Максимализмы (сборник)

Желающих посетить такую выставку будет несоизмеримо больше, чем цветочную. Стояла бы круглосуточная очередь подлиннее, чем в мавзолей в советские времена. Причём у одного входа – очередь зрителей, а у другого – очередь женщин, желающих выставляться.

Женщины бы, конечно менялись каждый час, чтобы передохнуть, пописать да перекусить. А народ бы валил и валил на красоту дивиться и чудом восхититься.

Однако потом нужно будет сделать следующее: слегка переоборудовать помещение и из просто выставки сделать выставку-продажу. Тогда всякий посетитель мог бы купить приглянувшийся занюханный цветок и посадить у себя в саду (то есть буквально: посадить себе, бля, на хуй).

Писатель получил гонорар и купил жене бриллианты, а себе – проституток. А на остаток денег купил особняк. Там жила жена, хранились бриллианты и прятались проститутки.

Когда мне подступало 25 лет, цифра эта казалась мне огромной. По этому поводу я недоумённо писал:

Надеюсь дожить до 75 и строчки к этому дню уже готовы.

Главное, чтобы первая строчка оставалась неизменной, а там можно и до целого века жить.

На одном из сайтов я прочёл перечень кудрявых фраз, с которыми советуют обращаться к чужой женщине с целью познакомиться. Среди фраз была такая:

Давайте поспорим с Вами на сто долларов, что я Вас сейчас приглашу переночевать, а Вы откажетесь?

Однако, если незнакомкой окажется проститутка, то это пари ты сразу проиграешь и придётся раскошеливаться.

Если незнакомкой окажется бедная девушка, то пари ты можешь проиграть после её минутного размышления.

А если добавить к цифре ещё один-два нуля, то ты любой заведомо это пари проиграешь.

А потому надо уменьшить сумму до одного доллара и тогда выигрыш тебе обеспечен, и вполне возможно, что с пощёчиной. За оскорбительно низкую цену.

С помощью писательского таланта удаётся рассказать людям о том, что в глубине души (то есть, в бессознательном) они уже знали, но не смели или не умели это выразить сами. Ничего такого, что люди уже бы не знали, сказать невозможно, иначе они не поняли бы речь писателя и не происходило бы узнавания, которое является сутью восхищения. То есть всё, что делает писатель – это переводит нечто у читателя из бессознательного в сознательное. Если этого не происходит, что читателю книга не представляется интересной.

Убив ненавистного врага, можно жалеть только об одном, что его нельзя убить ещё и ещё раз.

Выебав желанную бабу, можно жалеть только об одном, что её нельзя ебать ещё и ещё без всякого перерыва.

Но вскоре появляется новый враг и новая баба – свежесть цели возобновляется и сожаления исчезают.

Пень – это надгробный памятник умершему дереву. Надгробный камень – это пень, а мертвец под ним – это корни. Кладбище напоминает срубленный лес. Но уж слишком пни каменно-величественные.

Бродил недавно ходячим деревом по старому и красивому кладбищу. Выбирал, где пустить корни.

В СССР я занимался сначала вольной борьбой, а потом самбо. На тренировках пить не разрешалось, не говоря уже перед схватками на соревнованиях. Считалось, что если попьёшь воды, то все силы у тебя уйдут вместе с жаждой. Как же я был удивлён, начав в Штатах заниматься дзюдо, что умеренное питьё во время тренировки не только разрешается, но настоятельно рекомендуется, чтобы не обезвоживался организм. Я с опаской стал попивать и сразу почувствовал, насколько это правильно. Сил только прибавлялось. Потом я поразился, как сразу после взвешивания перед соревнованием несколько борцов побежали нажраться, чтобы весить больше во время схватки. Я думал, что они во время схватки всё выблюют. Но оказалось, что победили.

Я вспомнил об этом, когда пару дней назад смотрел по российскому телевидению старую запись юбилея Андрея Вознесенского. Ему тогда стукнуло не больше 35–40. Он со сцены читал стихи в зал, переполненный восторженными лицами, в основном женскими. На голове его была причёска с подобием пробора далеко сбоку и с тщательно зачёсанными слева направо волосами, что типично для мужчин, тщетно старающихся скрыть лысину. На шее у Вознесенского был повязан извечный платок. Я никогда не видел его без нашейного платка. То ли у него на шее постоянно возобновляемый засос от почитательниц, смертельно влюблённых в его стихи, то ли незаживающая язва от зычного чтения, то ли это ничтожная попытка создать оригинальный поэтический имидж, по эффективности равный его попытке скрыть лысину.

Декламировал Вознесенский, долго, с выражением, голосом громким и гнусным. «Монолог того», «Монолог сего», «Треугольная Хрюша». Передышку ему давало только очередное поздравление от какой-нибудь шишки, свалившейся с ёлки советского искусства, и цветы, которые с утомительной периодичностью вкладывали ему в руки присеменившие к сцене девушки. Поэт сгибался в пояснице по направлению к подошедшей, принимал букет и с плохо скрываемым раздражением складывал его в охапку, растущую на красном рояле.

С каждым прочитанным стихотворением становилось всё более очевидно, как у Вознесенского пересохло во рту. Микрофон транслировал в зал не только его поэтические заходы и политические ходы, но и щёлканье сухого языка о наждачное нёбо и чмоки засохших губ. Но нигде не торчало ни графина с водой, ни водопроводного крана. Вознесенский еле шамкал своим большим ртом с отвисшей нижней губой, открывавшей нижний ряд вроде бы ровных, но противной формы зубов, а верхняя губа надёжно скрывала верхние зубы, так что казалось, что их вообще не было.

Сначала Вознесенский пытался облизывать сухим языком сухие губы, но, видно, вскоре осознал бесполезность этого занятия и уже просто издавал своими засохшими частями речи звуки, какие издают несмазанные механизмы.

Советская этика позволяла графин с водой только для партийных собраний, предоставляя эту привилегию политическому докладчику. А для поэтических чтений вода почиталась просто кощунственной, ибо поэт в глазах народа должен вкушать лишь влагу из источника вдохновения.

В Штатах же меня всегда радует вездесущность всяческих напитков для докладчиков любого ранжира. Некоторые на сцене вообще пьют больше, чем докладывают. А я однажды вышел на трибуну, попил кока-колы и ушёл, так и слова не сказав. Но зато выдул полную банку. И – ничего.

Хорошо всё-таки жить в Америке – как пить дать!

При всей своей грубости слово «трахнуть» является лишь эвфемизмом, трусливым уходом от единосмысленного слова «выебать».

Первоначальный смысл слова «трахнуть» – это «ударить», и к нему всегда можно прибегнуть, идя на попятный в интерпретации смысла этого слова. В эвфемизмах подобного рода выявляется стремление подменить наслаждение жестокостью или неразличимо перемешать их. То есть и здесь общество накладывает свою лапу, поскольку его задача – дискредитировать наслаждение, выдавая его за опасное действие, прежде всего связанное с болью или иными ужасающими последствиями.

Известно, что Бродский говорил:

Главное – это величие замысла.

Хорошо, а чем не велик мой замысел – сделать непристойное романтическим, постыдное – почётным, грязное – чистым.

Один из приёмов, используемых самкой для отстранения голодного на её мясо самца, это произнесение фразы: You don’t know me (Ты же обо мне ничего не знаешь). А мне и не надо о тебе ничего знать, кроме того, что я уже знаю наверняка: у тебя есть пизда и зад, у тебя есть рот и груди. И этого знания о тебе мне вполне достаточно. Более того, я ничего дополнительного знать о тебе не хочу. Разве что – есть ли у тебя венерическое заболевание.