Страница 9 из 10
— Хотя наша деревня была абсолютной дырой, пиво там варили обалденное, так что после игры в бейсбол все отправлялись пить пиво. Я, конечно, был совсем маленький, но мне тоже давали выпить, потому что тот, кто не пьет пива, тот не мужик. Американская деревня, известное дело, — это сплошные кукурузные поля, а над ними синее-синее, такое, что даже не по себе становится, небо. Летом настоящее пекло, солнце прямо лупит по мозгам, и, если долго торчать на солнцепеке, то можно и вырубиться, особенно если со здоровьем проблемы. Но играя в бейсбол, жару не замечаешь. И даже если подающий играет из рук вон плохо, так плохо, что ты должен топтаться в защите, все время на одном и том же месте, — все равно жара совсем не чувствуется….
Фрэнк говорил все быстрее и быстрее. Я попытался сконцентрироваться на его рассказе и вдруг вспомнил свое детство. Когда я перешел в седьмой класс, меня записали в бейсбольную секцию. Команда у нас была слабая, но я до сих пор помню летние тренировки и соревнования. Все было точно так, как рассказывал Фрэнк: даже в те дни, когда от жары можно было запросто упасть в обморок, во время тренировки было совсем не жарко. «Лето, бейсбол» — этих двух слов достаточно, чтобы сразу вспомнить запах земли, травы, кожаной перчатки кэтчера[16] и ни на что не похожий запах извести, которой сделана разметка на поле… У меня начался приступ ностальгии, и я и думать забыл о том, что Фрэнк, скорее всего, опять врет.
— Да. Например, когда ты ведешь в счете, но с разницей всего лишь в несколько очков, а у тебя уже два игрока в ауте и очередь твоей команды играть в защите, — тут уже не до утирания пота. Ты вообще забываешь о погоде! А потом, на секунду буквально, прикроешь глаза и вдруг понимаешь — боже мой, ну и жара… Вообще, летний бейсбол — это самое «жаркое» мое вспоминание. И самое приятное… — Я вдруг заметил, что говорю вслух. Более того, мне жутко понравилось рассказывать. И с английским никаких проблем не возникло — все сложные грамматические формы прямо-таки от зубов отскакивали.
— Кенжи, а ты что, занимался бейсболом? — как-то невесело спросил Фрэнк.
— Ага. Занимался, — радостно ответил я и тут же подумал, что у Фрэнка, наверное, было очень тяжелое детство, все трудности которого я, как японец, совершенно не в состоянии понять. Очень многие в Америке разводятся — почти пятьдесят процентов браков кончаются разводом. Об этом часто пишут в японских еженедельниках. Но, даже прочитав такую статью в журнале, все равно очень трудно представить себе, что это такое на самом деле. Чаще всего просто подумаешь про себя: «Вот это да» и быстро об этом забудешь.
До этого я работал в общей сложности с парой сотен американцев. Надо сказать, что среди моих клиентов было немало таких, которые при расставании — после двух вечеров, проведенных вместе со мной, — изрядно выпив, вдруг начинали рассказывать о своем детстве. В основном это были те, кому не удалось найти подходящую партнершу.
Один из моих клиентов, например, рассказал мне такое: «Отец так и не вернулся. Прошел год, и на Рождество у нас в доме появился незнакомый мужчина. Мама сказала, что теперь он будет моим папой. Мне тогда было шесть лет, так что меня просто поставили перед фактом, и мне не оставалось ничего, как принять этот факт. А через два-три года, когда я более-менее привык к новому папе, он взял и поколотил меня. Мы жили тогда в Северной Каролине, и в нашем городе было заведено не стричь газоны и даже не ходить по ним до мая месяца, чтобы трава росла лучше. А новый муж мамы — коммивояжер с Западного побережья — понятно, об этом не знал. Он каждый день с невозмутимым видом прогуливался по газону перед нашим домом и почти полностью истоптал его. А этот газон был гордостью моего папы. Я не стерпел и закричал на маминого мужа, чтобы он перестал. Но он даже не обратил на меня внимания и продолжал топтаться по газону. Тогда я назвал его ужасным словом — я уже был в таком возрасте, когда дети знают всякие ругательства… И он избил меня. Так что мне снова пришлось привыкать к нему. И прошло несколько лет, пока я смог его заново признать…»
Американцы, изливающие душу, с болью произносят слова «признать» и «принять». А слово «терпение» они вообще в своей речи не используют. «Терпение» — это в некотором роде японское слово. После таких рассказов я всегда радуюсь, что родился японцем. Мне кажется, что одиночество американцев и одиночество японцев — переживания совсем разного свойства. У первых одиночество — это необходимость прилагать усилия для того, чтобы приспособиться к новой ситуации, принять новую реальность. Для вторых — нечто от тебя не зависящее, что нужно просто перетерпеть. Разница налицо. Я не уверен, что смог бы справиться с американским одиночеством.
