Страница 3 из 8
– Хорошо, — сказал я, — если ты этого хочешь. — Но я не был на Цейлоне. Я все время провел в Средиземноморье.
Вновь раздались аплодисменты. Актеры только что закончили исполнять «Маску Деметры», которую Грабер написал пентаметрами в честь нашего веганского гостя; пьеса длилась два часа и была прескверная. Фил был человек достаточно образованный, лысеющий, и вид у него был вполне подходящий для лауреатства, но, видит бог, у нас было очень плохо с кандидатурами, когда мы остановили свой выбор на нем. Будучи подвержен приступам подражания Рабиндранату Тагору и Крису Ишервуду, он писал ужасно длинные метафизические эпические произведения, много рассуждал о Просвещении и ежедневно занимался на пляже дыхательными упражнениями. В остальном он был весьма достойным человеческим существом.
Аплодисменты затихли, и я услышал стеклянный перезвон фелинстры и возобновляющиеся разговоры.
Эллен прислонилась спиной к балконному ограждению.
– Я слышала, ты вроде бы женился за это время?
– Верно, — подтвердил я, — а также несколько умотался. Зачем они меня вызвали?
– Спроси у своего босса.
– Уже спросил. Он сказал, что мне предстоит быть гидом. Вот только хотелось бы узнать, зачем. Действительную причину. Я думал об этом все время и только сильнее запутался.
– А откуда ж я могу знать?
– Ты все знаешь.
– Дорогой мой, ты меня переоцениваешь. На кого она похожа?
Я пожал плечами.
– Может быть, на русалку. А что?
Теперь она пожала плечами.
– Просто любопытно. А как ты говоришь другим, на кого я похожа?
– Я никому не говорю, что ты на что-нибудь похожа.
– Я чувствую себя уязвленной. Я должна быть на что-то похожа, не уникальна же я.
– Как раз уникальна.
– Тогда почему ты не забрал меня с собой в прошлом году?
– Потому что ты существо общественное и тебе нужно, чтобы вокруг был город. Ты можешь быть счастлива только здесь, в Порте.
– Но я не счастлива здесь, в Порте.
– Ты здесь, в Порте, менее несчастна, чем где бы то ни было на этой планете.
– Мы могли попробовать, — сказала она и повернулась ко мне спиной, глядя на огни гавани внизу под нами.
– Ты знаешь, — добавила она через некоторое время, — ты так чертовски уродлив, что это притягивает. Вот в чем дело.
Моя рука остановилась на полпути в паре дюймов от ее плеча.
– Знаешь, — продолжала она ровным, лишенным эмоций голосом, — ты представляешь собой кошмар, который ходит, как человек.
Я уронил руку, сдавленно хмыкнул и сказал:
– Я знаю. Приятных сновидений.
Я повернулся, чтобы уйти, но тут она поймала меня за рукав:
– Погоди!
Я посмотрел вниз — на ее руку, потом вверх — ей в глаза, потом снова вниз — на ее руку. Она отпустила меня.
– Я ведь никогда не говорю правду, — сказала она и рассмеялась своим ломким смешком. — На самом деле я знаю кое-что, что тебе следует знать об этой поездке. Дональд Дос Сантос здесь, и мне кажется, что он едет с вами.
– Дос Сантос? Это становится смешным.
– Он сейчас наверху в библиотеке с Джорджем и каким-то здоровенным арабом.
Я глядел мимо нее, вниз на портовые кварталы, где по мрачным улицам бродили тени, темные и медлительные, как мои мысли.
– Здоровенный араб? — сказал я погодя. — Руки в шрамах? Желтые глаза? Зовут Хасан?
– Да-да, все так. Ты с ним знаком?
– В прошлом он делал для меня кое-какую работу, — признал я.
Тут я улыбнулся, хотя кровь у меня застыла в жилах, потому что я не люблю, чтобы другие знали, о чем я думаю.
– Ты улыбаешься? — спросила она. — О чем ты думаешь?
Очень в ее стиле.
– Я думаю о том, что ты смотришь на вещи более серьезно, чем мне представлялось.
– Ерунда. Я тебе много раз говорила, что я ужасная лгунья. Вот, кстати, секунду назад — ведь я имела в виду всего лишь мелкую стычку в большой войне. И ты прав — здесь я менее несчастна, чем где бы то ни было на Земле. Тогда, может быть, ты поговоришь с Джорджем — уговори его занять пост на Талере или на Бакабе. Попробуй, а?
