Страница 14 из 26
Лохматая галка боком по траве назад летит, кричит:
— Уходите, гуси, скорей, у погребицы ножи точат, свиней колют и до вас, гусей, доберутся.
Гусак на лету, с шипом, выхватил галке перо из хвоста, а гусыня расколыхалась:
— Вертихвостка, орешь — детей моих пугаешь.
— Щавель, щавель, — шепчут гусята, — померз, померз.
Миновали гуси плотину, идут мимо сада, и вдруг по дороге им навстречу бежит голая свинья, ушами трясет, а за ней бежит работник, засучивает рукава.
Наловчился работник, ухватил свинью за задние ноги и поволок по мерзлым кочкам. А гусак работника за икры, с вывертом, щипом щипал, хватом хватал.
Гусенята отбежали, смотрят, нагнув головы.
Гусыня, охая, засеменила к мерзлому болоту.
— Го, го, — закричал гусак, — все за мной!
И помчались гуси полулетом на двор. На птичьем дворе стряпуха точила ножи, гусак к корыту подбежал, отогнал кур да уток, сам наелся, детей накормил и, зайдя сзади, ущипнул стряпуху.
— Ах, ты! — ахнула стряпуха, а гусак отбежал и закричал:
— Гуси, утки, куры, все за мной!
Взбежал гусак на пригорок, белым крылом махнул и крикнул:
— Птицы, все, сколько ни есть, летим за море! Летим!
— Под облака! — закричали гусенята.
— Высоко, высоко! — кокали куры. Подул ветерок.
Гусак посмотрел на тучку, разбежался и полетел.
За ним прыгнули гусенята и тут же попадали — уж очень зобы понабили. Индюк замотал сизым носом, куры со страху разбежались, утки, приседая, крякали, а гусыня расстроилась, расплакалась — вся вспухла.
— Как же я, как же я с яйцом полечу! Подбежала стряпуха, погнала птиц на двор.
А гусак долетел до облака. Мимо треугольником дикие гуси плыли. Взяли дикие гуси гусака с собой за море. И гусак кричал:
— Гуси, куры, утки, не поминайте лихом…
Грибы
ратца звали Иван, а сестрицу — Косичка. Мамка была у них сердитая: посадит на лавочку и велит молчать. Сидеть скучно, мухи кусаются или Косичка щипнет — и пошла возня, а мамка рубашонку задерет да — шлеп…
В лес бы уйти, там хоть на голове ходи — никто слова не скажет…
Подумали об этом Иван да Косичка да в темный лес и удрали. Бегают, на деревья лазают, кувыркаются в траве, — никогда визга такого в лесу не было слышно.
К полудню ребятишки угомонились, устали, захотели есть.
— Поесть бы, — захныкала Косичка.
Иван начал живот чесать — догадывается.
— Мы гриб найдем и съедим, — сказал Иван. — Пойдем, не хнычь.
Нашли они под дубом боровика и только сорвать его нацелились, Косичка зашептала:
— А может, грибу больно, если его есть?
Иван стал думать. И спрашивает:
— Боровик, а боровик, тебе больно, если тебя есть?
Отвечает боровик хрипучим голосом:
— Больно.
Пошли Иван да Косичка под березу, где рос подберезовик, и спрашивают у него:
— А тебе, подберезовик, если тебя есть, больно?
— Ужасно больно, — отвечает подберезовик.
Спросили Иван да Косичка под осиной подосиновика, под сосной — белого, на лугу — рыжика, груздя сухого да груздя мокрого, синявку-малявку, опенку тощую, масленника, лисичку и сыроежку.
— Больно, больно, — пищат грибы.
А груздь мокрый даже губами зашлепал:
— Што вы ко мне приштали, ну ваш к лешему…
— Ну, — говорит Иван, — у меня живот подвело.
А Косичка дала реву.
Вдруг из-под прелых листьев вылезает красный гриб, словно мукой сладкой обсыпан — плотный, красивый.
Ахнули Иван да Косичка:
— Миленький гриб, можно тебя съесть?
— Можно, детки, можно, с удовольствием, — приятным голосом отвечает им красный гриб, так сам в рот и лезет.
