Страница 7 из 152
— Что дядя?
— Оставь моего дядю в покое. Он храбрый рыцарь…
— А я его не трогаю.
— Трогаешь. Я попрошу, и он найдет тебе жену с эту елку… Интересно, как у вас все получится, — Дик захихикал. — Будешь есть? — И, продолжая хихикать, он выбросил из золы рака и стал катать по земле.
— Я слышал, солдаты болтали… — начал Метчем и замолчал.
— Про что?
— Про тебя, конечно.
— Они трусливые гуси, а не солдаты. Я один проткну таких пятерых.
— Во-во! Они и говорили. — Метчем тоже выкатил палочкой рака и катал по земле.
— Что говорили?
— Ничего.
— Нет, ты скажешь, если начал.
— Они говорили, что когда ты узнал, что твой любимый дядюшка опять перекрасился, то стал рыдать, петь псалмы, посыпал голову пеплом и чуть не проткнул какого-то беднягу, который… А еще они говорили… что ты головой сбил не то вышку, не то башню… потому что твоя голова…
Дик медленно встал, из-под прошитой железом куртки торчали голые ноги, и принялся выдирать ремень из развешенных для просушки штанов.
— Нет, — сказал Метчем.
— Да, — сказал Дик.
— Ты, конечно, не посмеешь, — сказал Метчем, вставая.
— Еще как посмею, — сказал Дик.
Их разделял костер.
— Добрый мальчик, — торжественно сказал Метчем, — я буду вынужден кричать, и сюда придут болотные псы.
Дик, не говоря ни слова, с ремнем в руке пошел вокруг костра к Метчему. Метчем перебежал на другую сторону.
— Прости меня, добрый мальчик, — торопливо заговорил он, — ведь так говорили они… и ты должен наказать их, а не меня… Разве я виноват, что твой дядя ложится спать Йорком, а просыпается Ланкастером!
Дик наколол голую ногу, выругался, сел и стал выдирать колючку из пятки.
— Как хорошо быть таким слабым недоноском, как ты, — сказал он угрюмо. — Ты можешь говорить любые гадости, и тебя нельзя вздуть, потому что ты слабый и жалкий, как калека или горбун.
Оба молчали. Лошадь опять звякнула железом и затихла.
— Ложись спать, недоносок. Я жалею, что встретил тебя, вот и все.
Метчем свернулся на хворосте у костра. Дик выдернул наконец колючку, потопал ногой о землю, отошел от костра и стал молиться.
— Ричард, — тихо позвал Метчем, — можно я положу твои штаны под голову?
— Положи.
Метчем завертелся, вытаскивая из-под себя толстые сучья.
— Я лучше подложу седло, — объявил он, — а штанами укроюсь.
Когда Дик, помолившись, вернулся к костру, Метчем сидел, поджав под себя ноги, и таращился в огонь.
— Спи сам на этих сучьях, — забормотал он, — я лучше буду сторожить.
Дик захватил большими пальцами шишку и бросил в костер.
— Воин должен спать на земле.
— Я не воин. Отстань.
— Ты что же, не хочешь стать рыцарем, недоносок? — Дик повалился на спину закинув руки за голову.
— Перестань звать меня недоноском! — зашипел Метчем.
— Но ведь ты зовешь меня добрый мальчик, хотя я запретил…
— Сравнил.
— Хорошо. Я буду звать тебя добрый недоносок… — Дику понравилось, как он отбрил Метчема, он подрыгал в воздухе голыми ногами и с удовольствием повторил: — Не вздумай заснуть, добрый недоносок!
Дик видел Метчема через костер. Казалось, что тот охвачен пламенем.
— Болотные псы отобрали у меня сапоги, — сказал Метчем голосом дяди. — Мне холодно ходить босиком…
Прямо над головой Дика ярко светили звезды. Он сел, потер занемевшую от холода ногу, ту, что была дальше от огня. По другую сторону костра в фантастическом гнезде из веток, седла, сапог и штанов Дика крепко спал Метчем. Дик подтянул колени к подбородку, пытаясь согреться, и с раздражением посмотрел на него, затем тихо встал, поднял валяющийся наколенник, поеживаясь и трясясь от холода, на цыпочках пробежал к реке, с отвращением зачерпнул ледяной воды и потрусил обратно. Захватив зубами наколенник, Дик забрался на дерево, прошел по толстой ветке и удобно расположился прямо над спящим Метчемом. Затем медленно, с наслаждением стал лить воду ему на лицо. Тот захныкал в своем гнезде, завертелся, уклоняясь от струи, пока Дик точно не попал ему в открытый рот. Тогда он резко сел и огляделся. Было тихо. Костер догорал. Дика не было. Стукнула копытом лошадь. Метчем подпрыгнул от ужаса и бешено завертел головой.