«Наверное, и у Фрэнка была похожая история. Может, он сначала жил в семье, где были только мальчики, а потом — в семье, где были только девочки…» — неожиданно подумал я.
— Я бейсболом в школе занимался. Был защитником второй базы. Дружил с шорт-стопом[17]. У меня, как и полагалось защитнику второй базы, были сильные плечи, и у дружка моего, шорт-стопа, плечи тоже были ничего себе. Мы с ним часто тренировались вместе. Отрабатывали двойную игру[18]. Для нас вообще в то время двойная игра была самым важным в бейсболе. Отыграв этот маневр, мы ходили гордые, как победители, даже если наша команда терпела поражение, — сказал я Фрэнку и спросил:
— А ты на какой базе играл?
Но именно в этот момент шоу закончилось, и из динамиков, висевших под потолком, раздалось:
— Дорогие клиенты, извините, что мы заставили вас ждать. Пожалуйста, проходите в кабинки. Пожалуйста, проходите в кабинки.
— Ну что же, Кенжи. Наша очередь. Вперед! — сказал Фрэнк и поднялся с диванчика.
Я тоже встал и направился к кабинкам. Чувствовал я себя при этом отвратительно, я никак не мог понять, чего этот человек от меня хочет. Что за ерунда?! Только что он так возбужденно говорил о бейсболе, но стоило мне сказать, что я тоже занимался бейсболом, как он сразу же теряет к этой теме всякий интерес.
Хоть Фрэнк и сказал мне, что ему невтерпеж потрахаться, — когда он заходил в свою кабинку, что-то не было заметно, чтобы он сильно радовался. И возбужденным он тоже не выглядел. Скорее, вид у него был скучающий и даже немного удрученный.
Я зашел в тесную комнатушку — настолько тесную, что у человека, страдающего клаустрофобией, вполне мог случиться припадок — и уселся на табуретку. Кроме табуретки и коробки с салфетками, в кабинке ничего не было.
«Странный какой-то чувак», — пробурчал я себе под нос.
Шоу должно было вот-вот начаться. Полукруглая сцена занимала от силы шесть квадратных метров — половину всей комнаты. Вторая половина была разрезана на маленькие секторы-кабинки. В передней стенке каждой кабинки было небольшое полупрозрачное оконце. С внешней стороны на стене помещалась маленькая лампочка, которая загоралась, если в кабинке кто-то находился. Благодаря этим лампочкам девушка-танцовщица знала, сколько у нее клиентов и в каких именно кабинках.
Раздались первые аккорды, замигала дешевая — дешевле некуда — светомузыка. Дверь в правом углу сцены открылась, и на сцену вышла невысокая худенькая женщина. В качестве музыкального сопровождения на этот раз звучала композиция Майкла Джексона. На женщине был легкий халатик.
— Извините за беспокойство. Вас интересуют особые услуги? — Дверь приоткрылась, и в кабинку заглянула девушка. Я обернулся на ее голос. Увидев мое лицо, она сказала:
— А, это ты, Кенжи. Чего ты здесь делаешь?
Раньше, примерно полгода назад, она работала в шоу-баре на Роппонги. Я даже помнил ее имя — Асами.
— Асами, ты, что ли? — спросил я.
— Здесь меня зовут Тихоня, — улыбнулась она в ответ.
— Слушай, — сказал я Тихоне, — у меня будет к тебе одна маленькая просьба. Тут через три кабинки сидит один иностранец. Он собирается заказать ваши «особые услуги».
16
Принимающий игрок защиты.
17
Игрок обороняющейся команды. При ударе защищает пространство между второй и третьей базой.
18
Продолжительный по времени маневр игроков защиты, в результате которого двое игроков нападения выходят в аут.