Страница 3 из 78
— Минеральную.
— Два джина с тоником, два салата из крабов, орешки.
Бармен смотрел на Настю, как смотрят ученики, если у тебя что-то не в порядке с одеждой. Я тоже посмотрела на нее. Лучи солнца освещали ее, свободная кофта просвечивала ее довольно большую грудь.
— Как тебе моя грудь? — поинтересовалась Настя.
— Класс! — тут же ответил бармен.
— Ну, может быть, не совсем классической формы, но еще вполне.
— Вполне, — подтвердил бармен.
— Топай, — приказала Настя. — Каждая минута задержки — это уменьшение чаевых.
Бармен быстро двинулся к стойке.
Мне все больше нравилась Настя.
— Насколько серьезно с отцом? — спросила я.
— Твой отец — сукин сын, — ответила Настя.
— И он тоже? — спросила я.
— Да. Я вызвала Гузмана. Иван доверяет только своим. Гузман говорит, что будет операция на позвоночнике. У Ивана травма позвоночника и отнялись ноги. Гузман ему говорит, если не будет осложнений, через полгода встанешь на ноги.
— А если будут осложнения? — спросила я.
— То же самое спросил и твой отец. Гузман ему ответил: «Рузвельт, передвигаясь в коляске, три срока был президентом США, а твоя компания — не Соединенные Штаты». И знаешь, что спросил Иван?
— Что?
— Ладно, говорит, пусть ноги не двигаются, а член будет двигаться? Сукин сын. Еще жену не похоронил, а уже о своем члене думает.
Я не заметила, как выпила джин с тоником, но почувствовала, что у меня уже появилась плавность в движениях: я утром выпила только кофе, и алкоголь уже начал действовать.
— И что ответил Гузман? — спросила я.
— Что будет двигаться!
— А что ответил отец?
— Что тогда нет проблем.
— Может быть, так оно и есть.
— Может быть, — согласилась Настя. — Давай еще по одному джину!
— Я уже плыву. Пропущу.
— Сынок! Принеси еще один джин, — попросила Настя. — Может, в последний раз гуляю. Будильник меня уволит первой.
— А кто такой Будильник?
— Первый, он же главный заместитель Ивана. Это он выразил тебе сочувствие. Я его ненавижу.
— А мне он понравился.
— А ты заметила, как он на тебя смотрел?
— Как?
— А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не женятся.
— И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех будит?
— Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он механизм. У него все по расписанию. Понедельник — теннис и сауна. Вторник и среда — театр или Консерватория. Четверг — библиотека.
— Он и читает? — вставила я.
— Он пишет диссертацию. Пятница — ночной клуб. Субботу и воскресенье он проводит за городом, но никто не знает где и с кем. Он меня ненавидит.
— За что?
Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды. Бармен принес с осетриной. Я считала быстро — на кофе у меня денег уже не оставалось.
— За что? — повторила я.
— Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с Иваном на «ты», потому что, прежде чем принять решение, Иван советуется со мной.
— И поступает, как советуете вы? — спросила я.
— Да.
— Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и никаких проблем.
Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.
— А ты, наверное, сучонка? — предположила Настя после небольшой паузы.
— Конечно, — согласилась я. — Но немного. А вы?
— Когда-то я была большой сукой…
Меня заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне нравилась, и я ей об этом сказала:
— А вы мне понравились.
— Не скажу, что я от тебя в восторге, — ответила Настя, — но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж мышка, как показалось вначале.
— Это вы об одежде?
— И об одежде тоже.
— Учительницы, как разведчики, не должны выделяться, иначе ученики будут не слушать тебя, а разглядывать. От меня очень пахнет алкоголем?
Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из нее небольшую пастилку.
— Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.
— А вы за рулем?
— Всегда, — ответила Настя.
— Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? — предположила я.
— Два джина — это меньше моей нормы. Я не сажусь за руль после пяти.
Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.
— В следующий раз заплатишь, — сказала Настя.
— Следующего раза может и не быть.
— Будет. И не один.
Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее «девятки». Она села, вставила ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне, перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей потребовалось не больше семи секунд.
Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.
Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.
Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.
— Нугзар, — сказала я, — у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше чем через неделю я не смогу выйти на работу.
— Отец — это святое. — Нугзар вздохнул. — Придется взять шалаву.
Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.
Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что, при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах, они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.
В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами, в полувоенной-полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Муниципалы уехали, но за день приезжали еще две патрульные милицейские группы. Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.
Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБ — Федеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае не мелочились, как в районных отделениях милиции.
— Куда мне обратиться, — спросила я, — в ФСБ или в Управление по организованной преступности?
— Никуда не надо обращаться. Я разберусь.
И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:
— Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.
— Это совет глупых людей, — сказала я Нугзару.
— Они не глупые, они опасные, — возразил Нугзар.