– Ну да, — сказал я. — А как же. Так все и будет. Это после того, как ты десять лет его уговариваешь. Как поживает нынче его коллекция клопов?
– Растет, — ответила она, изобразив что-то вроде улыбки, — прыгает, скачет, жужжит и кишит, и некоторые из этих кишащих тварей радиоактивны. Я ему говорю: «Джордж, почему ты не ходишь по бабам вместо того, чтобы тратить все время на этих клопов?». Но он только качает головой и выглядит не от мира сего. Тогда я говорю: «Джордж, однажды какая-нибудь мерзость тебя искусает и сделает импотентом, и что ты тогда будешь делать?» А он объясняет, что такого быть не может, и читает мне лекцию о токсинах насекомых. Он сам, наверное, просто здоровый переодетый жук. Мне кажется, он получает прямо-таки сексуальное наслаждение, глядя, как они шебуршатся в банках. Не знаю, как иначе…
В этот момент я обернулся и посмотрел в зал, потому что ее лицо уже не было ее лицом. Услышав, через мгновение, как она засмеялась, я повернулся обратно и потрепал ее по плечу.
– Отлично — теперь я знаю больше, чем раньше. Спасибо. Еще увидимся.
– Тебя подождать?
– Нет. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Конрад.
И я ушел.
Переход через комнату может оказаться делом долгим и трудным, если в ней полно людей, и все они с тобой знакомы, и держат в руках бокалы, а ты хоть чуть-чуть хромаешь.
Все было именно так.
С рассеянным видом я продвинулся вдоль стены, по краю собравшейся толпы, футов на двадцать, пока не добрался до плотного кружка девиц, вечно вьющихся вокруг старого холостяка Грабера. Он был полностью лишен подбородка, почти полностью — губ и постепенно лысел; всякое выражение давно уже было утрачено плотью, обтягивающей череп, и отступило в глубину глаз; но там оно жило — при виде меня глаза засветились всегдашней готовностью оскорбить.
– Фил, — сказал я, кивнув, — не каждый способен написать такую «Маску». Говорили, что это искусство умирает, но теперь я знаю, что это не так.
– Ты все еще жив, — сказал он голосом, который был на семьдесят лет моложе его самого, — и опять, как обычно, опоздал.
– Я полон раскаяния, но мне пришлось задержаться у старых друзей на дне рождения одной семилетней леди. (Так оно и было, но к делу это совершенно не относится.)
– У тебя, кажется, все друзья старые? — спросил он, и это был удар ниже пояса, ведь когда-то я знавал его полузабытых родителей, и водил их к южной стороне Эрехтейона показать Портик Дев и то, что лорд Элджин сделал со всем остальным. И всю дорогу я нес на плечах их ясноглазого отпрыска и рассказывал ему истории, которые были старыми еще в ту пору, когда все это строилось.
– И мне нужна твоя помощь, — добавил я, пропуская укол мимо ушей и осторожно прокладывая себе дорогу сквозь пряный женский клубок. — Я потрачу целый вечер, чтобы через зал пробраться туда, где Сэндз совещается с веганцем, — простите, мисс, — а у меня не так много времени. — Извините, мадам. — Поэтому я хочу, чтобы ты проложил мне дорогу.
– Вы Номикос! — возопила одна милашка, уставившись на мою щеку. — Я всегда мечтала…
Я схватил ее руку, прижал к губам, отметил отсвечивающее розовым кольцо-камиллу, понимающе спросил:
– Злая судьба, да? — и отпустил ее.
– Ну так как? — обратился я к Граберу. — Ты доставишь меня туда за минимальное время в свойственной тебе придворной манере, под оживленную беседу, которую никто не осмелится прервать, ладно? Тогда вперед.
Он резко кивнул.
– Прошу прощения у дам, я скоро вернусь.
Мы двинулись сквозь толпу. Высоко над головами сверкающими ледяными лунами покачивались люстры. Фелинстра — модернизированная эолова арфа — рассыпала в воздухе брызги мелодии, словно осколки цветного стекла.
Публика сновала и жужжала, как насекомые из коллекции Эммета; мы уходили от возможных столкновений, безостановочно переставляя ноги и создавая свой собственный шум. Мы даже умудрились ни разу ни на кого не наступить.