Страница 68 из 84
В сущности, Робинзон там у себя только о том и думал, как бы ему от всего этого отделаться, и если я правильно понимал ситуацию, его невеста и мать сначала были обижены, а потом испытывали горе, которое легко можно было себе представить. Вот что аббат Протист хотел мне рассказать. Все это, конечно, было довольно беспокойно, а что касается меня, то я твердо решил молчать и не впутываться ни за какие деньги во все их семейные делишки.
Наш разговор ни во что не вылился, и мы довольно холодно расстались у остановки трамвая. Когда я вернулся в лечебницу, у меня было неспокойно на душе.
Вскоре после этого визита мы стали получать первые вести от Баритона из Англии. Открытки. Мы узнали, что он приехал в Норвегию, и через несколько недель телеграмма из Копенгагена немного успокоила нас.
Прошли месяцы, осторожные месяцы, мутные, молчаливые. Кончилось тем, что мы совсем перестали вспоминать Баритона. Нам всем было как-то стыдно.
Потом вернулось лето. Невозможно было проводить все время в саду, наблюдая за больными. Чтобы доказать самим себе, что мы все-таки немного свободны, мы шли к берегу Сены, просто так, чтобы прогуляться.
Я часто сидел в мертвый послеобеденный час в трактирчике моряков, когда кот хозяина спокойно сидит в четырех стенах под синим небом выкрашенного масляной краской потолка.
Я тоже дремал там как-то после обеда, думая, что все меня забыли, и выжидая, чтобы все прошло.
Издали я увидел, что кто-то идет в мою сторону. Я не долго сомневался. Не успел он взойти на мост, как я его уже узнал. Это был сам Робинзон. Несомненно. «Он пришел за мной, — решил я сейчас же. — Поп дал ему мой адрес. Необходимо сейчас же от него отделаться».
Я тут же нашел, что он отвратителен, потому что мешает мне как раз в тот момент, когда я только что начинал восстанавливать свой маленький эгоизм. Люди остерегаются того, что идет к ним по дорогам, и они правы. Так вот, подошел он к трактиру. Выхожу. Он делает удивленное лицо.
— Откуда тебя несет? — спрашиваю я его нелюбезно.
— Из Гаренна, — отвечает он мне.
— Ну ладно, ты ел? — спрашиваю я.
Вид у него был такой, будто б он не ел, но он не захотел, чтоб я сразу заметил, что ему жрать нечего.
— Опять пошел шляться? — прибавил я.
Потому что — сейчас я в этом могу признаться — я вовсе не был рад ему. Мне не доставляло никакого удовольствия видеть его.
Парапин появился со стороны канала. Новое дело. Царапину надоело все время дежурить в лечебнице.
Правда, я уж очень распустился по части службы. Во-первых, что касается положения дел, и он, и я, мы бы дорого дали, чтобы знать, когда же он вернется, этот Баритон. Мы надеялись, что он скоро бросит гулять и опять возьмет в свои руки все свое барахло. Нам это было не по силам. Ни он, ни я не были людьми с честолюбием, и плевать мы хотели на будущее. Кстати, мы были не правы.
Нужно было отдать справедливость Парапину, он никогда не задавал никаких вопросов относительно коммерческих дел лечебницы, относительно моих отношений с клиентами, но я все-таки объяснял ему положение дел, так сказать, против его воли, и тогда говорил я один. В данном случае, с Робинзоном, было необходимо, чтоб он был в курсе дела.
— Я тебе уже рассказывал о Робинзоне, помнишь? — спросил я его в виде введения. — Знаешь, мой друг по фронту?.. Вспоминаешь теперь?
Я ему уже тысячу раз рассказывал про войну и про Африку, тысячу раз по-разному. Такая уж у меня была привычка.
— Так вот, — продолжал я, — Робинзон живой, пришел из Тулузы меня навестить. Мы все вместе пообедаем дома.
В сущности, приглашая от имени дома, я несколько смутился: я не имел на это права. И потом Робинзон вовсе не облегчил мне задачу. Уже по дороге он начал высказывать любопытство и беспокойство, особенно по адресу Парапина; его длинное, бледное лицо заинтересовало Робинзона. Сначала он принял его за сумасшедшего. С тех пор, как он узнал, где именно мы живем в Виньи, он повсюду видел сумасшедших. Я успокоил его.
