Страница 53 из 152
— Ты здесь простыню оставила и рубаху, — сказала Глафира. — Мыша на платках шить, безобразники эти англичане…
Взяли они веревку и пошли за дровами. Тася про Чижова все хотела спросить, но не знала, как подступиться. Она и раньше Глафиры робела.
Глафира похвалила кофту, а в дровянике вдруг хвать Тасю за руку.
— Ох, — говорит, — девушка, у нас Пиратку соседская собака покусала, полезла я под дом третьего дня кормить, а на меня оттуда из темноты Тося смотрит большими глазами…
И от того, что она сказала, подкосились у Таси ноги.
В дровянике было полутемно и пахло сырой пылью. «Чепуха какая-то», — начала успокаиваться Тася.
— Это известно в науке, называется галлюцинация, — чем большую неубедительность своих слов Тася ощущала, тем уверенней говорила, — на таких явлениях, между прочим, строятся различные религии и мракобесия.
— Верно, — сказала Глафира, — беда у нас, девушка, не спорь…
Вдвоем они пронесли через двор вязанки дров, из-под сарая с кряхтением вылез исхудавший Пиратка и заковылял за ними на трех лапах, старательно обходя лужу.
«Ерунда, — уговаривала себя Тася, спускаясь к Валеркиному дому. На тощего Пиратку она боялась смотреть. — Даже думать смешно… Бабкины сказки, и все. Бабкины сказки, и все».
Но тяжесть с души не уходила. А с тяжестью на душе Тася просто жить не умела. Сырая улица без прохожих в этот рабочий час стала казаться полной скрытого зловещего смысла. На коленкоровой двери Валеркиной квартиры висел латунный черт, показывающий нос, — Валерки не было дома. Был час дня, времени оставалось немного, и Тася под мелким дождем побежала к трамваю.
Через проходную она проехала с Молибогой на его телеге, телега везла длиннющие уголки.
— Принципиальный у тебя папаша, генерал, — сказал Молибога, — чем на вокзале сидеть, прислал бы «Дуглас», и амба… — Молибога разговаривал грубо, ругал лошадь, прицельно плевал в лужи и отворачивал от Таси правую щеку с прыщом.
После срочного телеграфного вызова в порту считали, что Таська-малярша — дочь известного генерала, потерявшаяся в блокаду.
Свитер-восьмерочка, шелковые чулки и новые лодочки, купленные на присланные из дому деньги, сразу выделили Тасю из портовой среды.
Но спорить — означало только огорчать собеседника, поэтому Тася спорить зареклась, но Молибоге сказала:
— Мой папа — майор, военный художник, член Академии художеств, и зовут его Марат, я Таисия Маратовна, а генерала Желдакова имя — Михаил, он однофамилец…
— Врешь, — обиделся Молибога, — бабы в кадрах интересовались…
Тася засмеялась и угостила Молибогу купленной в коммерческом магазине конфетой «Дюшес».
— А говоришь, не генерал… — Молибога поглядел в фантик на свет. — Дюшес — это груша, — объяснил он Тасе, — сладкие, собаки, — и незаметно спрятал фантик в рукав на память.
Они обогнули лесовоз «Небо Советов» и сразу же увидели подвешенную Дусю.
— Ха! — сказал Молибога.
Дуся — не Тася. Подвешенная Тася злилась и пела песни, Дуся старалась не плакать.
— Туфли погубишь, — крикнула она Тасе, — совсем с ума сошла!
— За что тебя?
— Под трубой не загрунтовала… — Дуся отвернулась и заревела, норма у нее не шла, в другой бригаде, может, и сошло бы. — Волчица, — плакала Дуся, — ну забыла я, ну скажи, целое кино устроила… у меня тоже муж был с положением…
— Эй, генеральша, — на полубаке появилась бригада, кто не доел, тот жует, обсасывает косточки.
— А нам говорили, за тобой самолет прислали, летчик-майор, и бомбы шоколадные! — орут бабы и хохочут.
— А я картоху купила, — Тася показывает сетку с купленной по дороге картошкой. — Сейчас сварю, пошли, Молибога…
— Ты, когда сварится, сигнал подними, — Молибога опять плюнул в лужу и поехал, грохоча уголками.
— Я к начальнику порта поеду, — вдруг психанула внизу Дуся. — Я вам не девочка, у меня дети есть…
— Сама вредительство разводишь, — взвыла Агния, поднимая Дусю, — грунтовку наложить забыла!.. Ты сперва карточки получить забудь… Способная какая. Я гляжу, красит и красит… бракоделка.
