Корпус-3

Однако способа выяснить, как выглядел наш писатель, нет. Можно только предполагать, что он был похож на меня. Точно не узнать.

Но я чувствую это — по образу его мыслей и даже по выбору слов.

Моя спутница не очень-то довольна тем, что у нее такой прототип.

— Просто невероятная фигура!.. Ты нашел что-нибудь подобное в Каталоге?

— Нет, — отвечаю я. Это не совсем правда. С помощью программ сбора данных я восстановил некоторые части Каталога и даже оценил потенциал первоначального Кладоса — от которого в нашем Корабле осталось совсем немного.

Когда-то Корабль был значительно больше — и да, на нем могло существовать нечто вроде Матери. К звездам нас отправили полностью подготовленными, однако мы такими не остались.

Я принял решение; отвращение и разочарование моей спутницы подсказали мне, что нужно сделать с последней книгой. Я отвечаю за культурный уровень и боевой дух колонистов — и в целом за успех или провал нашего длинного и трудного путешествия. Прочитать первые десять книг и понять, что все наши воспоминания сфабрикованы, — ужасное потрясение. Но еще ужаснее мысль о том, какими аморальными были создатели Корабля, как отчаянно они мечтали добиться победы любой ценой, при любых условиях — и не важно, что при этом станет с другими существами, другими планетами.

Зло.

Хотя мы могли бы извлечь из него пользу… Что-то до сих пор во мне — неправильное, извращенное. Чудесное.

Последний томик, одиннадцатый, я утаил. Мысль о нем обжигает меня даже сейчас… но и радует тоже. Когда-нибудь, через много веков, люди узнают всю историю целиком, и она потрясет нас, таких юных, сильных и уверенных в себе.

Я положил одиннадцатую книгу в пакет, запер его в изолированном хранилище и позаботился о том, чтобы он остался на Корабле до тех пор, пока тот находится на орбите.

Если вы прочитали эти древние тексты и наш анализ, значит, вы взрослый и образованный человек. Но будьте готовы — сейчас вам предстоит узнать то, что может изменить все ваше представление о том, чего мы достигли, о том, кто мы такие.

Мы должны жить, завоевывать новые миры — в переносном смысле, разумеется. Мы нашли отличную планету. Здесь нет цивилизации, и мы уже интегрируемся в ее биосферу.

Корабль научился. Корабль научили.

Однако урок оказался тяжелым.

Одиннадцатая книга

Мир и покой космоса. Мы, по-прежнему прикрытые щитами, направляемся вниз, к маленькой луне.

Полная тишина. Даже крошечный транспорт-«яйцо» не издает ни звука. Мы плывем затаив дыхание — боимся еще раз навлечь на себя гнев судьбы или привлечь внимание Штурманской Группы к тому факту, что мы живы и сейчас придем к ней в гости.

Нелл нарушает молчание, сильно втянув в себя воздух.

— Как думаешь, сколько лет Кораблю? — спрашивает она, глядя на меня. Как будто я знаю ответ.

Обессиленный, я пожимаю плечами.

— Пятьсот лет. — Тот факт, что мне это известно, удивляет меня самого. — Возможно.

— Значит, его запустили… откуда? С Земли? — спрашивает Ким.

— Из облака Оорта, — отвечает Циной. Она уменьшилась до более подходящих размеров, перестроила мышцы и кости в более энергосберегающую структуру, чтобы обрести немного свободного пространства. Ей до сих пор больно.

— Что за «каорта»? — переспрашивает Ким, наверное, для того, чтобы отвлечь ее внимание от боли.

— Облако О-ор-та. Плацента нашей Солнечной системы, огромный нимб из остатков льда и пыли, — отвечает Циной. — Диаметр конгломераций может составлять сотни километров. Корабль построили на внутренних планетах, затем отправили к далеким рубежам. Одну из лун облака Оорта выбрали, обрезали, уплотнили. На это ушло пятьдесят лет. Пятьсот лет назад, как и сказал Учитель, к ней прикрепили Корабль и запустили в полет. Если эти сведения вообще заслуживают доверия.

— Мы можем вернуться? — спрашивает Ким.

— Нет, — отвечает Циной, облизывая лапу и содрогаясь от вкуса собственной крови. — Кораблю запрещено возвращаться. Это слишком опасно.

