Анна-Мария

Я не могла не рассмеяться… С этими ведьмами любую неприятность можно уладить с помощью тысячефранковой бумажки. Но они мне надоели. Надоела эта вилла. Даже аббат Клеман, даже Мартина. Пока я подымалась по лестнице впереди Альвареса и его друга, я думала о том, что все вокруг меня живут своей напряженной жизнью. Всех связывают какие-то тайны, только я ничего не знаю и стою в стороне. Играю в непонятную мне игру. Именно тут, на лестнице, я внезапно решила вернуться в Париж.

Но только мы вошли в комнату и едва я усадила своих гостей, как на лестнице послышался перестук деревянных подошв: кто-то бежал, кто-то несся галопом. Дверь распахнулась, на пороге появилась Мод. С трудом переводя дыхание, она проговорила:

— Рене арестован!

Рене угодил в западню. Пришел к товарищу и напоролся на полицейских. Товарищ был арестован, и всех, кто приходил к нему, забирали. Даже арест Жоржа не мог бы быть для меня большим ударом. Меня охватила слабость. Альварес обнял меня за плечи, как тогда в коридоре, в день гибели Женни, и, словно читая мои мысли, сказал:

— Это все-таки другое, Рене ведь не умер.

Мод попросила сигарету, потом огня, мы никак не могли отыскать спички, зажигалка не работала… Ох, эта женщина, да и вообще курильщики!.. Вечно ищут то табак, то огонь, то пепельницу… Спутник Альвареса, а я думала, он тоже испанец, оказался французом.

— Ты знаешь, куда его увели? — спросил он Мод.

— В Л. Тамошний префект — гадина.

— Кто он?

— Боргез, бывший морской офицер, Жан Боргез…

— Еду! — закричала я. — Жан-Жан освободит Рене, или же этот негодяй будет иметь дело со мной…

Мод помогла мне надеть жакет, и хотя нас было всего четверо, в комнате стояла такая толчея, будто здесь собралась целая толпа.

— Когда отходит поезд? Ведь нужно еще попасть на поезд, чтобы добраться до Л. А как быть со старыми ведьмами, они, чего доброго, поставят на ноги полицию! Нужно пойти их успокоить. Если я сейчас сбегу, они вообразят бог знает что и обязательно вызовут полицейских… Мод, Мод, скажете ли вы наконец, когда поезд?

Мод дрожащими руками перелистывала расписание, Альварес пытался отнять у нее книжечку, так как она ничего не соображала. Друг Альвареса сказал:

— Лично я не стал бы ничего просить у этого вишистского префекта, у этого подлеца Боргеза… Ведь это именно он и выдал заложников после событий на вокзале в Л. Противно быть ему чем бы то ни было обязанным…

— Обязанным? Это я буду чем-нибудь обязана Жан-Жану? Ни столечко, мосье, ни столечко! Прикажу ему выпустить Рене, и все, точка… Он же еще мне и спасибо скажет!

Я спустилась в сад. Старые ведьмы по-прежнему возлежали на своих шезлонгах. Едва завидев меня, они снова начали швырять шишки. Помешанные, буйно помешанные.

— Мне только что сообщили, что я получила наследство! — крикнула я еще издали. Бомбардировка немедленно стихла: заговорило любопытство! Меня подпустили поближе: — Большое наследство!

— От кого бы это? — недоверчиво спросила вдова.

— От тетки. Я должна срочно ехать в Л., чтобы вступить в права наследства. Вот вам две тысячи франков. Если, вернувшись, я узнаю, что вы подстроили мне какую-нибудь гадость, то не дам тех трех тысяч, которые вы могли бы получить.

Говорила я путанно, однако они прекрасно поняли.

— Поторопитесь, — посоветовала вдова, — ваш поезд отходит ровно в четыре…

Я успела на четырехчасовой поезд. Меня сопровождал Гастон, друг Альвареса. Я не захотела ехать с Мод, она вульгарна и привлекает к себе внимание. Уверена, что мальчик попался из-за нее, В Альваресе сразу можно узнать иностранца, а я боялась каких бы то ни было заминок в дороге: необходимо как можно скорее попасть в Л. Я надела шляпку, приняла вид светской дамы. Гастон выглядел вполне прилично — шляпа, перчатки… Оказывается, он профессор философии.