— Ты на суде ответишь… — рыдала Дуся.
Дул ветер, орали бабы, кричали над рекой чайки. На английском корвете появился рыжий кок с тазом, кормить собак. Собаки приходили сюда со всей округи, где еще подхарчишься.
— Ша!.. — крикнула Агния. — Работать! — дала взглядом понять, что скандал — дело внутреннее, а не международное.
И с этим ее взглядом все мгновенно согласились. Не будь английского кока, нашлась бы другая причина, — не орать же целую смену.
Агния работала на трубе, не всякий мужик рискнет, уйди завтра Агния, непонятно, что будет с бригадой, небось та же Дуся вприпрыжку бы побежала умолять вернуться. Без Агнии слабосильная Дуся не закрыла бы ни одного наряда.
Кр-р-р, кр-р-р — заскребли мастерки.
— «Ты правишь в открытое…» — завела Тася и увидела, как Агния заулыбалась ей с трубы всем своим худеньким лицом. И ощутила в груди такую к ней и ко всем бабам любовь, что тут же пообещала себе, что, как только купит билет, на все оставшиеся деньги устроит пир.
«Водочки куплю, яичного порошка и, может, испеку „Наполеон“. Доеду как-нибудь, — подумала она и пошла на полубак мыть картошку, — буду в окошко смотреть».
— «В такую дурную погоду нельзя подчиняться волнам», — первым голосом вела вместо нее Дуся.
Рыжий кок на корвете притащил аккордеон и начал подбирать.
— Одинокий, как его же собаки, — сказала про него Дуся, — у них по-английски кот будет тутц и не кис-кис-кис, а тутц-тутц-тутц, а наши коты боятся…
Тася стала переливать из бидона в ведерко воду и заметила незнакомый тральщик, который вываливался из-за красной башни. Тральщик что-то тащил, вроде десантную баржу.
Воды в бидоне — помыть картошку — не хватало, и Тася пошла в каптерку, она не услышала, как бабы перестали петь. И когда мастерки стучать перестали, тоже не заметила. Вышла на яркий день и ослепла, как сова.
Первой она увидела Агнию, перегнувшуюся на трубе, так нормальному человеку и не усидеть, потом поразилась тишине. Ни здесь, на «Бердянске», ни вокруг на судах не работали, вода из кастрюли плеснула на лодочки, она ругнулась и тут же увидела «Зверя», это его тащил тральщик, черного, скрученного и обожженного. И флаг, и вымпел были приспущены и казались яркими на этой страшной головешке. Носовая пушка была согнута и задрана, как хобот у слона, около нее курили и не глядели по сторонам два незнакомых матроса в ярких спасательных жилетах.
— Мамочка, — сказала Тася и уронила кастрюлю с картошкой.
На английском фрегате заиграли дудки, там строили караул. Офицер что-то прокричал, и все там сняли шапки и положили их на согнутые локти…
Бум! — выстрелил на фрегате мушкет.
А-а-а-а… — завыли сирены на «Хасане», а-а-а-а… — подтянули другие транспорты.
— Мамочка, — еще раз повторила Тася, — мамочка, мамочка… — и отвернулась от «Зверя», чтобы не видеть, и увидела, как Агния бьется головой о трубу, со всей силы разбивая лоб в кровь.
«Зверя» ошвартовали на пирсе подплава за красными оружейными мастерскими. Тасю и Агнию, которые приехали на Молибогиной телеге, туда не пустили. Командир со «рцами» попросил принести документы, подтверждающие родственные связи или регистрацию брака, и добавил, кивнув волевым выбритым подбородком на лоб Агнии, разбитый и перепачканный ржавчиной:
— Вы бы умылись, гражданочка, — постоял, козырнул и ушел.
Они долго сидели под дождем на штабеле досок. Когда уже смеркалось, прикатил, разбрызгивая воду, Валерка, он был в огромном брезентовом плаще и сразу позвал Тасю. Чтобы идти подольше, она пошла вокруг лужи.
— Тоська раненый, но живой, — деловито сказал Валерка, — как говорится, жить будет, но петь никогда… Зато представлен к ордену Нахимова, во какой орденище, — он показал здоровенную свою ладонь, — еще там трое живые…
По тому, как он говорил, и по тому, что ее не позвали, Агния все поняла, тоже подошла, но спрашивать не стала.