Анна-Мария

Слезы покатились из его глаз, и казалось, теперь он все видел, все понимал. И однако, он снова и снова повторял ту фразу: «Не ходи, не ходи, не ходи…»

Неужели жена его так никогда и не вернется? Я тоже была вся в поту. Наконец шаги на лестнице! Да, это она, но без врача.

— Не нашла!..

Я бы с удовольствием дала ей пощечину! Не сказав ни слова, я выбежала из комнаты. К аббату Клеману! Он был дома. «Ваш молодой сосед, — переспросил он, — тот, что над вами?.. Иду! Погрейтесь у огня, я сам им займусь…» Он взял большой зонт, и из окна мне было видно, как луч его фонарика прорезал тьму. Мартина принесла мне стакан грога, положила под ноги горячий кирпич, словно больна была я.

Я чуть было не заснула, поджидая аббата, и наконец, не выдержав, вернулась на виллу. И хорошо сделала: не знаю, куда запропастился аббат, но у нас его не оказалось, однако врача он прислал; когда я вошла, осмотр больного уже закончился и врач расспрашивал его жену.

— Странно, — в раздумье проговорил он, — что с ним случилось?.. Когда это началось?

— Вчера вечером.

— Но чем вызвано такое состояние?

Долгая пауза. Наконец она ответила:

— Сильным нервным потрясением…

Врач посмотрел на нее…

— Ну что ж, — сказал он вдруг, — пусть будет потрясение…

Он вынул перо, бумагу и на краешке ночного столика написал рецепт.

На следующее утро молодая женщина постучалась ко мне около одиннадцати часов, но я еще не вставала. Вчерашние события так взволновали меня, что я всю ночь не сомкнула глаз.

— Это я, — улыбаясь, сказала она. — Меня зовут Мод. Ему лучше! Все в порядке, он окончательно пришел в себя. Но сегодня ему придется еще полежать. Не будете ли вы так любезны навестить его немного погодя… А еще, — прибавила она нерешительно, — не могли бы вы попоить его чем-нибудь? У нас, знаете ли, ничего нет, мы здесь только ночуем… Рене, то есть мой муж — коммивояжер, торгует коньяком и вынужден все время разъезжать, а я не люблю оставаться одна и поэтому сопровождаю его повсюду… Мне легче попросить чашечку кофе у вас, чем у этих старых ведьм…

Слушая ее небылицы, я встала, оделась, но, когда она приплела сюда еще и коньяк, я отложила гребень и сказала ей без обиняков:

— Бросьте ваши басни про коньяк, мадам… Оставляете меня с больным человеком, а он в бреду выбалтывает вполне достаточно, чтобы… Вы же меня совсем не знаете, мадам! По-моему, вы весьма неосмотрительны!..

— Но насчет коньяка довольно складно получается, — возразила Мод. Она красила губы перед моим ручным зеркалом. — Вчера не было другого выхода, должна же я была пойти за врачом!

Я не могла скрыть раздражения.

— Вам надо было добиться, чтобы за врачом пошла я! Любыми средствами добиться. Сказали бы — муж кончается, боюсь — умрет без меня или еще что-нибудь в этом роде! Я бы не могла отказать!

Что же это! Я, кажется, впадаю в наставительный тон!

— У меня наверху даже зеркала нет, — сказала Мод, приглаживая волосы моей щеткой, — собачья конура!

Мы поднялись вместе; Мод несла завтрак на подносе, а я несколько поленьев. Юноша лежал все в той же измятой пижаме в полоску, он был небрит и после вчерашнего лихорадочного румянца показался мне особенно бледным.

— Не знаю, как вас и благодарить, мадам, — сказал он робким голосом…

Я возилась у печки с поленьями…

— …я пережил сильную душевную драму…

Я по-прежнему стояла к нему спиной, мне было неловко, словно я подсматриваю в замочную скважину.

— Извините, пожалуйста, — пробормотала я, — кофе отвратительный.

— Вкуснейший, мадам… Я бредил, знаю, и наговорил достаточно, чтобы нас всех повесили… Припоминаю, что принял вас за монашку. А вы и впрямь чем-то на нее похожи. Но сейчас все французы — единомышленники, не правда ли, мадам?

В полдень я приготовила им второй завтрак, но не поднялась наверх, Мод отнесла его к себе на подносе. Они уехали в тот же вечер.