Л. самый безобразный город, какой мне когда-либо доводилось видеть. Единственное красивое здание здесь — это префектура, расположено оно в старинном густом парке. Однако Жан-Жана надежно охраняли, прежде чем добраться до него, мне пришлось пробиться сквозь строй рогаток. Я твердила жандармам, служащим, привратнику: «Передайте мосье префекту, что здесь его сестра, мадам Белланже, и что она не намерена ждать в приемной». Наконец за мной пришел лакей в ливрее (на пуговицах — герб Боргезов. Так я во всяком случае полагаю…) и через анфиладу раззолоченных комнат провел меня в кабинет префекта. Жан-Жан с сияющей улыбкой ждал меня, стоя за письменным столом:

— Здравствуй, Аммами! — Так он называл меня, когда был совсем маленьким. Мы обнялись.

— Ты все такой же красивый, — сказала я, слегка отстранившись.

— Это ты все такая же красивая, — возразил он. — Феноменально — совсем девочка! Жена будет очень рада тебя видеть, я так часто рассказывал ей о тебе. Ты знаешь, у нас ребенок! На тринадцатом году супружеской жизни! Теперь рассказывай, откуда ты…

Мы уселись в массивные кожаные кресла. Я рассказала ему о своих невзгодах, о разлуке с семьей, о том, как застряла в маленьком городке, у мерзких старух…

— Значит, ты должна была жить в замке Дуайен? — переспросил он с ноткой почтения в голосе. — Я сделал все возможное, чтобы замок мадам Дуайен не реквизировали… Она — урожденная Шамбот, Шамботы самые богатые люди во всей округе… Но замок все же взяли под комендатуру…

— Под гестапо, — небрежно уточнила я. — Замок очень красивый… Ты тоже неплохо устроился… Да, кстати, только что арестовали моего соседа по дому, мальчишку-туриста. Не мог бы ты его освободить?

— А в чем его обвиняют? — Жан-Жан нахмурился. — В том, что он турист? За это не арестовывают.

— Вот и заблуждаешься. Говорю тебе, он занимался туризмом и только туризмом. Мы уже девять месяцев живем бок о бок, и я лучше твоих агентов знаю, турист он или нет! Он потерял родителей во время оккупации…

И т. д. и т. п. Я изложила факты так, как мы уговорились…

— Посмотрим… — неопределенно пообещал Жан-Жан.

— Надеюсь! Когда ты займешься этим? Не забудь, его зовут Рене X., он арестован в А.

— Завтра утром. Ты обедаешь и ночуешь у нас, Аммами…

Я осталась обедать и ночевать. Жена Жан-Жана, крупная полная блондинка, еще кормила грудью ребенка, чудесного, как с рекламы, младенца. Нет, он не похож ни на маленького Жан-Жана, ни на Женни, скорее уж на мать… Раза два Ядвига — жена Жан-Жана — со вздохом вспомнила «бедную Женни». Мы потолковали о стариках Боргезах, об исчезнувшей в водовороте событий Раймонде. Все это происходило в детской, с небесно-голубой колыбелью и розовыми обоями с изображениями зверюшек. Потом мы обедали в огромной столовой за банкетным столом, и два лакея в белых перчатках прислуживали нам. Жан-Жан явно чувствовал себя видной персоной и был полон сознания своей важности. Для префекта он излишне красив и глуп, даже глупее прежнего. Он рассказывал о своих отношениях с немцами: генерал, граф фон такой-то — очаровательный человек, Жан-Жану стыдно перед ним за французов, за их невоспитанность, за их недружелюбие. Лейтенант Ганс Браун каждый день приходит поиграть в теннис, да и другие офицеры, несмотря на занятость, всегда находят время отдать визит «die schöne Frau von Borgheze». Я оценила это «фон»! О событиях на вокзале он не обмолвился ни словом. Послушать его, теперешняя жизнь — просто идиллия.

Сразу же после обеда Жан-Жан извинился: его ждут у генерала на партию в бридж. Увидимся завтра утром.

— Не забудь о моем протеже…

— Нет, нет…

Я сослалась на усталость, и по распоряжению Ядвиги меня тотчас же отвели в мою комнату. Оказывается, в этом доме позолота скрывала вещи довольно неприглядные. Водопровода нет, в зловонной тумбочке — ночной горшок. Зато под окнами — огромный парк и верхушки деревьев медленно, по-медвежьи неуклюже, раскачиваются в звездном небе. Я вся дрожала от нетерпения.