Страница 41 из 152
— Почему отключились? — спросил Белобров. — Вы мне попробуйте еще раз отключиться… Иван Иванович, курс…
Сердце Белоброва билось где-то у самой шеи, лицо совсем свело. Он попил из жестяной банки, остатки воды выплеснул себе в лицо, чуть приоткрыл форточку, и ветер тихо завизжал в кабине.
Сначала Белобров увидел один корабль. Потом корабль и лодку. Лодка была повреждена и лишена хода. И охотник вел ее на буксире. Сердце Белоброва билось спокойно и ровно. Это была его минута, его мгновение, неповторимое и никогда не возвратимое, к которому его готовила вся эта война и его жизнь — военного моряка-торпедоносца. Впрочем, Белобров не думал об этом в эти минуты, как не думал сейчас и о потопленном рефрижераторе. Он работал. И эта работа состояла в том, чтобы уничтожить подводную лодку, низкую, серую, с этой надстройкой, и с этой торчащей пушкой, и с черными фигурками людей вокруг этой пушки.
Струи черно-серого дыма вырывались с кормы кораблей, они ставили вокруг лодки дымовую завесу.
— Мак-5, Мак-9, я — Мак-4, — сказал по радио Белобров. — Видите?
Розанов выровнял машину и нажал кнопку радио.
— Вижу, я Мак-5, как на ладони, — ответил он.
На КДП сквозь шум динамиков прорвался голос Белоброва.
— Клумба, я — Мак-4.
— Мак-4, я Клумба, вас слышу, — ответил руководитель полетов.
Генерал встал и подошел к микрофону.
— Клумба, я Мак-4, — продолжал Белобров, — все на месте, все на месте. Видимость хорошая. Начинаем работать.
— Вас понял! — сказал командующий в микрофон. — Работайте. Хорошо работайте!
Он повернулся к оперативному:
— Поднимите еще одно звено!
— Есть! — ответил офицер и, выйдя из КДП, дал зеленую ракету.
— Маки, разошлись! — сказал Белобров. — Будем карать гадов! Всех на дно! Всех на дно! Вы меня слышите?!
Шорин отвернул вправо. Машина Романова — влево.
Романов стал заходить на лодку. Шорин и Белобров с разных сторон готовились атаковать боевые корабли.
Желто-красными вспышками ощетинились охотники. Шорин и Белобров заставили их развернуться так, чтобы они не могли ставить завесу и отвлечь их от лодки.
Романов снизился над водой и вышел на боевой путь. Было видно, как пушку на лодке облепили черные фигурки людей и длинные желтые вспышки из этой пушки.
Штурман приник к прицелу. Самолет шел так низко, что, казалось, вот-вот его винты заденут за волну. Из-под брюха оторвалась серебристая сигара. Романов тут же развернул самолет. Огромный взрыв метнулся над лодкой. Все вдруг превратилось в бесформенное черно-красное пятно.
Белобров и Шорин с разных сторон, почти на встречных курсах вышли в атаку.
— Атака, атака, атака! — сам себе командовал Белобров.
— Девятьсот, — бесцветным голосом выкрикивал Звягинцев, — восемьсот, семьсот… вправо, три.
Он приник к прицелу… шестьсот… пятьсот…
Белобров втянул голову в плечи и не мигая смотрел вперед.
— Карать! Карать! — сквозь сжатые зубы чеканил слова Белобров.
Борт корабля со сплошной стеной огня — приближался.
Белобров нажал на кнопку электросбрасывателя.
— Торпеда пошла-а-а, — заорал Черепец.
До взрыва торпеды корабль успел дать еще несколько залпов, и в момент разворота самолета у основания правого крыла торпедоносца разорвался снаряд. Звягинцев был убит. Самолет дернулся, но Белобров невероятным усилием выровнял машину. Фонарь был разбит. Каска съехала с головы.
— Штурман, штурман, — звал по СПУ Черепец, — командир, командир!
Белобров хотел ответить, но вместо слов изо рта полилась кровь, челюсть была разбита.
Чадил мотор, кабину затягивал рыжий едкий дым.
— Клумба, я Мак-9, я Мак-9 — задание выполнено! Мак-4 хромает. Возвращаемся домой! — кричал по радио Шорин, пристраиваясь рядом с самолетом Белоброва.
Белобров слышал, пытался ответить, но получалось какое-то бормотание.