Присели над ним Иван да Косичка и только разинули рты, — вдруг, откуда ни возьмись, налетают грибы: боровик и подберезовик, подосиновик и белый, опенка тощая и синявка-малявка, мокрый груздь да груздь сухой, масленник, лисичка и сыроежки, и давай красного гриба колотить-колошматить:
— Ах ты яд, Мухомор, чтобы тебе лопнуть, ребятишек травить удумал…
С Мухомора только мука летит.
— Посмеяться я хотел, — вопит Мухомор.
— Мы тебе посмеемся! — кричат грибы и так навалились, что осталось от Мухомора мокрое место — лопнул.
И где мокро осталось, там даже трава завяла с мухоморьего яда…
— Ну, теперь, ребятишки, раскройте рты по-настоящему, — сказали грибы.
И все грибы до единого к Ивану да Косичке, один за другим, скок в рот — и проглотились.
Наелись до отвалу Иван да Косичка и тут же заснули.
А к вечеру прибежал заяц и повел ребятишек домой.
Увидела мамка Ивана да Косичку, обрадовалась, всего по одному шлепку отпустила, да и то любя, а зайцу дала капустный лист:
— Ешь, барабанщик!
Рачья свадьба
рачонок сидит на ветке у пруда. По воде плывет сухой листок, в нем — улитка.
— Куда ты, тетенька, плывешь? — кричит ей грачонок.
— На тот берег, милый, к раку на свадьбу.
— Ну, ладно, плыви.
Бежит по воде паучок на длинных ножках, станет, огребнется и дальше пролетит.
— А ты куда?
Увидал паучок у грачонка желтый рот, испугался:
— Не трогай меня, я — колдун, бегу к раку на свадьбу.
Из воды головастик высунул рот, шевелит губами.
— А ты куда, головастик?
— Дышу, чай, видишь, сейчас в лягушку хочу обратиться, поскачу к раку на свадьбу.
Трещит, летит над водой зеленая стрекоза.
— А ты куда, стрекоза?
— Плясать лечу, грачонок, к раку на свадьбу…
«Ах ты, штука какая, — думает грачонок, — все туда торопятся».
Жужжит пчела.
— И ты, пчела, к раку?
— К раку, — ворчит пчела, — пить мед да брагу.
Плывет красноперый окунь, и взмолился ему грачонок:
— Возьми меня к раку, красноперый, летать я еще не мастер, возьми меня на спину.
— Да ведь тебя не звали, дуралей.
— Все равно, глазком поглядеть…
— Ладно, — сказал окунь, высунул из воды крутую спину, грачонок прыгнул на него, — поплыли.
А у того берега на кочке справлял свадьбу старый рак. Рачиха и рачата шевелили усищами, глядели глазищами, щелкали клешнями, как ножницами.
Ползала по кочке улитка, со всеми шепталась — сплетничала.
Паучок забавлялся — лапкой сено косил.
Радужными крылышками трещала стрекоза, радовалась, что она такая красивая, что все ее любят.
Лягушка надула живот, пела песни. Плясали три пескарика и ерш.
Рак-жених держал невесту за усище, кормил ее мухой.
— Скушай, — говорил жених.
— Не смею, — отвечала невеста, — дяденьки моего жду, окуня…
Стрекоза закричала:
— Окунь, окунь плывет, да какой он страшный, с крыльями.
Обернулись гости…
По зеленой воде что есть духу мчался окунь, а на нем сидело чудище черное и крылатое с желтым ртом.
Что тут началось… Жених бросил невесту, да — в воду; за ним — раки, лягушка, ерш да пескарики; паучок обмер, лег на спинку; затрещала стрекоза, насилу улетела.
Подплывает окунь — пусто на кочке, один паучок лежит и тот, как мертвый…
Скинул окунь грачонка на кочку, ругается:
— Ну, что ты, дуралей, наделал… Недаром тебя, дуралея, и звать-то не хотели…
Еще шире разинул грачонок желтый рот, да так и остался — дурак дураком на весь век.
Порточки
или-были три бедовых внучонка: Лешка, Фомка и Нил. На всех троих одни только порточки приходились, синенькие, да и те были с трухлявой ширинкой.
Поделить их — не поделишь и надеть неудобно — из ширинки рубашка заячьим ухом торчит.
Без порточек горе: либо муха под коленку укусит, либо ребятишки стегнут хворостинкой, да так ловко, — до вечера не отчешешь битое место.
Сидят на лавке Лешка, Фомка и Нил и плачут, а порточки у двери на гвоздике висят. Приходит черный таракан и говорит мальчишкам: