Душенька

Устроен был царем порядок погребальный.

Шестнадцать человек несли вокруг свечи

При самом свете дня, подобно как в ночи;

Шестнадцать человек с печальною музыкой,

Унывный пели стих в протяжности великой;

Шестнадцать человек, немного тех позадь,

Несли хрустальную кровать,

В которой Душенька любила почивать;

Шестнадцать человек, поклавши на подушки,

Несли царевины тамбуры и коклюшки,

Которы клала там царица-мать,

Дорожный туалет, гребенки и булавки

И всякие к тому потребные прибавки.

Потом в параде шел жрецов усатых полк,

Стихи Оракула неся перед собою.

Тут всяк из них давал стихам различный толк,

И всяк желал притом скорей дойти к покою.

За ними шел сигклит и всяк высокий чин;

Впоследок ехала печальна колесница,

В которой с дочерью сидела мать-царица.

У ног ее стоял серебряный кувшин;

То был плачевный урн, какой старинны греки

Давали в дар, когда прощались с кем навеки.

Отец со ближними у колесницы шел,

Богов прося о всяком благе,

И, предая судьбам расправу царских дел,

Свободно на пути вздыхал при каждом шаге.

Взирая на царя, от всех сторон народ

Толпился близко колесницы,

И каждый до своей границы

С царевной шел в поход.

Иные хлипали, другие громко выли,

Не ведая, куда везут и дочь и мать;

Другие же по виду мнили,

Что Душеньку везут живую погребать.

Иные по пути сорили

Пред нею ветви и цветы,

Другие тут же гимны пели,

Прилично славя красоты,

Какие в первый раз узрели;

Другие ж божеством

Царевну называли

И, возратяся в дом,

За диво возвещали.

Вотще жрецы кричали,

Что та царевне честь

Прогневает Венеру,

И, следуя манеру,

Толчком, и как ни есть,

Хотели прочь отвесть

Народ от сей напасти;

Но все противу власти,

Забыв Венеры вред

И всю возможность бед,

Толпами шли насильно

За Душенькою вслед

Усердно и умильно.

Уже, чрез несколько недель,

Проехали они за тридевять земель,

Но ни единого пригорка не видали,

И кои более устали,

Со всякой бранью возроптали,

Что шли куда не знали.

Впоследок, едучи путем и вдоль и вкруг,

К одной горе они лишь только подступили,

Тут сами лошади остановились вдруг

И далее не шли, сколь много их не били.

Тут все судеб тогда признаки находили;

Признаки те жрецы согласно подтвердили,

И все сказали вдруг, что должно точно там,

На высоте горы, Оракуловым словом,

Оставить Душеньку у неба под покровом.

Вручают все ее хранителям-богам,

Ведут на высоту по камням и пескам,

Где знака нет дороги,

Едва подъемля вверх свои усталые ноги,

Чрез камни, чрез бугры и чрез глубоки рвы,

Где нет ни лесу, ни травы,

Где алчные рыкают львы.

И хоть жрецы людей к отваге

Увещевали в сих местах,

Но все, при каждом шаге,

Встречали новый страх:

Ужасные пещеры,

И к верху крутизны,

И к бездне глубины,

Без вида и без меры,

Иным являлись там мегеры,

Иным летучи дромадеры,

Иным драконы и церберы,

Которы ревами, на разные манеры,

Глушили слух,

Мутили дух.

Таков был путь, куда царевна торопилась,

Куда вся свита вслед за ней, кряхтя, толпилась.

Осталась позади одна царица-мать,

Не могши далее полугоры шагать,

И с Душенькой навек поплакав там, простилась.

При трудности тогда царевина кровать

В руках несущих сокрушилась,

И многие от страха тут,

Имея многий труд,

Немало шапок пороняли,

Которы наподхват драконы пожирали.

Иные по кустам одежды изодрали

И, наготы имея вид,

Едва могли прикрыть от глаз сторонних стыд.

Осталось наконец лишь несколько булавок

И несколько стихов Оракула для справок.

Но можно ль описать пером

Царя тогда с его двором,

Когда на верх горы с царевной все явились?

Читатель сам себе представит то умом.

Я только лишь скажу, что с нею все простились;

И напоследок царь, согнутый скорбью в крюк,

Насильно вырван был у дочери из рук.

Тогда и дневное светило,

Смотря за горесть сих разлук,

Казалось, будто сократило

Обыкновенный в мире круг

И в воды спрятаться спешило.

Тогда и ночь,

Одну увидев царску дочь,

Покрылась черным покрывалом

И томнейшим лучом едва светящих звезд

Открыла в мрачности весь ужас оных мест.

Тогда и царь скорей предпринял свой отъезд,

Не ведая конца за толь слепым началом.

Книга вторая

Но где возьму черты

Представить страх, какой являла вся природа,

Увидев Душеньку в пространстве темноты,

Оставшу без отца, без матери, без рода,

И, словом, вовсе без людей,

Между драконов и зверей?

Тут все что царска дочь от нянюшек слыхала

И что в чудеснейших историях читала,

Представилось ее смущенному уму.

Страшилища духов, волшебные призраки

Различных там смертей являли ей признаки

И мрачной ночи сей усугубляли тьму.

Но Душенька едва уста свои открыла

Промолвить жалобу, не высказав кому,

Как вдруг чудесна сила

На крылех внутренних взнесла ее над мир.

Невидимый Зефир,

Ее во оный час счастливый похититель,

И спутник и хранитель,

Неслыханну дотоль увидев красоту,

Запомнил Душеньку уведомить сначала,

Что к ней щедротно власть тогда повеливала

Ее с почтением восхитить в высоту;

И, мысли устремив к особенному диву,

Взвевал лишь только ей покровы на лету.

Увидя ж Душеньку от страха еле живу,

Оставил свой восторг и страх ее пресек,

Сказав ей с тихостью, преличною Зефиру,

Что он несет ее к блаженнейшему миру –

К супругу, коего Оракул ей прорек;

Что сей супруг давно вздыхает без супруги;

Что к ней полки духов

Назначены в услуги,

И что он сам упасть к ногам ее готов,

И множество к тому прибавил лестных слов.

Амуры, кои тут царевну окружали,

И уст улыбками и радостьми очес

Отвсюду те слова согласно подтверждали.

Не в долгом времени Зефир ее вознес

К незнаемому ей селению небес,

Поставил средь двора, и вдруг оттоль исчез.

Какая Душеньке явилась тьма чудес!

Сквозь рощу миртовых и пальмовых древес

Великолепные представились чертоги,

Блестящие среди бесчисленных огней,

И всюду розами усыпаны дороги;

Но розы бледный вид являют перед ней

И с неким чувствием ее лобзают ноги.