Страница 56 из 84
— Ты ведь собирался спать лечь? — говорю я ему.
— Тише!.. — отвечает он. — Я со стройки…
— Что ты собираешься делать со всем этим деревом? Тоже строить?.. Гроб?.. Верно, украл доски?
— Нет, клетку для кроликов.
— С каких пор ты разводишь кроликов?
— Нет, это для Анруйев.
— Для Анруйев? У них кролики?
— Да, три штуки. Они хотят поселить их во дворике, знаешь, там, где живет старуха.
— И ты по ночам строишь клетку для кроликов! Странное же ты выбираешь время.
— Это жена его придумала.
— Странная мысль! Зачем ей кролики? Она будет их продавать? Цилиндры из них делать?
— Это уж ты у нее спроси, а мне только б она заплатила сто франков — и ладно…
Все-таки история с кроличьей клеткой среди ночи казалась мне странной.
Я стал настаивать.
Тогда он замял разговор.
— Каким образом ты вообще попал к ним? — спросил я еще. — Ты ведь не знаком с Анруйями?
— Говорю тебе, старуха меня привела к ним в тот самый день, когда я встретился с ней у тебя в приемной… Болтливая эта старуха, представить себе не можешь!.. Так и сыплет. Ну вот мы и подружились, и с ними тоже… Понимаешь, есть люди, которые находят, что я интересный человек…
— Ты мне никогда ничего об этом не рассказывал. Но раз ты у них бываешь, ты, должно быть, знаешь, удастся ли им упрятать старуху в сумасшедший дом?
— Нет, не вышло… Так они говорят.
Этот разговор был ему очень неприятен — я это чувствовал, — он не знал, как от меня отделаться. Но чем больше он отвиливал, тем больше мне хотелось знать.
— Трудно жить на свете, ты не находишь? Чего только не приходится делать! — повторял он туманно.
Но я возвращался к прежнему разговору. Я твердо решил не упускать его.
— Говорят, что они богаче, чем кажутся, эти Анруйи? Как ты думаешь? Ведь ты у них бываешь.
— Может, и правда, но, во всяком случае, им очень хочется отделаться от старухи.
Он никогда ничего не умел скрыть, Робинзон.
— Понимаешь, им хочется от нее отделаться, оттого что жизнь очень дорожает. Они говорят, что ты не хочешь объявить ее сумасшедшей. Это правда?..
И, не ожидая ответа, он быстро спросил меня, в какую сторону я иду. Тут же он закашлялся.
— Ты промочил ноги, наживешь еще плеврит, шляешься по ночам… Иди домой! — посоветовал я. — Ложись спать!..
Его раздражали приступы кашля.
— Старуха Анруй, вот увидишь, подцепит хорошенький грипп! — прокашлял он посмеиваясь.
— Отчего это?
— Вот увидишь! — говорит он.
— Что они придумали?
— Ничего не могу тебе сказать. Сам увидишь…
— Расскажи, Робинзон, расскажи, гад ты этакий! Ты ведь знаешь, что я никогда ничего никому не рассказываю.
Теперь ему вдруг ужасно захотелось все рассказать и, может быть, в то же время доказать мне, что он вовсе не так уже выдохся и смирился, как это могло казаться.
— Валяй! — подгонял я его потихоньку. — Ты ведь знаешь, что я никому не расскажу.
Ему необходимо было это оправдание, чтобы все мне выложить.
— Это правда, — признал он, — ты умеешь молчать.
И пошел подробно все рассказывать. В этот час мы были одни на бульваре Кутюманс.
— Ты помнишь случай с торговцем морковью?
Сначала я не мог припомнить случай с торговцем морковью.
— Да знаешь, — настаивал он. — Ты сам мне рассказал!
— Ах да, да… — И я вдруг вспомнил: — Железнодорожник с улицы Брюмер?.. Тот самый, которому в живот попал целый заряд дроби, когда он воровал кроликов?.. Теперь знаю. Ну и что же?..
Я еще не видел связи между этим давнишним случаем и старухой Анруй. Но он сейчас поставил точку над i.
— Ты не понимаешь?
— Нет, — говорю. (Но я вскоре не смел больше не понимать.)
— Ну, знаешь ли, соображаешь ты медленно.
— Оттого что, по-моему, ты задумал дело неподходящее, — не удержался я. — Как-никак нельзя же убить старуху Анруй, чтобы доставить удовольствие ее невестке?