Романов и Шорин шли по бокам. Они вели на аэродром самолет Белоброва. Белобров терял сознание, машина «клевала» то вправо, то влево. Напряжением воли Белобров открывал глаза, выравнивая горящий самолет.
— Саша! Саша! — уже без военного кода кричал по рации Шорин. — Саша! Я и Романов рядом с тобой! Идем домой! Все будет хорошо, Саша! Все будет хорошо!
Белобров вцепился в штурвал.
Горящий самолет с креном, без выпущенных шасси заходил на посадку.
От первого удара о землю — оторвался хвост. Поднимая тучи песка и пыли, самолет несколько раз повернулся вокруг собственной оси. Отовсюду бежали люди. Мчались скорая и пожарка. Пожарники обрушили на самолет потоки воды и под этими потоками вытащили сразу двоих: мертвого Белоброва и живого Черепца. Кабина штурмана была смята и горела. Звягинцева вытащили, когда уже начал рваться и стрелять боезапас.
— Он садился уже мертвым, — сказал Амираджиби про Белоброва.
Черепца перевязывали.
Санитарка медленно тронула с поля, рядом бежали летчики, техники, матросы. Трактор оттягивал со взлетной полосы догорающие остатки машины. Дом флота начал утренние передачи, и диктор объявил:
— Приказом начальника гарнизона с 6 часов утра в гарнизоне введена форма одежды № 3.
Голос мальчика:
«В субботу в бане был командирский день. Мы с отцом сидим в предбаннике, вымытые и распаренные, в чистых белых рубахах, и штопаем носки.
В предбанник заходят незнакомые летчики и знакомятся со мной. Они представляются — по званию или по фамилии, а если были молодые просто по имени.
Я же обязательно встаю, протягиваю руку и называю себя: „Игорь Гаврилов“.
Распахнулась дверь, и вошел незнакомый капитан административной службы. Я встал, но капитан, не раздеваясь, прошел мимо и, стоя в ботинках с галошами в белой мыльной воде, вдруг громко и пронзительно засвистел в два пальца. Капитан был в очках, в кителе с худыми высокими плечами, почерневшими от дождя.
— Полундра! — закричал он и опять засвистел.
Стало тихо-тихо, открылась дверь из парной.
— Товарищи офицеры, — сказал капитан, — только что стало известно, что вернулся экипаж майора Плотникова из минно-торпедного, — в бане его очки сразу запотели, он вытер их полой кителя и вдруг улыбнулся счастливой улыбкой».
Сверху из гарнизона по крутой скользкой дороге бежали люди. Их было очень много: в кителях, в куртках, регланах, в комбинезонах. Командующий и Зубов были уже здесь, курили, глядели на подходящий к берегу катер.
Забрызгав всех грязной водой, подкатил грузовик с летчиками. Катер ткнулся в причал, с него с грохотом стащили трап, и сразу все притихли так, что даже стал слышен топот санитаров. На первых носилках лежал Плотников. Никто почему-то не ожидал носилок, все думали, что они сойдут сами.
Подполковника Курочкина, закутанного в одеяло, нес на руках матрос. Лицо у подполковника было маленькое, заросшее, очки были разбиты, он странно смущенно улыбался, что его несут на руках. А позади матрос нес его унты — страшные, черные, обвязанные какими-то тряпочками и лыком.
Потом на носилках понесли Веселаго и Пялицына. Они лежали тихие и неподвижно смотрели в серое, сеющее на них дождем небо. Рядом с носилками Веселаго шел незнакомый молодой врач из морской пехоты в перепачканных глиной сапогах и, улыбаясь, что-то говорил, говорил ему.
Отчаянно гудя, подлетел мотоцикл с коляской. Из него выскочила Настя Плотникова, растрепанная и в ночных туфлях, и тут же упала у мотоцикла. Ее подняли и побежали рядом с ней, почему-то держа за локти. Она бежала, странно закидывая назад голову, и так же побежала рядом с носилками Плотникова до самой санитарной машины, которая пятилась назад, им навстречу.
— Товарищи офицеры, — кричал доктор Амираджиби из санитарной машины, — не давите на стекла… товарищи офицеры, или мне комендантский патруль вызывать?
— Боже мой, боже! — сказала уборщица из парикмахерской Киля. — Когда же это кончится! Сил нету, нету сил!..