Бумбараш

Изо всех сил Бумбараш борется с желанием чихнуть. Но чих побеждает. Тут же наверху у сруба появляется белоказак. Он заглядывает в колодец, всматривается…

— Эй, кто там чихает?

— Черти домовые чихают! — насмешничают над казаком солдаты. — Тебе все чудится!

— А вот сейчас гранату в колодезь спущу, и увидите, что вода станет красной от крови, — упрямо отвечает белоказак. Он направляется к офицеру: — Ваше благородие, разрешите гранату кинуть! Там чихают! — И указывает на колодец.

Внезапно слышатся выстрелы. Не ответив белоказаку, офицер вскакивает на коня.

Из-за холма вылетают тачанки. Увидев белогвардейцев, буденовцы разворачивают пулемет.

В колодце, где дрожит от холода промокший до нитки Бумбараш, слышны пулеметные очереди, одиночные выстрелы, крики, топот удаляющихся коней.

Бумбараш шепчет:

— Мать честная, богородица лесная, вроде бы наши беляков шуганули!

А в колодец уже заглядывает буденновец. Он собирается опустить ведерко.

— Браток, эй, браток! — охрипшим голосом шепчет Бумбараш. Из последних сил, хватаясь окоченевшими пальцами за склизкие стены, он держится на поверхности.

Буденновец услышал, перестал звенеть ведерной цепью, придерживает рукой бревно ворота.

— Вытащи, браток! — просит Бумбараш. — Свой тут! Вытащи своего, браток!

Бумбараша вытаскивают. Солнечный жаркий полдень в степи, а он дрожит от холода и лязгает зубами. К полному своему недоумению, он нос к носу сталкивается с рыжечубым красным командиром Заплатиным.

— Жив, хоробрый герой? — с издёвкой спрашивает рыжечубый Заплатин и как-то странно смотрит на Бумбараша. Узнал…

— Вот так встреча… — произносит Бумбараш. — А шинель та досталась мне от бандита Гаврилы… и до моего села отсюда верст с полсотни…

— Молчать! — кричит Заплатин.

Он выталкивает Бумбараша в степь, поворачивает спиной и вытаскивает маузер.

— Молись, бандит, своей бандитской богоматери! — говорит Заплатин и по памяти читает приговор Бумбарашу: — «По поручению революционного трибунала дивизии имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами…»

Заплатин целится в Бумбараша. Доля секунды остается до того момента, когда он спустит курок… Бумбараш вскрикивает:

— Стой! Пакет у меня! Особливо крайней важности! От самого бессмертного героя революции товарища Чубатова Сергея!

— От Чубатова? — насторожился Заплатин, услышав знакомую фамилию.

Взял протянутый Бумбарашем пакет, начал читать:

— «Красному командиру! Живи, Бумбарашка, и помни нас в счастливом будущем мирового коммунизму!» — Заплатин поднял глаза: — Чубатов — это не тот, что командир четвертой роты?

— Он самый, — ответил Бумбараш.

— Молчать! — прикрикнул Заплатин. — И не касайся своими бандитскими словами геройски погибших наших товарищей. — Он спрятал маузер. — А с тобой разберемся… И про Назаровского и про четвертую роту! — Он скомандовал: — Совков, ко мне!

Подбежал тот самый красноармеец, который тогда у трибунальского крыльца читал «Капитал» Маркса.

— За этого, — указал Заплатин красноармейцу на Бумбараша, — отвечаешь сам лично! Отвечаешь, пока не передадим его уполномоченному Особого отдела. Удерет опять, я сам тебя вот из этого моего маузера… Понял?!

— Понял, — ответил красноармеец Совков и хмуро приказал Бумбарашу: — Руки давай!

И он начинает связывать Бумбарашу руки.

Родное село Бумбараша пересекал широкий шлях. По обе стороны его стояли крестьянские хаты. Мимо плетней и притихших дворов отступала банда Софьи Николаевны Тульчинской. Она сидела в ландо и задумчиво слушала граммофон. Вокруг скакали верховые.

Вот она подняла грустные свои глаза и с улыбкой обратилась к Гавриле:

— Гавриил, желаю прикурить вон от той хаты!

Он усмехается, пришпоривает коня.

Вспыхивает хата.

Гаврила почтительно подносит зажженную от крыши головешку и Софья Николаевна прикуривает.

