Дэнс, дэнс, дэнс

— Там, в фойе, мне совершенно ясно представилось, будто вы — дух отеля “Дельфин”.

— Дух отеля? — Она рассмеялась. — Скажете тоже… Я даже не знаю, привыкну когда-нибудь к этой работе или нет…

— Ну, вы-то уж непременно привыкнете, стоит лишь постараться, — улыбнулся я. — Вот только… В таких местах, как отель, ничто не задерживается надолго. Вас это не смущает? Ведь кто бы ни прибыл — все непременно уезжают дальше своей дорогой…

— Ну конечно, — кивнула она. — Если бы кто-то начал задерживаться — я сама первой испугалась бы… Почему у меня так? Может, я просто трусиха? Кто бы ни появился, скоро исчезнет — и от одной мысли об этом спокойно на душе. Странно, да? Ведь у обычной женщины совсем не так, правда же? Обычная женщина должна хотеть чего-то конкретного, неизменного. Или нет?.. А я какая-то не такая. Отчего? Сама не знаю…

— Я не думаю, что вы странная, — сказал я. — Просто вы еще не приняли Главного Решения.

Она посмотрела на меня с изумлением.

— Но… откуда вы это знаете?

— Откуда? — переспросил я. — Да ниоткуда. Просто знаю, и все.

Она задумалась на несколько секунд.

— Расскажите о себе.

— Да что рассказывать? Ничего интересного, — ответил я.

Но она настаивала — мол, пускай, все равно интересно послушать. Тогда я рассказал ей чуть-чуть о себе. Тридцать четыре года, развелся, на жизнь зарабатываю тем, что пишу тексты — по заказам, от случая к случаю. Езжу на подержанной “субару”. Машина хоть и старенькая, но с магнитофоном. И кондиционер есть…

В общем, рассказал ей “несколько слов о себе”. Голые факты.

Она же, как ни странно, захотела узнать побольше о моей работе. Скрывать что-либо смысла не было, и я рассказал ей чуть больше. Про интервью с малолетней примадонной и про репортаж о деликатесах Хакодатэ.

— Вот, наверное, интересная у вас работа! — воскликнула она.

— За все эти годы не припомню ничего интересного. То есть, само это занятие — писать — мне не в тягость. И я не сказал бы, что писать не люблю. Когда пишу — успокаиваюсь. Но все-таки смысла в том, что я делаю, — ноль. Сплошная белиберда…

— Например?

— Ну, например, объезжаем по пятьдесят ресторанов в день и в каждом — только притрагиваемся к еде и оставляем все на тарелке. По-моему, здесь что-то в корне неверно.

— Ну, не есть же вам все подряд, в самом деле!

— Да уж… Начни мы есть все подряд — за три дня просто в ящик бы сыграли! А народ вокруг назвал бы нас идиотами. И даже над нашими трупами никто б не заплакал…

— Так значит, тут уже ничего не попишешь? — засмеялась она.

— Вот именно. Ничего не попишешь, — кивнул я. — Сам знаю. Все равно, что сугробы в метель разгребать. Ничего не попишешь — и оттого продолжаешь писать дальше. Не потому что хочется, а потому что ничего не попишешь.

— Сугробы разгребать? — повторила она задумчиво.

— Культурологические сугробы, — пояснил я.

Затем она спросила меня о разводе.

— Ну, развелся-то я не по своей воле. — ответил я. — Просто в один прекрасный день она взяла и ушла. С другим парнем.

— Больно было?

— А кому в такой ситуации не больно?

Положив локти на стол, она подперла лицо ладонями и посмотрела мне прямо в глаза.

— Простите… Я как-то неуклюже спросила. Просто мне трудно представить, что вы чувствуете, если вам делают больно. Что в душе происходит? Что вы делаете, как реагируете?

— Нацепляю значок с Китом Харингом, — ответил я.

Она рассмеялась.

— И все?

— Дело в том, — продолжал я, — что со временем такая боль становится хронической. Рассасывается внутри, становится частью твоей ежедневности — так, что самой боли как бы уже и не видно. Но она там, внутри. Просто различить ее, показать кому-то — вот она, моя боль, — уже невозможно. Показать, как правило, удается лишь какие-то мелкие болячки…

— Просто ужас, как я вас понимаю, — вдруг сказала она.

— В самом деле?

