Обри Бердслей

Эти детские рисунки, безусловно, обладают определенным очарованием, почти утрачиваемым в репродукциях, и говорят об аккуратности и прилежании: внимание к деталям неудивительно для мальчика, одним дедом которого был хирург, а вторым ювелир [6]. Но главное, эти рисунки стали первым настоящим достижением, которое принесло Обри моральное и материальное вознаграждение – признание и деньги. Он был представлен ограниченному кругу людей как рисовальщик, но рисование никогда не считалось для него главным. По решению Элен, на первом месте стояла музыка. Под ее руководством Обри и Мэйбл стали хорошими пианистами. Они играли и соло, и дуэты, и Обри даже начал сочинять музыку [24].

После пребывания в Эпсоме Обри окреп, и 1883 году семья вернулась в Лондон. Друзья, готовые помочь им, вскоре стали приглашать одаренных детей музицировать на званых вечерах. Элен высокопарно назвала это приобщением к светской жизни, а сам Обри впоследствии удивлял друзей небрежными упоминаниями о своем детстве, когда его считали музыкальным вундеркиндом. На самом деле таких выступлений было немного. Элен Бердслей, написавшая в 20-е годы прошлого столетия мемуары, часто упоминала о Мэйбл, игравшей на фортепиано и читавшей наизусть в гостиных, но смогла привести лишь два примера публичных выступлений Обри: в гостях у леди Дерби, где он играл соло и дуэты с сестрой, и на концерте в церкви. Место проведения концерта не указано, но это вполне могла быть церковь Святого Павла в Найтсбридже. Элен часто удовлетворяла свой интерес к хорошим проповедям и красивой обстановке в этом храме в Уилтон-плейс, а один из местных викариев, Роберт Эйтон, примерно в то же время стал близким другом Обри [25].

Вспоминая эти два случая, Элен утверждала, что Обри очень стеснялся и не любил выступать на бис. В девять лет мальчики действительно бывают застенчивыми. Присутствие более уверенной старшей сестры могло помочь ему справиться с волнением, но в нежелании Обри выступать перед публикой могла быть и нотка привередливости. На этих светских раутах в Белгравии и на Сент-Джеймс-сквер он вполне мог ощущать атмосферу благожелательной снисходительности. Такое же отношение стояло за заказом столовых карточек, но рисование – это работа, где художник может чувствовать себя защищенным от зрителей.

Несмотря на «публичные и светские» успехи Обри и Мэйбл, семье было тяжело жить в Лондоне. В 1884 году Винсент потерял работу на пивоварне Кроули. Правда, он получил отличные рекомендации, но в 44 года найти новое место было трудно. Элен заболела. Перед лицом этого двойного кризиса на помощь снова пришли родственники: Обри и Мэйбл отправились жить к двоюродной бабушке в Брайтон.

Сара Питт, старшая сестра Уильяма, своей семьи не имела. В отличие от брата, она умело распоряжалась деньгами. Свой капитал – 3000 фунтов – мисс Питт вложила в облигации и жила на проценты с них. В 1884 году 70-летняя Сара переехала с Лэндсоун-сквер. Она поселилась в трехэтажном доме на Лоуэр-рок-гарденс, 21, недалеко от набережной. Здесь же стали жить Мэйбл и Обри [26].

Глава II

Счастливые школьные дни

«Химик» – карикатура на Э. Дж. Маршалла, директора школы, где учился Бердслей (ок. 1887)

Возможно негодуя на то, что никто другой не пришел ей на помощь, Элен Бердслей в своих мемуарах охарактеризовала мисс Питт как «странную старую тетку» и критически отнеслась к ее «своеобразному представлению о детях», включавшему презрение к любым игрушкам и твердую веру в принцип «рано ложиться, рано вставать». Кроме того, Элен жаловалась, что в доме практически не имелось книг.

Но стоило ли удивляться, что дом 70-летней старой девы не был приспособлен для жизни детей? Не следует удивляться и тому, что Сара Питт не могла соперничать с «высокоодаренной» Элен Бердслей в поощрении творческих порывов и наставлениях относительно музыки, литературы и рисования. Сильные стороны мисс Питт заключались в другом. По крайней мере, судя по ее завещанию, она была щедрой, предусмотрительной и независимой женщиной, презиравшей то, что делалось напоказ. Она оставила отдельное наследство своим замужним племянницам, оговорив их право распоряжаться полученными деньгами независимо от супругов, и пожелала быть скромно похороненной на любом ближайшем кладбище.

Бесспорно, двумя самыми очевидными слабостями Элен были высокомерие и склонность к драматическим эффектам. Это могло привести к определенным трениям между ней и Сарой Питт. Скорее всего, на Сару не произвели впечатления восторженные рассказы Элен о блестящих способностях ее детей. По ее мнению, они были самыми обыкновенными, и мисс Питт находила удовольствие в том, чтобы указывать матери на недостатки в их образовании. Впрочем, Сара любила своих внучатых племянников, а они, судя по всему, отвечали ей взаимностью. После съемных квартир в Пимлико и Эпсоме дом в Лоуэр-рок-гарденс вернул Обри и Мэйбл утраченный мир традиционного буржуазного комфорта [1].

Из домашнего обихода ушла напряженность, и режим, предложенный мисс Питт, пошел детям на пользу. Сначала они не ходили в школу – учились дома. Обри углубился в чтение «Краткой истории английского народа» Дж. Р. Грина – единственной книги в доме, согласно утверждению Элен, и, как всегда, побуждаемый желанием превращать новые знания в собственные истории, начал составлять хронику испанской Непобедимой армады. Он писал баллады, сочинял ноктюрны, рисовал картины. Рискнем предположить, что в доме были и другие книги, кроме «Истории» Грина, поскольку именно там Обри создал свою первую упоминавшуюся в воспоминаниях (ныне утраченную) серию иллюстраций – рисунки к готической фантазии «Ворчун из Реймса» преподобного Р. Г. Бархэма. У нас нет причин сомневаться в утверждении мисс Питт, что Обри и его сестра, пока жили у нее, были счастливы, как птицы [2].

Одним из главных детских удовольствий, которое она одобряла всей душой, стали посещения церкви, но, повзрослев, Обри часто говорил, что в детстве он однажды проснулся среди ночи и увидел большое распятие с окровавленным Христом, упавшее со стены над каминной полкой. Этот образ ярко запечатлелся в его памяти.

Обри и Мэйбл предпочли не ближайшие церкви, а храм Благовещения на Вашингтон-стрит высоко на гряде Саут-даунс, примерно в миле от Лоуэр-рок-гарденс. Это была простая церковь в бедном районе, недавно застроенном двухэтажными домиками, примыкавшими друг к другу чуть ли не вплотную. Впрочем, храм отличали мастерские штрихи: боковые приделы, росписи с изображением религиозных сцен и три прекрасных витража. Центральный был создан Данте Габриэлем Россетти, а два боковых со сценами Благовещения – Эдвардом Берн-Джонсом.

Несмотря на простой вид церкви и ее прихожан, религиозные обряды здесь проходили довольно пышно. Местный священник, отец Джордж Чапмен, был болен туберкулезом… Возможно, это способствовало формированию тесной связи между ним и Обри. Священник стал для него близким человеком. С собственным отцом такой близости не было, и неудивительно, что Обри неосознанно постарался восполнить этот пробел. Еще менее удивительно, что под влиянием матери он делал это в церкви. Однако здоровье отца Джорджа быстро ухудшалось, и служил он все реже и реже. Церковь, конечно, продолжала действовать под надзором его викариев, а Обри с сестрой ходили на Вашингтон-стрит так же часто, как раньше.

В этом храме была особая энергетика. Отзывчивость и истовая вера отца Джорджа привлекали многих людей, но его приверженность старым обрядам и любовь к «римским» деталям (он носил биретту – головной убор католических священников) пробуждали недовольство в епархии. По мнению других священников, все это находилось в одном шаге от истинного католицизма. Конечно, сие было далеко от истины. Англокатолическая община поддерживала притязания англиканской церкви на апостольское служение, отдельное от Рима, представители ее «обрядового» крыла стремились лишь восстановить уважение к старинным литургическим традициям, существовавшим в Англии. Да, англокатолические приверженцы ритуалов и римские католики имели много общих внешних черт сходства. С учетом будущих событий, стоит заметить, что детство Обри было наполнено запахом ладана, он легко и непринужденно чувствовал себя в обществе священников, привык ходить на исповедь и почитал Деву Марию [3].

6

Критик Роджер Фрай сравнил тщательность стиля Бердслея с терпеливостью индийского ремесленника. Эта аллюзия приобретает неожиданное значение с учетом вероятных индийских корней Обри.