Анна-Мария

— Раз вам все равно не спится, Аммами, не пойти ли нам с вами куда-нибудь, где играет музыка и где танцуют?.. После Берлина это доставило бы мне удовольствие… Хорошо?

Они вышли; парижское небо вновь обрело свой довоенный полуночный колорит… Огромные ходули буквы V пересекали небо, измученное бессонницей. Ходули эти лучше были видны из темного колодца двора Лувра; отсюда огромная симметричная буква V разворачивалась в небе, опираясь на Триумфальную арку… Анна-Мария непременно хотела все это показать Жако. Вдоль улицы Риволи жемчужными нитями висели тесные ряды крупных, ярко светящихся фонарей. А за ними начинался огненный поток площади Согласия.

— Теперь нам не от кого прятаться, — сказала Анна-Мария. — Какое счастье — этот свет, но я еще не привыкла к нему, мне как-то не по себе, словно я хожу голая… Теперь уж нигде не заблудишься.

Огни Елисейских полей провожали их до самого офицерского клуба союзников, где играла музыка и где танцевали.

В клубе было столько военных, что, несмотря на безупречных метрдотелей и элегантных женщин, все здесь напоминало о войне. Большинство посетителей были американцы, и оркестр в клубе был превосходный, американцы любят танцевать под превосходный оркестр. Не успел Жако заказать шампанское, как Анну-Марию пригласил какой-то американец. Она встала. Только она вернулась на место, подошел другой, и так без передышки, весь вечер. Жако пил и смотрел, как танцует Анна-Мария: какая у нее тонкая талия! В его жизни была только одна любовь — Женни.

Анна-Мария возвращалась к нему и чинно садилась рядом, на ее нежных щеках играл легкий румянец… Но вот снова подходит тот, первый американец… Она танцует главным образом с ним. Жако потягивает вино, зажав бокал в широкой ладони. Три часа ночи.

— Превосходные вещи делали в Германии, — говорит Анна-Мария, высунувшись из окна и разглядывая автомобиль. — У него хороший ход? Вы должны научить меня водить машину. Чтобы стать фоторепортером, я должна все уметь.

Жако не видел Анну-Марию с того вечера в клубе, а с тех пор прошло две недели. За это время она успела увлечься фотографией. Как хорошо, что он надумал привезти ей лейку, хотя на первый взгляд этот подарок показался ей бессмысленным! Ремешок аппарата улегся как раз в ложбинке между грудей.

— Не знаете ли вы, где можно было бы пообедать за городом? — спросил Жако, когда они сели в машину.

— Погодите… Не могу собраться с мыслями от волнения — неужели я сижу в машине! Сколько времени прошло… В последний раз я ехала на машине зимой 1944 года. Это был санитарный грузовичок… Надеюсь, вы умеете водить?.. А то мне очень страшно!

— Я умею водить, даже когда машина в исправности. Хотя я не привык к этому, ведь мои парни за несколько ночей гробили любую машину…

— Умираю от страха, — сказала Анна-Мария, когда они огибали Триумфальную арку.

Машина свернула на широкую аллею Булонского леса.

— Не будем искать ресторана в лесу, здесь еще повсюду железный лом и полно военных… Поезжайте через мост, раньше на том берегу, вдоль Сены, было много ресторанчиков.

Все тут было словно припорошено пылью, которую никто, кроме ветра, не сметал. И пусто, как в городах, откуда все живое ушло при приближении немцев. Мертвыми казались невысокие дома, стоявшие в дорожной пыли, лицом к Сене и великолепным деревьям, которыми некому было любоваться. Гараж… фабрика… свежая воронка, должно быть на месте дома — между обвалившимися камнями уже пробивается трава, — ресторанчик с разбитой террасой… гостиница… Кому может прийти в голову поселиться в этой гостинице?.. Груженая баржа тащилась не быстрее улитки. Вдоль берега — неподвижные баржи. Парк за длинной оградой… Маленькие оштукатуренные виллы, и снова — обвалившиеся камни… маленькие кафе, маленькие гостиницы, гаражи, ресторанчики, заборы… Ресторанчик при гостинице… За оградой зелень. А что, если рискнуть? Жако поворачивает… и едва успевает вывернуть машину: мимо метеором проносится американский грузовик! Он уже давно исчез, а они все никак не могли опомниться, только чудом им удалось избежать катастрофы, они представили себе, как грузовик на всем ходу врезается в их машину… На этой пустынной дороге, казалось, не было никого, кроме них, и Жако, разворачиваясь, даже не оглянулся; их спасла какая-то доля секунды… Они погибли бы от столкновения с этой машиной, быть может единственной, проехавшей здесь за целый день.