— Мальчик! — позвал он негромко, севшим от страха голосом. — Ди-и-ик!
— Ух-ух-ух! — филином закричал и вылил на Метчема всю оставшуюся воду Дик.
— А-а-а-а-а! — завизжал Метчем и, схватив сапог Дика, замахал им во все стороны.
— Ух-ух-ух-ух! — еще страшнее завыл Дик и прыгнул на Метчема.
Несколько секунд они барахтались в куче хвороста. Первым отлетел в сторону Дик. Совершенно потрясенный, он сел на корточки, подтянул к себе еловую ветку, закрыл ею голые ноги и торчащее из-под куртки нижнее белье.
— Кх-кх-х, — покашлял Дик и с тоской посмотрел вокруг. — Кх-кх-кх…
— Ты ушиб меня, — рыдал Метчем, — ты сломал мне плечо… ты, дурак…
Дик зацепил веткой штаны, подтянул к себе, прикрываясь ими, отступил за дерево и заплясал на одной ноге, судорожно их натягивая. В прошитых железом, спускающихся до колен широких штанах, с голыми ногами он выглядел достаточно нелепо.
— Это как же ты? — после паузы сказал он. — Это большой грех!
— Скажи об этом своим ублюдкам…
Дик опять покачал головой и потянулся к сапогам. Сапоги лежали рядом с бывшим Метчемом.
— Попробуй только, — завизжала она, выхватила из-под хвороста, видно, заранее припрятанную стрелу от арбалета и вытянула перед собой.
— Как тебя зовут? — Дик отошел в сторону, встал на колени.
— Не твое дело.
— Как же мне молиться за тебя?
Молчание.
Дик забормотал молитву. Она завозилась на своем хворосте.
— Ты думаешь, мне за это что-нибудь будет? Меня ведь заставили… Они утащили меня ночью…
— Тебя вовлекли в грех… Ты могла уморить себя голодом…
— Я пробовала…
Дик опять забормотал молитву.
— Меня зовут Джоанна… Джоанна Седли, — услужливо подсказала она. — Я думаю, когда все это кончится, я пожертвую двадцать фунтов на часовню, и все будет хорошо!.. — Она с надеждой посмотрела на Дика.
Далеко за лесом загрохотало.
— Можно двадцать пять… — голос Джоанны совсем упал. Она встала на колени. — Мальчик! — сказала она умоляюще. — Ты слышишь? Гром… А небо совсем ясное… Это не может быть из-за меня?
Дик перестал молиться и прислушался. За лесом опять грохнуло. Он вскочил и полез на дерево. Джоанна торопливо бормотала молитву.
С высокого дерева перед Диком открывалась подернутая утренним туманом бескрайняя болотная равнина, ленивая холодная река, хижина перевозчика с длинными черными мостками, светлая полоса дороги петляла по этой равнине, и нигде ни малейшего признака присутствия человека, вплоть до самого видимого конца, до края равнины, где черными столбами тянулись к небу дымы.
На холме горела деревня. Та, откуда они пришли. Там опять грохнуло, и этот грохот эхом покатился по равнине. Равнина ответила ему испуганным криком ворон.
— Это пушка, — голос Дика осип от волнения, — черт бы меня побрал, это пушка.
Двое мужиков с трудом тащили круглый закопченный камень по уже знакомой нам горбатой деревенской улице. Далеко, в конце улицы, горел большой амбар. Мужики и бабы баграми и веревками пытались сдернуть крышу Их крики, брань будто застывали в холодном утреннем воздухе.
Мужики подтащили ядро к высокому крыльцу и осторожно опустили на землю. Дик поскреб закопченный бок ядра шпорой.
— Страшная вещь, ваша милость, — деревенский священник, тот, что отпевал Лесли, присел на корточки, осторожно потрогал ядро пальцем. — Может, это и есть начало конца света?! Не думал, что Господь вместит его в железную трубу, которую потащит по земле восьмерка лошадей… Эта штука, когда летит, свистит и воет как покойник — воу-воу-воу… — Священник попытался воспроизвести звук летящего ядра, смутился и посмотрел на подъезжающую телегу. Телега была тяжелая, без бортов, на впряженном в нее коне Дика верхом ехал неопрятный бородатый мужик с рогатиной.