— Ну, а ты, — спросил я, — нашел ли ты хоть по крайней мере работу, с тех пор как вернулся?
— Я буду искать…
Это было все, что он мне ответил.
— А глаза совсем поправились? Ты теперь хорошо видишь?
— Да, почти как раньше…
— Значит, ты теперь доволен? — говорю я.
Нет, он не был доволен. Из осторожности я с ним о Маделон не заговаривал. Это была слишком деликатная тема для нас. Мы довольно долго сидели за аперитивом, и я воспользовался этим, чтобы посвятить его в дела лечебницы и прочие подробности. Я никогда не умел заставить себя не трепаться. В общем, я мало чем отличался от Баритона. Обед прошел очень сердечно. После обеда я все-таки не мог просто выгнать его на улицу, Робинзона. Я тут же решил, что ему пока что поставят в столовой раскладную кровать. Парапин все еще не выражал своего мнения.
— Вот, Леон, — сказал я, — здесь ты можешь жить, пока не найдешь места.
— Спасибо, — ответил он просто.
И с этой минуты он каждое утро отправлялся на трамвае якобы в Париж, чтобы искать место коммерческого представителя.
На завод он больше идти не хотел, он хотел «представительствовать». Может быть, он очень старался найти место, но как бы то ни было, он его не находил.
Раз как-то вечером он приехал из Парижа раньше обыкновенного. Я еще был в саду, наблюдал за большим бассейном. Он пришел сюда, чтоб сказать мне два-три слова.
— Послушай… — начал он.
— Слушаю, — ответил я.
— Ты не мог бы мне дать какую-нибудь работу здесь, у тебя?.. Я ничего нигде не могу найти.
— А ты хорошо искал?
— Да, я хорошо искал.
— Ты хочешь работать здесь, в доме? Какая же для тебя здесь работа?.. Неужели ты не можешь найти хоть какую-нибудь работу в Париже? Хочешь, чтоб Парапин и я справились среди наших знакомых?
Ему было неприятно, что я предлагаю ему помочь найти работу.
— Не то чтоб ее не было, работы, — продолжал он. — Может быть, она и нашлась бы, какая-нибудь работка, да… Но я тебе сейчас объясню… Необходимо, чтобы меня считали умалишенным. Это спешно и необходимо нужно.
— Хорошо, — говорю я ему. — Можешь мне больше ничего не объяснять…
— Что ты, что ты, Фердинанд! Я, наоборот, должен все тебе объяснить, — настаивал он, — чтобы ты меня как следует понял… Во-первых, я тебя знаю: пока ты поймешь и решишься на что-нибудь…
— Тогда рассказывай, — говорю я покорно.
— Если я не сойду за сумасшедшего, то пойдут черт его знает какие дела. Небу жарко будет!.. Она способна донести на меня в полицию… Понимаешь ты меня теперь?
— Ты говоришь о Маделон?
— Конечно, о ней.
— Мило! Нечего сказать. Вы, значит, совсем поссорились?
— Как видишь…
— Пойдем сюда, если ты хочешь рассказать мне все подробно, — прервал его я и увел в сторонку. — Нужно быть осторожным с сумасшедшими. Они тоже кое-что понимают и могут рассказать…
Мы поднялись в один из изоляторов, я тут он очень быстро развернул передо мной всю комбинацию, тем более что я знал, на что он способен, а аббат Протист намеками рассказал мне остальное.
Во второй раз он не промахнулся. Никто не мог бы на этот раз упрекнуть его в халатности. Никак!
— Понимаешь, старуха, она мне надоедала все больше и больше. Особенно с тех пор, как у меня поправились глаза, то есть с тех пор, как я смог сам ходить по улицам… Она у меня торчком стояла перед глазами. Она заслоняла мне жизнь. Нарочно! Чтобы нагадить мне!..
— А ступеньки были непрочные, а?
— Да, нужно сказать, вся работа без меня была сделана, на готовом, — согласился он откровенно.
— А люди? — спрашивал я еще. — Соседи, попы, журналисты… Они ничего по этому поводу не говорили?
— Нет, нужно думать. Ведь они считали, что я на это не способен… что я выдохся… Слепой, сам понимаешь?
— Словом, твое счастье… А Маделон? Она тоже участвовала в этой комбинации?
— Не совсем. Но все-таки отчасти, потому что склеп ведь переходил целиком в наши руки после смерти старухи… Так мы устроились.