По улицам села скачут на конях бандиты, и хаты на их пути вспыхивают одна за другой.

Едет в ландо Софья Николаевна, слушает граммофон. В руке у нее дымится папироска. Софья Николаевна с удовольствием затягивается.

На краю села стояла прямая, как мачта, береза. Она тонкая, гладкая, почти без сучьев, и было совсем непонятно, как и зачем у самой обломанной вершины ее сидел Иртыш, сын Милания, старшего брата Бумбараша. Иртыш прижимал к стволу какой-то темный жгут. Вот он забил последний гвоздь, торжествующе вскрикнув, опустил жгут — и полотнище красного флага взметнулось в вышине по ветру.

— Отменно нас село встречает! Прямо-таки по учению Карла Маркса! Предвидел, что такой факт произойдет, да и не дожил до момента! — говорил красноармеец Совков, любуясь красным флагом на березе.

Он вел под конвоем Бумбараша, и штык винтовки бдительно касался связанных за спиной рук.

Бумбараш оборачивался к своему конвоиру и просил:

— Опусти, Совков, винтовку, не буду больше бегать!

— Иди, иди, не оборачивайся! — хмурился Совков.

— Все ж таки в мое село входим, — чуть не плакал Бумбараш, — такой для меня невиновный позор и срам на виду трудящихся крестьянского происхождения!

— Который раз запрещаю тебе говорить партейные слова и выражения, шпиён бандитский! — сердился Совков.

Они шли на левом фланге колонны, замыкающими;

А на правом фланге — впереди — ехал на коне Заплатин. За командиром тянулись пулеметные тачанки, санитарные повозки, шли в строю красноармейцы.

Односельчане смотрели из-за плетней на позор Бумбараша. Кое-кто злорадствовал:

— Дослужился, земляк?

Голоса односельчан обжигали Варвару. Смотрела на своего Бумбараша. И не выдержала — побрела через двор к своей хате. Голова, как и у Бумбараша, понурена. Стыдно ей — будто сама под конвоем.

Софья Николаевна отдыхала в маленьком лесном хуторе. Она сидела в палисаднике за вкопанным в землю столиком и пила из самовара то ли чай, то ли самогон. И если бы не палатка, возле которой стояли в пирамиде винтовки, и не пулеметы, то ее можно было бы принять за дачницу, выехавшую отдохнуть на сельскую природу.

Играл граммофон, но она не подпевала, как делала обычно. Была не в настроении, кусала губы.

— И батьку Золотого Карася, и Черкаша, и батьку Могляка, и батьку Оглоблю — столько наших за одно лето накрылось, — канючил неподалеку недовольный бандит, — теперь до нас проклятые красные добираются…

Приняв какое-то решение, Софья Николаевна крикнула:

— Мишель!

К ней подбежал бандит, по виду кулацкий сынок, а это французское имя совсем не сочеталось с крестьянской внешностью парня.

— Кто у нас с тех проклятых Дубков? — спросила она.

— Гаврила, — ответил бандит.

— Нет.

— Гавриил, — не поняв ее, поправился бандит.

— Да нет же! — нервно перебила она. — Кто еще с того села?

— Барохоня, хомяк… — начал перечислять бандит.

— Хомяк, ко мне! — позвала Софья Николаевна.

Хомяк, усатый, грузный, уже немолодой крестьянин, робко приблизился к атаманше и застыл в почтительном поклоне.

— Пожалуйте-с.

Она оглядела его с ног до головы, обернулась к парикмахеру.

— Леон, подайте ножницы!

Парикмахер вложил в ее руку блестящие ножницы. Она улыбнулась и ласково погладила длиннющие тараканьи усы Хомяка.

От удовольствия он зажмурился.

Двумя пальцами, с трудом скрывая брезгливость, Софья Николаевна взяла его за один ус и ловко отстригла, потом отстригла другой.

— За что ж такое, сударыня? — захныкал Хомяк.

Бандиты хохотали.

— Сколько раз я тебе говорила, Хомяк, чтоб ты не называл меня сударыней! — недовольно отчитала его Софья Николаевна.

— Сударыня… — все еще не мог прийти в себя Хомяк.

— Для тебя же стараюсь, — говорила Софья Николаевна. — Не хочу, чтоб тебя узнали! Пойдешь в село, отравишь колодцы! — Она протянула ему коробочку. — Всыплешь порошок в те, из которых будут брать воду красные для своей кухни.