— Ну, мое дело — сторона. Мне заказывают клетку, я ее делаю. Насчет заряда, они этим займутся сами… если захотят.
— Сколько они тебе за это дали?
— Сто франков за доски, двести пятьдесят за работу и еще тысячу франков за самый факт… И потом, сам понимаешь… это только начало. Это такой факт, что если суметь за него взяться, то он может приносить постоянный доход. Ну что, миляга, понимаешь, какое это дело?
Нужно сказать, что я понимал, какое это дело, и не очень был удивлен. Мне стало еще немного грустней, и только. Все, что можно сказать в таких случаях, чтобы разубедить людей, ничего не стоит. Разве жизнь с ними ласкова? Почему и кого же они станут жалеть? Зачем? Жалеть других? Видано ли, чтобы кто-нибудь спустился в ад, чтоб заменить собой другого? Нет. Бывает, что один толкает в ад другого. И это все.
Призвание к убийству, которое внезапно проявилось в Робинзоне, показалось мне даже в некотором роде шагом вперед по сравнению с другими людьми, всегда наполовину злобными, наполовину доброжелательными, всегда скучными благодаря неопределенности своих стремлений. Несомненно, что, углубляясь в ночь вслед за Робинзоном, я все-таки кой-чему научился.
Но есть опасность: закон.
— Закон, — обращаю я его внимание, — вещь опасная. Если поймают, то ты при твоем плохом здоровье пропадешь…
— Плевать! — отвечает он мне. — Все эти законные трюки застряли у меня в горле… Состаришься, дожидаясь своей очереди побаловаться. Да еще дождешься ли? До тех пор двадцать раз успеешь сдохнуть… Эти делишки хороши для добродетельных, честных тружеников, как говорится… И тебе так же хорошо известно, как и мне…
— Возможно… Конечно, если б не риск, все бы занялись такими делами… Полиция, она по головке не гладит — это ты запомни… В этих делах есть оборотная сторона… Мы обсуждаем положение.
— Не спорю, конечно, но, понимаешь, работать так, как я работаю, в моем состоянии, не спать, кашлять, делать работу, от которой и вол бы отказался!.. Хуже не будет… Так, я считаю… Теперь уже хуже не будет…
Я не смел соглашаться с ним, потому что впоследствии он стал бы меня упрекать, если б эта комбинация не удалась.
Чтобы вернуть мне бодрость, он начал меня уговаривать не жалеть старуху, потому что, во-первых, ей все равно недолго осталось жить, она и так уже слишком стара. В общем, он только займется ее кончиной, и это все.
Но как бы то ни было, дело было грустное, что там ни говори. Все подробности были уже изучены им: раз старуха взяла привычку выходить из дому, в один прекрасный вечер можно будет послать ее кормить кроликов. Заряд будет прилажен как следует. Выстрел придется в лицо, как только она дотронется до дверки… В точности так, как это случилось с торговцем морковью… Ее и так уже считали сумасшедшей в квартале, и этот несчастный случай никого не удивит. Можно будет сказать, что много раз ее предупреждали, чтоб она не ходила к кроликам! Что она не послушалась… И в ее возрасте ей, конечно, не пережить такого удара, который ей готовился… прямо в физию…
Нечего сказать, удачный случай я когда-то рассказал Робинзону.
Вспоминаю еще один вечер, приблизительно тогда же, из-за некоторых обстоятельств. Началось с того, что я услышал вечером, после обеда, грохот помойных ведер. Случалось это часто на моей лестнице, что люди натыкались на помойные ведра. Потом женские стоны, жалобы. Я приоткрыл входную дверь, но не двигался.
Если выйти на лестницу как раз в тот момент, когда нужна первая помощь, то меня будут рассматривать просто как соседа и помощь моя окажется бесплатной. Если я им нужен, они могут меня вызвать по всем правилам, за двадцать франков. Как бы то ни было, я почти что перестал уже ждать, когда в дверях появилась девочка, которая старалась прочесть фамилию над звонком. Она пришла именно за мной от мадам Анруй.
— Кто у них заболел? — спросил я ее.
— Один господин, который ранил себя у них.
— Господин? — сейчас же подумал о самом Анруйе.
— Нет, это их приятель.
— Ты его знаешь?