— Может, с виду по мне и не скажешь, но… Мне в жизни тоже выпало много боли. Самой разной. Мало не показалось… — проговорила она очень тихо. — Там, в Токио, произошло кое-что. В итоге я уволилась из того отеля. Очень больно было. Больно и трудно. Есть вещи, с которыми я не способна ужиться так же просто, как со всем остальным…

— Угу, — промычал я.

— И до сих пор еще больно. Как вспомню о том, что случилось — хочется умереть, чтобы не было ничего…

Она снова схватилась за кольцо на мизинце, сдвинула его, точно собираясь снять — и вернула на прежнее место. Затем отпила еще “Блади Мэри”. Поправила пальцем очки. И широко улыбнулась.

Нагрузились мы с ней довольно неплохо. Даже не помнили, сколько чего заказали. Как-то незаметно перевалило за одиннадцать. Наконец, скользнув глазами по часикам на руке, она заявила, что завтра рано вставать, и что ей, пожалуй, пора. Я предложил подбросить ее на такси. На машине до ее дома езды было минут десять. Я заплатил по счету, и мы вышли на улицу. Снегопад продолжался. Не очень сильный, но тротуары успели покрыться белой коркой и хрустели у нас под ногами. Взявшись за руки, мы побрели к остановке такси. Она была подшофе и ступала не очень уверенно.

— Слушай… А тот журнал — ну, который про скандал с недвижимостью написал… Как он назывался? И когда статья вышла, хотя бы примерно?

Она сказала мне название. Еженедельное приложение к одной из известных газет.

— Где-то прошлой осенью вышел. Я сама той статьи не читала, точно не скажу…

Минут пять мы простояли на остановке под тихо падавшим снегом, пока не появилось такси. Все это время она держалась за мою руку. Она была очень спокойна. Я тоже.

— Давно я так не расслаблялась! — вдруг сказала она. Что говорить, я сам давно так не расслаблялся. И я снова подумал о том, что наши сущности где-то пересекаются. Не случайно же меня так потянуло к ней при первой встрече…

В такси мы беседовали о чем-то незначительном — о снегопаде, о холодах, о ее служебном расписании, о жизни в Токио и так далее. Всю дорогу, пока я болтал с ней об этом, в душе червяком копошился вопрос: как мне поступить с нею дальше? Ведь совершенно ясно: надави я еще чуть-чуть — и мы окажемся в одной постели. Что-что, а такие вещи я понимаю сразу. Хочет ли она этого — мне, конечно, неведомо. Но что не станет возражать — я чувствую. По выражению глаз, дыханию, манере речи, движениям рук это различить легко. Но я хотел ее, это точно. И даже заранее знал: если бы мы переспали, это не усложнило бы жизни ни мне, ни ей. Я появился — и уехал дальше своей дорогой. Как она сама и сказала… И все же я никак не мог решиться. В уголке мозга свербило: поступать так с нею — нечестно. Девчонка на десять лет младше меня, в состоянии стресса, да еще и на ногах еле стоит. Воспользоваться этим — все равно что выиграть в покер краплеными картами. Чистое надувательство.

С другой стороны, спросил я себя, — а что значит честность в такой области жизни, как секс? Если требовать, чтобы в сексе все было по-честному — то лучше уж людям сразу размножаться, как грибы. Честнее не придумаешь.

И этот аргумент я тоже нашел вполне справедливым.

Пока мое сознание металось меж двумя этими крайностями, машина подъехала к ее дому — и за какие-то десять секунд до прибытия она с потрясающей легкостью разрешила мою дилемму.

— Я с сестрой живу, — просто сообщила она.

И, поскольку необходимость что-то решать мгновенно отпала, я даже вздохнул с облегчением.

Такси остановилось напротив подъезда огромной многоэтажки. Перед тем, как выйти, она спросила, не провожу ли я ее до двери квартиры. Дескать, ночью на лестнице иногда ошиваются странные типы, и одной ходить страшновато. Я велел водителю ждать — мол, вернусь через пять минут, — взял ее под руку, и по хрустящему снегу мы пошли по дорожке к подъезду. Поднялись по лестнице на третий этаж. Дом был простой, панельный, без архитектурных излишеств. Дойдя со мной до двери с номером 306, она остановилась, открыла сумочку, выудила оттуда ключ — и очень естественно улыбнулась: