Гитлер

Образ, созданный Рёлем, порой грешит преувеличениями. Многие аспекты жизни Второго рейха остались вне поля зрения исследователя, сконцентрировавшего внимание на кайзере и его ближайшем окружении. Следовало бы более пристально присмотреться к реальной «интеграционной» роли придворного церемониала в утратившем стабильность обществе, чтобы понять, что ни правительство, ни рейхстаг (наделенный ограниченными полномочиями) не могли служить символами объединения. На самом деле анализ Рёля направлен на выявление общих черт кайзера и фюрера при полном отрицании социологистского подхода, удостоенного автором ярлыка «новой ортодоксии».

Социально-экономические проблемы

Социоструктуральная история, порывая с политической, дипломатической или идеологической историографией, видит причины немецкого «заскока» в неспособности буржуазии исполнять политические функции, соответствующие ее экономическому положению. Вместо того чтобы по примеру Великобритании или Франции «обуржуазиться», Германия осталась на «индустриально-феодальной» стадии. Таким образом, запоздание с формированием национального государства совпало с неспособностью буржуазии взять политическую власть в свои руки.

Взамен демократизации в Германии укреплялась автократическая система, а давление новых общественных сил было направлено на достижение экспансионистских целей. Искать причину «особого пути» (Sonderweg) следует в расхождении между быстрой модернизацией и сохранением у власти доиндустриальных элит. Этот «особый путь» и привел Германию к социал-империализму. Эта теория, уже явственно выраженная в трудах Фрица Фишера, посвященных целям немецких войн, видит свою задачу в том, чтобы установить структурную преемственность между Бисмарком и Гитлером. Для немецкой историографии, занятой поиском истоков национал-социализма, она знаменовала важный этап. С тех пор гипотезы о манипуляции или «инструментализации» националистических, расистских и империалистических идеологий со стороны бывших элит, стремившихся сохранить выгодный им статус-кво, неоднократно подвергались критике: они не только пренебрегают ролью отдельных людей, но и слишком упрощают чрезвычайно сложные социально-экономические факторы, в частности переоценивая значение «социал-империалистических» мотивов, практически ничем не подтвержденных. Выпячивая сверх всякой меры роль старых элит, то есть весьма ограниченного социального круга, эта школа преуменьшает значение влияния других групп, также являвшихся носителями националистических, расистских и империалистических идеологий, и оказываемого ими на правительство давления. Вот почему теория «особого немецкого пути» подверглась столь суровой критике, в том числе со стороны английских историков Дэвида Блэкберна и Джеффа Или. Прежде всего они напоминают нам, что каждый случай следует рассматривать в отдельности и не существует никаких поведенческих моделей европейской буржуазии разных стран. Даже ссылки на «классовое сознание» буржуазии представляются им ошибочными. Быть либералом и стремиться к достижению целей либерализма в рамках сегодняшней парламентской демократии – не то же самое, что подразумевалось под этими понятиями в прошлом. Блэкберн и Или указывают, что в XIX веке немалое число французских и английских либералов высказывались в пользу избирательного ценза; всеобщее избирательное право было введено лишь в 1918 году в Великобритании и распространялось исключительно на мужчин. Революции «сверху», свидетельством которых стали реформы в Пруссии, Баварии и Австрии, вовсе не ущемляли интересов буржуазии. С другой стороны, буржуазия была готова пойти на уступки во всех странах, если чего она и боялась, то как раз революции. Если предприниматели, профессура, интеллигенция, чиновничество или служащие приспосабливались к власти элит, они вовсе не «предавали» интересов своего «класса» и не заслуживали обвинения в дурном исполнении своего «исторического долга». Европейская буржуазия, полагают Блэкберн и Или, в основном была озабочена созданием условий, способствующих расцвету буржуазной культуры, под которой понимались равенство перед законом, свобода печати и собраний и невмешательство государства в частную сферу. И она добилась этих прав и в Германии тоже, в результате чего здесь, так же как в Великобритании и особенно во Франции, стало возможным слияние аристократии и крупной буржуазии. Одним словом, два английских историка упрекают сторонников теории «особого пути» в том, что те пишут «историю не того, что реально произошло», а того, что, перефразируя знаменитое высказывание Ранке, должно было бы произойти. В частности, бездоказательным остается тезис об альянсе между правительственными элитами и «национальными ассоциациями», такими как Колониальная лига (основана в 1887 году), Пангерманская лига (1891), Лига за восточные походы (1894), Военно-морская лига (1898) и Оборонительная лига (1912). На самом деле речь шла о создании организаций, вышедших из «гражданского общества» и им же вдохновляемых. Гораздо чаще, нежели согласие, они демонстрировали несогласие с правительственной политикой, которая далеко не отвечала их ожиданиям.