Еще одна долгая пауза. Корабль вращается, изменяет ориентацию. Наш короткий полет — несколько десятков километров — близится к концу. Нелл и Циной подходят к смотровому окну и едва не сталкиваются головами. Я дивлюсь тому, какие они непохожие.

Наши женщины.

— Сначала о главном, — говорю я. — Впустит ли нас Штурманская Группа?

— Другие уже искали здесь убежища, — отвечает Нелл.

— И что с ними стало?

— Хотела бы я это знать.

— Сейчас состыкуемся, — замечает Ким.

Звуки присоединения, стыковки. Давление выравнивается, и у нас закладывает уши. Циной — наша первая линия обороны — идет к люку.

Он распахивается, и нас обдает потоком очень холодного воздуха. Транспорт покрывается инеем у нас на глазах.

Серебряный век

Стыковочный модуль — широкий цилиндр с множеством тросов и сеток. С одной стороны он открыт, но за ним лишь холодная тьма. Закрепленная на луне сфера не предназначена для раскруток, ее обитатели жили в вечной невесомости — а может, и в вечном холоде?

— Скажи ей, чтобы стала более гостеприимной, — советую я Нелл.

— Ладно. Помоги нам, пожалуйста!

Нет ответа.

— Может, добавишь тепла? — добавляет она.

— Ты уверена, что с тобой говорил человек, а не призрак? — спрашивает Ким, поводя плечами, и выплывает из люка. Никто из нас не хочет прикасаться к замерзшим тросам и сетям. Холодный воздух обжигает легкие. Но по крайней мере им можно дышать.

Впереди вспыхивает яркая полоска света, и это не часть освещения Корабля. Все — даже Циной — удивленно вздыхают.

— Космический луч, — высказывает предположение Циной.

Нет, я уже видел нечто подобное — это мой призрак-спаситель, тот, которого не существует.

Возникает слабое сине-зеленое сияние, оно становится ярче, желтеет. Отсек за пределами зоны стыковки освещен крошечными лампочками. Все повторяется — я снова иду к свету, гонюсь за теплом.

— Понятно, — говорит Нелл. — Мать не хотела, чтобы мы спускались сюда, поэтому приучила нас бояться Штурманскую Группу.

— Или же потому, что здесь опасно. Возможно, Группа даже отдаленно не похожа на нас. — Ким обрывает свою мысль, и мы содрогаемся: как это грубо — даже предполагать такое, притом именно сейчас.

— Странно, — говорит Циной. — Если Штурманская Группа выбрала нас…

— Быть может, мы все еще представляем опасность, — отвечаю я. — Мы по-прежнему дети Матери. В некотором роде.

Томчин неразборчиво что-то гудит.

Еще одна полоса света. Циной свистит и начинает раздуваться. Мы жмемся к ней — она выделяет тепло.

— Не поджарь малышей, — напоминаю я.

Она смотрит на меня и медленно моргает — три разных века, все прозрачные. Она никогда не спит, никогда не перестает видеть. Я знаю, что у малышей все хорошо; возможно, им сейчас жарковато, но они в безопасности.

Мы замерли, словно дети на пороге дома с привидениями. Желтые листья, лунные октябрьские ночи, длинные проселки, на которых пляшут тени от деревьев, пакеты сладостей… дрожащие огоньки свечей в тыквах. Это сравнение вызывает столько забытых, ложных воспоминаний — дома с привидениями, провинциальные города, Хэллоуин, — что на глаза тут же наворачиваются слезы.

Кто-то здорово повеселился, когда создавал меня. Впрочем, не исключено, что меня сделали на основе человека, который действительно жил на Земле.

Заколдованный дом — это я. Привидение — мой разум.

— Ничего не выходит, — говорит Нелл. — Попробуй ты. — Она указывает на меня, затем поворачивается к остальным. — Мы все попробуем по очереди.

— Эй! Помогите! — кричу я, и воздух, вылетающий изо рта, превращается в снег.

Проходит еще несколько минут. Нелл уже указывает на Кима, когда мы чувствуем, что по цилиндру движется слабый поток воздуха. Металл во тьме скрипит, щелкает, стонет, и эти звуки подчеркивает негромкое шипение. Мы отступаем к люку — спасибо, с нас уже довольно, — как вдруг прилетает теплый ветерок, он гладит наши лица и руки, шелестит иглами Циной.