Страница 6 из 147
Ленинград. 30.VII.48.
Дорогая Лидия Корнеевна!
Спасибо за добрые вести и простите, что не сразу ответил Вам: был болен. Ступникеру я написал, но, по правде сказать, не очень верю в серьезность их намерений относительно сборника.
С чего вдруг такая спешка? Вы мне писали зимой, что Ступникер в разговоре с Вами неодобрительно отозвался о моих рассказах. Что же его могло вдруг заставить изменить мнение?
В письме своем я дал ему понять, что Вы не являетесь моим чрезвычайным и полномочным послом, аккредитованным в «Огоньке»*, и просил не эксплуатировать чрезмерно Вашу любезность.
Как разрешились Ваши сомнения относительно вице-президентского места в Детской комиссии?
_____________________
*На днях я получил письмо от Т. П. Карасевой, которая пишет, что Вы работаете в «Огоньке». Полагаю, что это ошибка. Этак кто-нибудь и про мистера Смита скажет, что он работает в Верховном Совете СССР.
9/VIII 48.
Дорогой Алексей Иванович. Прежде всего, позвольте дружески побранить Вас. Ведь мне нисколько не было тягостно являться Вашим представителем в «Огоньке». Наоборот, я гордилась тем лестным — хотя и необоснованным — званием, в какое меня облекло воображение Ступникера. Если я писала Вам в открытке, что они обрывают мне звонки, — то не как жалобу, а только чтобы побудить Вас ковать железо, пока горячо. Вы же, разоблачив меня перед Ступникером, лишили меня возможности следить за всеми перипетиями дела, которое меня интересует, и содействовать его осуществлению в меру моих сил… К тому же Вы не написали мне, что же Вы ответили Ступникеру? Какие рассказы рекомендовали включить в книгу? А мне хотелось бы это знать.
Далее: не все ли Вам равно, почему Ступникер сначала хаял Ваши рассказы, а теперь стремится их издать? За переменами его литературных вкусов нам с Вами все равно не уследить. Печатал бы — а почему? — бог с ним!
Ваше критическое отношение к сведениям обо мне, исходящими от Тат. Павл.[39], весьма оправдано: я в «Огоньке» не работаю, а работаю по-прежнему в «Пионерской Правде», что не имеет никакого смысла и очень тяжело физически. К 1 сентября я должна сдать Географическому Гизу книжку о Миклухе[40], над которой я работаю в свои свободные дни. В воскресенье и понедельник я пишу; во вторник и в среду служу; в четверг пишу; в пятницу и субботу служу. Отрываться от книги каждый раз мучительно. А вообще я устала уже в такой степени (я не отдыхала ни разу с 41 г.), что даже и представить себе не могу, как взяться за отдых.
Из Детгиза получила на днях очередную мерзость насчет Герцена[41]. По-видимому, предстоит судиться, но пока я не хочу об этом думать, чтобы не мешать себе к сроку окончить Маклая.
Ну, что же еще? С помощью Сусанны Михайловны[42] я приобрела несколько листов звуконепроницаемого картона и завтра придет столяр, чтобы наколотить его на стену (смежную с кухней) и на дверь. Мне не терпится поскорее проверить, правда ли, что наступит тишина… Сяду в тишине и, как Пруст в пробковой комнате, начну писать Роман моей жизни в XIX томах… Но у Пруста были деньги.
Простите, я очень устала. Жду Вашего письма — подробного о трудах и днях и о гриппе.
Ленинград 4.IX-48.
Дорогая Лидия Корнеевна!
Как всегда, должен просить извинения: задержался с ответом на Ваше письмо.
Объясняется это тем, что в середине прошлого месяца я собирался в Москву, рассчитывал свидеться с Вами. Поездка не состоялась, не состоялось и письмо.
А мне следовало поблагодарить Вас. Вероятно, Вашим хлопотам и заботам я обязан, что в огоньковском сборнике моем остался рассказ «На ялике».
Ступникер мне писал, что книжка пошла в производство и что окончательный состав ее такой: «Новенькая», «На ялике», «Долорес», «Честное слово», «Буква „ты“», «Трус».
Почему «Долорес» — я не знаю.
Это мои торговые дела. Что касается чисто литературных, то они идут своим порядком, — следовательно, медленно и достаточно бестолково.
Впрочем, работаю я в этом году гораздо больше, чем в прошлом. Шестой месяц состою председателем местной ячейки общества трезвости — это не могло не сказаться — если не на результатах работы, то, во всяком случае, на темпах ее.
16/IX 48.
