Грибы на асфальте

- Слишком сложно на голодный желудок. Официант, обслужите наконец!

- Если бы он был похож на тебя! Вот за тебя бы я с удовольствием вышла. И была бы верной женой.

Тина катала по столу крошки, не поднимая на меня глаз.

- Это чертовски смахивает на объяснение в любви, - сказал я.

- Тебе неприятно?

- Нет, почему же… Лестно.

- А вообще все это ерунда. Просто на меня вдруг что-то нашло. И поругались мы с Кимом совсем не из-за этого. Из-за вафель. Он очень любит вафли, а я их ненавижу. Но лучше разойтись из-за вафель, чем из-за сеялки, правда? Слушай, Гена, мне жарко. Пойдем отсюда.

Около дверей я поймал за фалду официанта-водоросль.

- Как ваша фамилия?

- А что? - напыжился официант.

- Мы прождали целых двадцать минут.

- А кто вы такие будете?

- Мы из ВКИРЧАСНИССА. «Водоросль» вытаращил глаза.

Пожалуйста, проходите, - засуетился он. - Вот свободный столик. Одну секунду…

- Мы еще увидимся, - пообещал я.

Прошел дождь, и тротуары блестели, отражая огни фонарей. Пахло прелыми листьями и грибами. Этот запах принес из леса дождь. Я взял Тину под руку и закрыл глаза. Сразу запахло сильнее, шум мокрой листвы тополей стал явственнее, и было совсем похоже, что мы в лесу. «Как с Тиной спокойно и хорошо! - подумал я. - Она действительно…»

Мы шли и шли по мокрым улицам, а сверху моросил дождь, и было очень тепло. Из-под асфальта пробивался робкий запах земли. Окна домов светились в темноте, как иллюминаторы кораблей, разными цветами, но преобладал розовый цвет уюта и счастья.

Мы остановились где-то в темном переулке. Здесь не было асфальта, и земля разъезжалась под ногами. Тускло поблескивали скользкие дорожки. Над высокими заборами свисали, как чубы, ветки деревьев.

Сразу стало тихо и спокойно, словно мы попали в другой мир или в другой век.

- Я промокла насквозь, - сказала Тина, - но ничуть не замерзла - дождь теплый.

Кофточка облепила ее спину и грудь. Мокрая, она сделалась совсем прозрачной.

- Зачем мы пришли сюда? - спросила Тина.

- Не знаю.

- Ты можешь поцеловать меня, я теперь не невеста. Если тебе, конечно, не противно.

- Я дотронулся до ее холодных губ своей щекой.

- Зачем, Тина?

- Да… зачем…

За оградой гремела цепью собака.

* * *

Дом Егора Егорыча спал. Большеголовый, дряхлый, он накренился набок и, полузакрыв подслеповатые глаза-оконца, кажется, слегка похрапывал. На крыльце курил Вацлав Кобзиков. Я удивился: было всего одиннадцать часов, а ветврач уже дома.

- Пришел? - осведомился грек, попыхивая папиросой.

- Ага. А ты?

- Только иду. К тебе тут одна краля приезжала. Слушай, а ты все-таки нехороший. Дружишь, паршивая морда, с такими женщинами и молчишь. Не женщина, а роза, как любили говаривать наши сентиментальные предки. Муж, случайно, у ней не начальник?

- Начальник.

- Начальник? - оживился Вацлав. - Слушай, а он меня не смог бы устроить на работу?

- Смог бы. Заведующим МТФ.

- Тьфу! Никогда бы не подумал, что у такой женщины сельскохозяйственный муж.

- Как у тебя дела? Напал на след дочери министра?

- Пока нет. Зато в совнархозовском доме засек одну. Социальное положение папаши еще не выяснено, но доподлинно установлено, что он владеет«Москвичом» и дачей.

- Наверно, крупная шишка.

- Во всяком случае, не парикмахер. Все дело осложняется тем, что у дочки уже есть…

- Тогда мертвое дело.

- Дело-то, допустим, не мертвое. Надо только чем-то поразить ее воображение. На женщин это действует. Есть у меня одна идея. Просто гениальная идея, но для ее выполнения нужен помощник. Ты не согласишься? Всего на два-три часа в воскресенье. Помоги в беде!

- У меня своих бед хватает. Не допустили к защите.

Кобзиков присвистнул:

- Врешь!

- Вот тебе и «врешь»!

