Страница 8 из 15
Ани-ра, нацепив на лицо беззаботное выражение, зло перевернула страницу журнала и уткнулась невидящим взглядом в рекламу духов. Хотелось выйти и пройтись по тротуару, хотелось размять затекшую спину, но больше всего раздражала не надобность подолгу сидеть без движения, а бесконечно чешущаяся лодыжка с татуировкой в виде штрих-кода.
Она — эта странная татуировка — появилась «там». На вторые или третьи сутки пребывания на Войне — по крайней мере, именно тогда ее впервые заметила Ани.
В другой жизни.
Первое ранение оказалось легким, поверхностным — прошедшим вскользь осколком гранаты, но царапина кровоточила обильно, и теперь Ивон лила на нее воду из бутылки. Злилась, знала, что не хватит для питья, но все равно лила.
Пытающийся пробраться в соседний сектор отряд задерживался; люди укрылись на местности, где и как могли: за камнями, в оставшихся от бомб углублениях, за насыпями. Ждали, когда раненая сможет идти.
Ани сжимала от боли зубы — мазь оказалась едкой.
— Терпи, зато за ночь затянется. А если сейчас не намажем, то…
Это самое «то» Ани-Ра уже частично видела, а остальное быстро домыслила — заражение, воспаление, адская боль. Сначала ее будут тянуть на плечах, но потом, когда ноша станет слишком тяжелой, бросят. Или отрежут ногу — ведь в фильмах про войну всегда так? Без обезболивания и ржавой ножовкой…
— Против кого мы воюем, Ивон?
Ани пыталась отвлечься от боли и серого, вгоняющего в тоску, пейзажа. Намеренно не смотрела на клубы дыма на горизонте.
— Против солдат.
— А за кого?
— За себя.
— За себя? Но в чем смысл? В чем конечный смысл?
— Да откуда же я знаю!
Жгуты-тряпки стянулись под коленом жестко и туго, и почти сразу же пропитались кровью. Ани побоялась задавать новые вопросы — пусть ее имени так пока никто и не спросил, но ведь тянут с собой, не бросили. Пока не бросили…
И однажды, если останется жива, она все выяснит.
Она ходила за Ивон уточкой. Только уточки так настойчиво следуют за теми, кого, открыв глаза, видят впервые в жизни.
Так случилось и с Ани: Ивон на два шага в сторону — Ани следом. Ивон составляет в голове план — Ани, не спрашивая разрешения, молча сидит рядом. Ивон разговаривает с Рональдом — Ани втихаря ловит их каждое слово.
Маленьким, сбившимся вместе отрядом из семи человек, командовали двое — Ивон и Рональд. Вели его к новым укрытиям, искали юницы, пропитание, защищали и пытались отбить у солдат «своих». Часто отбить получалось не всех, и тогда отряд делался меньше на одного или двух человек, а после находили новеньких. Всегда находили. И именно их, как поняла Ани, убивали быстрее всего — потому что ни умений, ни сноровки, ни опыта. Мертвые тела лежали тут и там — еще одетые в гражданскую одежду, безоружные, с застывшим, когда накрыла смерть, в глазах ужасом.
Ани повезло,… наверное, — возникла рядом с Ивон и оказалась спасена.
Так почему же ей все никак не удавалось почувствовать себя «счастливчиком»?
— Слышь, ты, хлеб остался у тебя?
От мужика, что стоял позади, воняло. Кудлатый, заросший щетиной, вечно согнутый в позвоночнике, будто тот состоял не из костей, а из еще одной, наполненной дерьмом, кишки. Ани попыталась вспомнить, как его зовут, но не смогла, и оставила попытки — какая разница? Кому здесь нужна вежливость?
Болела перевязанная нога.
— Нету.
Она даже не обернулась от щербатого оконного проема, в который смотрела на луну и бегущие по небу тонкие серые облака. Облака бежали быстро, спешили куда-то — клубились, тянулись, почти неслись. Наверное, и они, как и весь остальной воздух, пахли дымом.
Мужик недовольно кашлянул, обронил что-то про «раненая и новенькая, а жрешь столько…», сплюнул и побрел прочь.