Поэтому тезис о реализации националистических или империалистических идей со стороны власть имущих нуждается в нюансировке. Необходимо также проводить более четкое различие между элитами в разные периоды времени. В нередких случаях именно давление «новых правых» – консервативно настроенной радикальной части националистов-популистов – ставило под угрозу, а то и вовсе подрывало исполнение умеренных планов, предложенных правительственными инстанциями. В годы правления Вильгельма эти «национальные ассоциации» действовали как своего рода «национальная оппозиция». Перечисленные выше лиги представляли собой организации нового типа, нечто среднее между партией и группой давления, и сочетали стремление к достижению нередко реакционных целей (идеологии социального дарвинизма и шовинизма) с методами прямой демократии. Во многих отношениях их можно рассматривать как предтечу фашистских или нацистских движений. Поэтому следовало бы проводить различие между разными «правыми» – старыми, либеральными и новыми, наиболее радикальными. Отметим, что подобный же феномен имел место и во Франции. Однако в Германии либеральная ветвь правых пережила медленный закат, как во время Второго рейха, так и в годы Веймарской республики. Избиратели – или те, кто не находил в существовавших партиях «своего» представителя, – переметнулись на сторону национальных ассоциаций, представленных новыми правыми с их смешанной идеологией. Они выступали против «политики знати», против левых сил, но также и против любых форм парламентаризма.

Роль идей

Третья школа рассматривает расцвет национал-социализма и приход к власти Гитлера в контексте радикализации идей. Действительно, некоторые идеи, получившие развитие в XIX–XX веках, оказали на Гитлера и его мировоззрение решающее воздействие. Об обстановке, окружавшей Гитлера в Австрии, мы уже говорили. Теперь остановимся на том, что он нашел в Германии.

Австро-Венгерская империя была не единственным государством, переживавшим внутренние кризисы. И хотя национальные конфликты достигли здесь особенной остроты, в других странах также наблюдался подъем национализма, антисемитизма, антиклерикализма на фоне растущего отвержения либерализма. Не всегда эта волна протеста, волнений и недовольства вызывалась одними и теми же причинами, а сами эти явления не всегда протекали одновременно. Однако экономические и социальные потрясения, вызванные промышленной революцией или модернизацией, давали о себе знать повсеместно.

Именно на этом фундаменте строятся теории, объявляющие фашизм явлением общего характера. Однако ни марксистское (фашизм – агент капитализма, а национал-социализм – его наиболее радикальная форма), ни либеральное (фашизм – диктатура модернизации) толкования так и не дают действительно удовлетворительного ответа на поставленный вопрос. Либо к тому моменту, когда проявился феномен фашизма, эволюция капитализма и модернизации в затронутых ими странах пребывала на разных стадиях, либо фашизм вообще не получил развития в других капиталистических странах, находившихся в том же положении. Но в любом случае социально-экономические изменения происходили отнюдь не в одном и том же ритме. Они были ускорены, заторможены или усугублены революциями, войнами и политической культурой, своей у каждой из стран. То же самое относится и к формам выражения социального протеста – иногда приобретающего вид терроризма и покушений, иногда находящего более организованные и легальные пути. Однако повсюду возникали новые стержневые идеи, отмеченные печатью иррациональных ценностей, культом инстинкта и эмоций. Речь шла о ревизии рационализма, научного духа и индивидуализма. Ценности, унаследованные от века Просвещения и революции 1789 года, постепенно вытеснялись системами, основанными на новых социальных науках – дарвиновской биологии, психосоциологии, бергсоновской и ницшеанской философии, политической социологии и обновленной историографии (Тэн, Ренан, Зибель или Трайтшке).