Приблизительно с этого времени и начали появляться на вилле незнакомцы. Ежедневно, иногда по нескольку раз в день они спрашивали людей, которые никогда здесь не жили, о которых мы и не слыхали… Впрочем, это только так говорится: мы… Кроме меня да старшей сестры, в доме никого не оставалось: жандарм, как я уже говорила, уехал, и обоих полицейских тоже куда-то унесло. И слава богу, ведь они жили рядом с четой Мод — Рене. Теперь на звонки обычно открывала я, но случалось это редко — чаще всего входная дверь стояла незапертая; заслышав шаги или голоса, я выбегала и сталкивалась с незнакомцами иногда уже на площадке… Приходили они по двое, по трое: то молодые парни в кожаных куртках, то солидные мужчины в пальто и мягких шляпах. Два-три визита в день.

Мод и Рене больше не появлялись. Я не видела их уже две недели, как вдруг столкнулась в городе с Мод, когда она выходила из ресторана под руку с каким-то мужчиной. Бросив своего спутника, она подошла ко мне: «Можно вас на минуточку, мне бы хотелось вас кое о чем спросить…» Она, видимо, отлично закусила и выпила. Даже не оглянувшись на своего кавалера — он дожидался ее в нескольких шагах. — Мод увела меня в находившийся поблизости бар.

Нелепо, слишком по-модному отделанный бар с оранжевыми креслами, росписью на стенах и запахом свежей штукатурки… Бармен читал газету, невидимое радио что-то мурлыкало, а единственный посетитель, приподняв муслиновую занавеску, смотрел в окно.

— Мы не решаемся вернуться к старухам, — чуть слышно сказала Мод. — Полиция за нами не приходила?

— Насколько мне известно — нет… Но ежедневно ходят какие-то люди… Правда, спрашивают они не вас, просто не знаю, что им нужно…

— Пожалуй, им все-таки нужны мы… Только они не знают, под какой фамилией нас искать… Колоньяль, то есть Рене, ох, я и сама запуталась со всеми этими именами… он ведь вовсе не муж мне… и не любовник даже… Рене убил одного человека… возле ипподрома… Вы сами видели, в каком состоянии он был после этого. Из леса выбежали и погнались за нами два немца. Одного из них Рене ранил. Удивительно, что боши не подняли шума вокруг этого дела, неспроста, должно быть. Мы боимся, что они напали на наш след и теперь выжидают, раскидывают сети пошире, надеясь захватить всю организацию.

Я смотрела, как шевелятся ее алые полные губы, как вздрагивают густо накрашенные ресницы, как блестят ее южные глаза, черные, с ярким белком. Мужчина по-прежнему глядел в окно, бармен возился с заговорившим вдруг приемником, что, видимо, не устраивало его.

— Пришлось Рене убить немца, иначе он завалил бы всех нас… Бедный мальчик…

Кого она жалела — Рене или того, другого?..

«Бармен!» — крикнул человек, сидевший у окна. Бармен вышел из-за стойки, бросив приемник, рокотавший теперь, как целая толпа. Посетитель явно потерял терпение — сколько можно ждать! Он расплатился и вышел. Бармен вновь занялся радио.

— Все наши явки погорели, — сказала Мод, — вилла, пожалуй, еще самое безопасное место. А как, по-вашему?

— Не могу вам сказать, у меня нет опыта…

Мод слегка поежилась.

— Холодно, — сказала она.

— Ничего, теперь уж недолго, скоро наступят хорошие солнечные дни…

Мод улыбнулась — зубы у нее крупные, короткие, редкие.

— С вами как-то легче на душе становится, — сказала она. — Рене тоже считает, что с вами легко… Ну, пора идти, меня ждут… Бармен!

— Бросьте, я заплачу… А как мне вас предупредить, если случится что-нибудь неладное?

Она встала:

— Скажите этому бармену: «Возлюбленный Мод ее бросил».

Как все просто и сложно, как они доверчивы и подозрительны одновременно. Лично я ни за что бы не доверилась этому бармену.

Я не ошиблась, вскоре действительно наступили хорошие солнечные дни. В домах мы еще замерзали, но на улицах стояла такая теплынь, что в пору было ходить без пальто, и было так славно, что не хотелось возвращаться в комнаты… Мы сидели с аббатом на замшелой скамейке, за виллой, возле сарайчика, и смотрели, как подопечный аббата пилил дрова. Надеюсь, их пилят для меня в последний раз, на следующий год меня уже здесь не будет! Аббат всегда сам наблюдал за своими подопечными, с которыми приходилось держать ухо востро.