кафе тротуар был засыпан конфетти и лепестками роз. Похоже, здесь отмечали очередную свадьбу. Скромное заведение на углу их дома было очень популярным. Егор часто замечал припаркованные рядом автомобили в бантах и лентах и веселые компании вокруг молодоженов. В такие моменты Егор особенно остро чувствовал приступы мизантропии. Дешевый белый шелк, искусственные цветы, пошлые тосты – что они праздновали, наивные дураки? Вялый лев, запутавшийся в проводах, – вот символ их будущей «счастливой семейной жизни».

Егору всегда было жаль мужчин. Женщины тоже были достойны сожаления, но их он, скорее, не понимал и опасался. Он чувствовал ту лютую ненависть к мужчинам, которую они поколениями несли в своей крови. В молодости Егор удивлялся, наблюдая за тем, как совсем юные девушки, перепив портвейна, превращались в злобных фурий. Они явно еще не успели настрадаться в собственной жизни, но уже были полны слез и жажды мести. А отомстить они могли страшно. Многие в силу глупости порой просто не знали, на что способны.

Много лет назад мальчик, учившийся в параллельном классе с Егором, покончил собой. Лег одетым в ванну и вскрыл себе вены. Ни предсмертной записки, ни каких-то причин – с кем-то поругался, поссорился, родители наказали. Ничего. Но Егор знал, что случилось. Тот парень ухаживал за девицей из их класса. Наглая шалашовка то приближала его, то отталкивала. А потом пустила, наконец, к себе в постель. Он разделся, и она покатилась со смеху. Егор случайно услышал, как наутро, хихикая, как мерзкие гиены, они с подружками обсуждали член мальчика. Она называла его кривым, косым, маленьким и уродливым. А мальчик уже лежал в кровавой ванне…

Егор тогда долго вынашивал планы мести и прикидывал, как наказать мерзавку, но вскоре автобус сбил ее мать, и вся семья переехала в другой район. Дело было закрыто.

Чем больше Егор узнавал женщин, тем больше запутывался. Как подушка пером, они были набиты странностями. Раз в месяц страдали, истекая ненужной кровью. Их жизнь сопровождали истерические припадки, ложные беременности, зависть, ревность, фригидность, депрессия. Вечная борьба с весом и возрастом, крашеные волосы, крашеные губы, ногти, кое-кто даже соски себе красил. Каблуки, корсеты, секреты. Они были способны с помощью подручных средств перехитрить саму природу, не то что обмануть мужчину. Те из них, кому не хватало колдовства и фантазии, были достаточно безрассудны, чтобы лечь под нож. Но этим важнее было обманывать самих себя.

В юности они снились ему по ночам: пьяная Мэрилин Монро, гуляющая по квартире голой, стокилограммовая Мария Каллас, глотающая глистов, Фрида Кало, истязающая свое тело ненужными операциями, графиня Батори, плавающая в крови девственниц, Эдит Пиаф с бутылкой, Дженис Джоплин с косяком, Медея с трупами, смерть с косой. Женщины казались Егору куда интереснее мужчин, но порой внушали ему ужас. Они были заодно и шли плотным строем. И кровь, которую они теряли каждый месяц, объединяла их племя.