Дорогой Алексей Иванович. Радуюсь, что книжка в производстве. Почему «Долорес»? Не знаю. В том списке рассказов, который представила Ступникеру я, ее не было. Ступникер спросил меня, что включить лучше: «Маринку» или «Долорес»? Я отвечала «Маринку». Вероятно, поэтому он включил «Долорес».
Но ведь это не важно, милый друг, т. к. «Долорес» — тоже очень хороший рассказ, хотя «Маринку» я люблю задушевнее. Я помню, как я плакала над нею в Ташкенте. Это было письмо из Ленинграда и письмо от Вас[43].
«На ялике» действительно удалось отстоять мне — и я горжусь.
Ступникер, мне кажется, принадлежит к типу тех многоопытных и малопонимающих работников, к которому принадлежит, например, наш друг Алянский.
Мы с Люшей по-прежнему вдвоем в квартире. Наши в Переделкине — и это отлично, т. к. звуконепроницаемость картона, набитого на стену, оказалась чистейшим мифом, блефом, и я пользуюсь последними неделями счастья, когда и проницать нечему. Люша очень занята, но, тем не менее, помогает мне во всем, потому что она по натуре крошка Доррит… Тамара Григорьевна вернулась из Переделкина, слегка посвежевшая, но такая же усталая и, в сущности, сквозь оживление, грустная. Она погружена в свое обычное состояние: т. е. в безнадежные попытки пробиться к какой-нибудь своей работе сквозь груды творческих проблем С. Я. и хозяйственных — Е. С.[44]
Мои дела всюду плохи, крайне плохи, и я не пойму, как перенесу зиму, если мне не удастся отдохнуть хоть 2 недели. Впрочем, ведь это часто кажется, что не перенесешь чего-нибудь, — ан глядь и перенесешь.
Миклуху я сдала и жду приговора. С Герценом — скандально и нудно.
Ленинград. 25.X.48 г.
Дорогая Лидия Корнеевна!
Только что получил Вашу открытку. С огорчением узнал, что Вы опять хвораете. Когда же Вы возьметесь за свое здоровье, когда у Вас отпуск и как думаете использовать его? Вероятно, вопрос этот упирается, как выражаются серьезные авторы, в материальные, денежные дела. Если так, я предлагаю Вам воспользоваться моим кредитом. Делаю это в надежде, что подлецы из «Огонька» в ближайшем времени все-таки расплатятся со мной. В книжке 2,5 листа, тираж 150 000 экземпляров, по скромным расчетам они обязаны мне тысяч 12–15. Эта арифметика и позволяет мне столь галантно заявить Вам, что мой кошелек к Вашим услугам.
А подлецами я обозвал этих товарищей только потому, что они действительно подлецы.
Зная стиль работы наших издательств, я дважды просил «огоньков» выслать мне на один день корректуру.
Ни корректуры, ни денег, ни договора, ни авторских экземпляров, ни даже ответа на свое письмо я не получил. Вчера я видел книжку (мне прислала один экземпляр Т. П. Карасева)[45]. Я только бегло проглядел ее — и уже отравлен огорчениями. Опечаток в этой книжке больше, чем положено ей по ее карликовым размерам. И опечаток самых грубых, дурацких. Уже «Л. Белых»[46] заставило меня заскрежетать зубами. А когда в «Букве „Ты“», где каждая строка диалога ответственна и обязательна, я на первой же странице наткнулся на нелепый повтор одной и той же реплики («Да не ты, а я!» вместо — «Да не я, а буква я!») — мне стало совсем тошно.
39
Т. П. Карасева.
40
Речь идет о книге: Лидия Чуковская. Н. Н. Миклухо-Маклай. М.: ОГИЗ; Географгиз, 1948.
41
Л. К. готовила для Детгиза издание «Былого и дум» Герцена со своими комментариями. Редакция выдвинула такие требования, которые заставили ее расторгнуть договор. Сделанная работа так и не была опубликована.
42
Георгиевской.
43
Одно из ташкентских стихотворений Лидии Чуковской так и начинается: «Вот оно, письмо из Ленинграда…» (не опубликовано).
44
Евгения Самойловна, мать Т. Г. Габбе.
45
Сборник Л. Пантелеева под названием «Новенькая» вышел в конце года (М.: Правда, 1948). Рассказ «На ялике» удалось отстоять. Дарственная надпись автора: «Дорогой Лидии Корнеевне, которая выходила и вынянчила это бедное недоношенное дитя — с отцовской признательностью и благодарностью. Л. Пантелеев. 4.XII.48».
46
На самом деле имя Белыха — Григорий. Григорий Георгиевич Белых, соавтор Пантелеева по книге «Республика ШКИД», погиб в заключении. Подробнее о нем см. в дальнейших письмах по Указателю имен.