Жрешь…
Много ли она «сожрала» за последние сутки? Одну баночку непонятных, состоящих из мясных обрубков «консервов» утром, пару сухих крекеров в обед, кусок хлеба вечером. И еще вода. А сколько бегала? В одном мужик прав — юнитов с едой они сегодня не нашли (не нашли из-за нее?), а, значит, голод, и, значит, все злые.
Сидеть в разбитом каменном доме не хотелось — из-за боли сон отступал.
Нащупав в кармане мятую пачку «Кварца», Ани поднялась и захромала к такому же сквозному, как и окно, дверному проему.
Интересно, что здесь когда-то строили? И для чего? И почему после это место превратилось в военный полигон? Откуда все эти одинокие разрушенные дома, и жили ли в них когда-то? Теперь трудно представить.
Она видела немногое, а увиденное все никак не могла сложить в единую картину: каменистые равнины, чахлая трава, окопы, насыпи, каменные сараи. На горизонте виднелись дома повыше — в пять-десять этажей — все, судя по отсутствию в дневное время отблесков, с выбитыми стеклами.
Город? Может, когда-то здесь стоял город?
Воюющие непонятно против кого люди — разношерстный сброд, к которым теперь причислили и ее, и подготовленные хорошо экипированные и вооруженные отряды солдат — откуда такое неравенство сил? Почему у одних есть шлемы, бронежилеты, военная обувь, а у других мятое шмотье, в котором за картошкой в погреб выйти стыдно?
Вопросы-вопросы-вопросы. И один самый главный — что среди этого ада делает она, Ани?
Отходить далеко страшно — высунешься макушкой, и ее тут же снесет выстрелом, поэтому Ани-Ра свернула от строения, в котором решил заночевать отряд, чуть в сторону, стараясь все же держаться в его прикрытии.
Под ногами шуршали высохшие стебли травы; над головой неслись облака. Вновь закровила нога — повязка сделалась теплой и липкой. Ничего, она недалеко. Только покурит и вернется, а там снова перевяжет и намажет мазью.
Впереди показался усыпанный камнями лог; откуда-то потянуло вдруг сигаретным дымом.
Ани напряглась — солдаты? Тот, кто курил, тоже услышал ее шаги и напрягся — послышался щелчок взведенного курка.
Инстинкт приказал быстро пригнуться к земле — нога резкому движению не обрадовалась; Ани охнула. И тут же услышала усталое, облегченное и почему-то разочарованное:
— А-а-а… Это ты.
Они курили без слов.
Сердце все никак не успокаивалось от нахлынувшей паники — истерично билось о грудную клетку, мешало думать. Катилась по небу вдаль рваная пелена из облаков; из-за шевеления подошв скользили вниз по склону мелкие камешки, плыл по воздуху едкий от дешевого табака дым.
Ани знала, что Ивон злится — злится, но не гонит прочь. Такие, как она — люди с принципами — не любят грубить. Не станут открыто злословить, замахиваться прикладом или открыто отталкивать, но и принимать не будут тоже. Зачем им?
Сильнее прежнего пульсировало колено; ночь, казалось, тянулась бесконечно — безликая, пустая и усталая.
— Ты не злись на меня, — зачем-то попыталась оправдаться Ани, — я знаю, что хожу за тобой везде. А ты, наверное, думаешь, обуза…
Черноволосая женщина курила, подтянув колени к груди; автомат лежал рядом, пистолет вернулся за пояс. На жалкую попытку извинений она не отреагировала.
— Я, может, и обуза. Но я пытаюсь научиться. Пытаюсь здесь выжить.
— Все пытаются.
Прозвучало ровно — вероятно, Ивон витала где-то в своих мыслях и поддерживать диалог с Ани-Ра не желала, но та не оставляла попыток.
— Ты бы рассказала мне побольше… Кто воюет? Как? Зачем? Против кого? Может, подумали бы вместе.
— Много тут… думальщиков. Толку мало.
— Мало. Но попытаться стоит. Никогда не знаешь…
Чего «не знаешь», Ани уточнять не стала — не хочет говорить, и не надо — попытается выяснить детали у других. Ведь хочется не просто выжить, хочется вернуться, а для этого нужна информация. Нужен план.
— Ты скажи, выход отсюда есть? Где-то его можно отыскать?
Ивон не поворачивалась целую минуту. Докурила одну сигарету, сразу же зажгла другую, выплыла, наконец, из собственных размышлений, склонила одно колено к земле.