- Что же ты будешь делать?

- Придется ехать в колхоз трактористом.

- Слушай, твое счастье, что с тобою рядом я! Хочешь работать в совнархозе?

- Отстань с чепухой.

- Через месяц будешь в совнархозе, чучело ты фараона! Понял? Слово Кобзикова! Только помоги мне в воскресенье. Поможешь?

- Там будет видно.

- Ты говори сразу! Мне же надо готовиться! Будут шпроты и пиво «Сенатор».

- Поклянись!

- Клянусь дочерью министра!

- Но, надеюсь, твоя гениальная идея ничего общего не имеет с предметами дамского туалета?

- Heт! Нет! - заверил ветврач.

- И уголовным кодексом не карается?

- Будь спокоен.

- Ну ладно… Мне сейчас все равно делать нечего.

Вацлав погасил папироску и с серьезным выражением лица исполнил что-то наподобие лезгинки.

- Мы посрамим тебя, фрайер! - крикнул он.

- Кр-р-р-р! - ответил из будки петух.Я пошел в комнату.

Ким лежал, уткнувшись в подушку. Я сдернул одеяло со своей кровати. Зашуршал какой-то листок. В колеблющемся свете спички запрыгали неровные строчки. Казалось, что они шевелятся, дышат, словно живые.

«Была в городе. Заезжала к тебе, но не застала. Очень жалею. Сегодня видела тебя во сне. Так явственно… Почему ты не приезжаешь в С?»

Я лег, накрылся простыней и пролежал до рассвета с открытыми глазами.

Потомок Чингисхана

С утра шел дождь. Ким с Кретовым уехали в городскую библиотеку, а я сидел в застекленных сенях, которые мы, сильно греша против истины, называли верандой, и, усыпив свою совесть чистым листком бумаги, ничего не делал. В двух шагах бесновался дождь. Он топал по крыльцу тоненькими голыми ножками, дразнился на разные голоса. На пыльных стеклах веранды неподвижно блестели залетевшие брызги, и мне казалось, что со дворе прильнуло к окну и смотрит чье-то заплаканное лицо.

Почему-то было грустно… Хотелось, как в детстве, забраться на широкую печь, улечься на спину и смотреть на закопченный, весь в трещинах потолок, по которому, сонно гудя, ползают черные мухи. Лежать и думать, что в полях сейчас сумрачно, свежо и слышно, как истомленная зноем земля, жадно вдыхая, пьет влагу, словно голодный теленок. А потом с работы приходит мать. Она вся мокрая, усталая, из-под платка выбилась прядь волос. Комната сразу наполняется запахом дождя и мокрой коровьей шерсти. В избе становится зябко и уютно. Я сворачиваюсь в клубок, накрываюсь пушистым платком. А за окном все идет и идет мелкий по-осеннему дождь. Кажется, что он зарядил надолго, но я знаю, что завтра утром побегу по влажной, блестящей на солнце траве в ближний лесок собирать только что вылезшие из земли скользкие подберезовики…

Сколько я уже не писал домой?

Я потянулся к листу бумаги, но в это время дверь с визгом распахнулась, и шум ливня ворвался на веранду. На пороге стояла Катя. По ее лицу и рукам текли струйки воды.

- Здравствуй, - сказала она. - Не ждал?

- Здравствуй.

- Один, что ли?

- Один…

- А меня в город за партами послали. Дай, думаю, зайду. Вчера меня Алексеевна встретила, жалуется, что не приезжаешь и не пишешь.

- Работаю. Да ты садись…

Катя сняла прозрачный плащ с капюшоном, бросила его на спинку стула, потом разулась и подошла ко мне, маленькая, босая.

- Направление получил уже?

- Да. Оставляют в аспирантуре.

- Значит, к нам не хочешь? Я пожал плечами.

- Ну, конечно, ты теперь заважничал…

Больше всего я боялся, что сейчас появится кто-нибудь из ребят. Тогда не оберешься разговоров.

- Ты надолго?

- Выгоняешь? - усмехнулась Катя.

- Нет… Скоро защита. Чертовски много работы.

- Тогда я пойду.

Катя надела плащ и туфли, но не уходила. Глаза ее пристально смотрели на меня.

- Недавно сон видела, - сказала она, - когда спала в саду. Про тебя. Как будто ты стоял возле моей кровати, а потом наклонился и поцеловал в лоб…

- Странный сон.