В конце концов Жако все же свернул во двор; они были в хорошем настроении, им дышалось легко. Во дворе, налево — беседки из зелени, направо — двухэтажный дом. Оттуда тотчас же вышла женщина. «Накормите нас?» — спросил Жако.

Настоящий лабиринт! Они гуляли между беседками, выбирая столик. Вернее, не гуляли, а кружили на месте, с одной стороны они наталкивались на стену, с другой — на курятник и чуть подальше — маленький чуланчик, где помещалась уборная. Беседки из растрепанной колючей зелени были крытые и без крыш, за решетчатой загородкой или за подстриженными кустами, словом — на любой вкус, но пустые… Деревянные столы на прочно врытой в землю ножке стояли без скатертей, засыпанные листьями, песком и гравием, словно только что прошла гроза. Жако и Анна-Мария уселись за первый попавшийся столик, но тут же встали: повсюду валялся высохший помет. Появилась женщина с клетчатой скатертью на руке и подносом.

— Лучше всего вам будет там, — сказала она и повела их в закрытую, самую тенистую беседку. — Можем вам предложить, — накрывая на стол, сказала женщина, с понимающей, сочувствующей улыбкой на губах, — для начала сардины, колбасу, салат, гусиный паштет… Затем — бифштекс или свиные отбивные… Картошку, жареную или отварную… Потом, если пожелаете, омлет с ромом или яблочный торт…

— Черт знает что! — сказал Жако, когда они заказали обед. — Их тут всех следовало бы пересажать!

Внезапно в беседке стало светло, листья зазеленели, золотые блики превратили скатерть в шкуру пантеры, стаканы засверкали, а солнечные лучи словно прибили пыль, и она исчезла…

— Что будете пить? — спросила женщина; она принесла закуски, среди них на подносе стояла вазочка с белой распустившейся розой.

— Она принимает нас за влюбленных, — сказала Анна-Мария, когда женщина ушла, — мы для нее не просто клиенты, с которых можно содрать: она явно покровительствует нам.

Отчаянно кудахтали куры. Залаяла собака. Послышался мужской голос: «Мадам Антуан, принимайте бутылки, только виши нет, я привез бадуа…»

— Интересно, кто будет ее здесь пить, эту бадуа? — спросил Жако… — Но тут все-таки хорошо. Встречались вы с тем американцем?

Этот вопрос вертелся на языке у Жако с той самой минуты, как он увидел Анну-Марию.

— С каким американцем?

Розово-белая редиска походила на рот и зубы Анны-Марии.

— С тем, с которым вы всю ночь протанцевали тогда в клубе.

— Да что вы, это же не принято!

— Вашим друзьям повезло, что родители дали вам такое прекрасное воспитание, — заметил Жако. — Мы должны быть им очень благодарны.

— О, посмотрите-ка, петух на столе! Точь-в-точь флюгер!

Анна-Мария вскочила с аппаратом в руках. Петух, окаменев посреди стола, ждал ее, повернувшись боком.

— Меня посылают в Германию с оккупационными войсками, — сказал Жако, когда она вернулась на место. — Хотите поехать туда потренироваться? Мы скажем, что вы репортер.

— Какой газеты?

— Любой…

— Лучше, как будто я фоторепортер Агентства…

— Воля ваша.

Жако улыбался. Она сказала «как будто», словно маленькие девочки, когда они играют: «как будто» они пришли в гости или на прием к врачу.

— Я еду на юг, где война прошла стороной. Увидите, вам будет там хорошо. Признаюсь, я с радостью покидаю Берлин. Жить среди развалин в конце концов становится невыносимым. Нельзя существовать среди хаоса.

— Развалины хороши только тепленькими.

Жако посмотрел на нее: да она, оказывается, цинична, эта девица, не забывшая родительских наставлений. Один бог знает, что у нее на уме!