Страница 12 из 63
Мне шел тринадцатый год, но я еще не подозревал, что детство мое в Алари уже кончилось.
Первая империалистическая
Война приходит в Аларь
Вспыхнувшая в 1914 г. первая империалистическая война тяжким бременем легла на плечи трудящихся России, в том числе и на «инородцев», на которых с 1 января 1915 г. уже было распространено «положение о военном налоге». Конфискация скота, одежды, отправка на тыловые работы — все это сказалось и на населении Восточной Сибири.
По определению В. И. Ленина, «война создала такой необъятный кризис, так напрягла материальные и моральные силы народа, нанесла такие удары всей современной общественной организации, что человечество оказалось перед выбором: или погибнуть, или вручить свою судьбу самому революционному классу для быстрейшего и радикальнейшего перехода к более высокому способу производства»{13}.
Весть о войне дошла до Алари в начале августа 1914 г., когда в русских и бурятских селениях кончали сенокос и готовились к уборке урожая.
Наша семья в это время, как всегда, жила в летнике. Здесь мы, подростки, весело проводили время: играли в городки, бабки и лапту, ловили мальков на речке, ходили в лес за ягодами. Вечерами на берегу реки устраивали посиделки, где собиралось все население летников. Здесь было всегда весело: пели песни, до самозабвения танцевали ехор. А мы, мальчишки, до одури носились наперегонки по лужайке.
Известие о войне сразу оборвало наше веселье. Его принесли в Аларь крестьянки из Голумети. Страшное слово «война», словно топор, рубило все пополам. Мирные дни оставались где-то позади, впереди нас ждали только тревоги и страдания.
Крестьяне рассказали, что объявлена мобилизация. К ним подходили женщины с заплаканными глазами, молча слушали и также молча возвращались в свои юрты.
В первые военные годы в жизни Алари мало что изменилось. Только потянулись через Аларь в Черемхово на мобилизационные пункты беговые дрожки, брички, телеги с солдатами для «царя-батюшки». Бурят пока не трогали. Их стали брать в армию на третий год войны, да и то на тыловые работы.
«Несколько тысяч бурят Иркутской губернии, по преимуществу бедняков, еще в 1916 г. было реквизировано в прифронтовые районы. Царизм рассчитывал этой даровой рабочей силой как-то покрыть огромные расходы, затрачиваемые на войну.
Но мобилизация, как было сказано в царском указе „реквизиция“, инородцев обернулась иными последствиями: передвижения огромной массы людей по железной дороге через всю Сибирь и Россию, общение с фронтовиками раскрыли людям глаза на происходящие события. Буряты увидели, какие непоправимые бедствия принесла народу всей России первая империалистическая война и какие тягостные испытания их ждут в будущем»{14}.
Царские чиновники шныряли по улусам, собирая деньги, забирая для военных нужд лошадей, овчины якобы для отправки на фронт мобилизованным бурятам.
Экономическая разруха по всей Российской империи, вызванная войной, отрицательно сказалась на хозяйстве бурят, особенно от этого страдали бедняки и середняки, так как реквизиция тягловой силы подорвала сельское хозяйство. В русских селениях и бурятских улусах не хватало рабочих рук. Трудоспособные мужчины ушли на фронт или на работы в прифронтовую полосу. Началась спекуляция хлебом. Торговцы и лавочники прятали излишки товаров, а потом втридорога продавали их крестьянам.
По указу царского правительства мобилизации подлежали лица, родившиеся в 1885–1897 гг., в возрасте от девятнадцати до тридцати одного года. Сыновья нойонов и кулаков под теми или иными предлогами уклонялись от мобилизации: одни давали взятки военным чинам или врачам, другие нанимали вместо себя батраков и бедняков.
На следующий день после проводов мобилизованных у нас в избе собрались дядя Василий, Иванов, Кобзев, Хрусталев и Коровкин. Начались обычные разговоры, а потом все попросили ссыльного Иванова рассказать о войне. Мы с мамой и малышами устроились за печкой на кровати: за столом сесть было негде. Об Иванове мы уже раньше знали от дяди, что он хороший рассказчик и интересный человек. В тот вечер мы услышали о положении на фронтах, о том, что русская армия терпит поражение за поражением, народ разоряется и кое-где уже начинаются выступления против войны. Ведь наживаются на войне богатые, а остальным она несет только смерть и несчастье.
Наступил 1916 год, а война все продолжалась. И конца-краю ей не было.
Отца взяли на заметку в волости как злостного неплательщика военного налога. Пригрозили, что если в ближайшее время он не заплатит, то его отправят с очередной партией мобилизованных на фронт — рыть окопы. Лишился он и временной работы на почте, где какое-то время развозил по улусам корреспонденцию и посылки.
Чтобы уплатить налог, отец и мать решили было продать поросенка, телку и сдать в аренду пашню и покосные угодья, оставив себе лишь лошадь и корову. Больше денег неоткуда было взять. А как прокормить малышей? Мы и раньше считались бедняками, а в тот год неделями сидели на хлебе и воде. А зима была лютая! Улус. Бурухтан, где мы тогда жили, до самых крыш завалило снегом. От Алари, стоявшей на тракте Черемхово — Голуметь, до нас можно было добраться только пешком: санную дорогу всю замело. Мы надеялись, что утонувший в снегу улус, куда даже соседи давно не заглядывали, будет обойден суровым начальством в лице станового пристава и урядника, поэтому радовались метелям и заносам.
Окна в нашей полуразвалившейся хатенке занесло так, что свет едва просачивался в комнату. Мы с двумя младшими братишками все вечера просиживали на печи, развлекаясь как могли. Родителям было не до нас.
В один из таких вечеров дверь неожиданно распахнулась и за клубами холодного воздуха показались двое мужчин в овчинных тулупах. Это были Михаил Кобзев и Иннокентий Хрусталев.
Они разделись и сели на скамейку возле стола. Тут же подошел и Василий.
Отец пожаловался на жизнь, стал было рассказывать, как гоняется за ним урядник Порфирий, требуя уплаты военного налога, но скоро умолк. И Кобзев и Хрусталев и без того хорошо знали о нашем положении: дома было пусто, голодно, да и порой холодновато — окна заткнуты всяким хламом, с крыши половину дранок снесло бураном. Дня через два, поздно вечером, когда все мы уже улеглись спать, раздался громкий стук в дверь и два голоса, на русском и бурятском языках, потребовали немедленно ее открыть.
От шума и криков мы тоже проснулись и высунули головы из овчин, как галчата из гнезда. Дверь между тем ходила ходуном. Видя, что медлить больше нельзя, мама откинула крючок. В облаке пара, как джинн в сказке, появился наш урядник Порфирий. Вид у него был грозный: на левом боку — сабля, на правом — наган. Его сопровождал десятский Елосой.
Порфирий не торопясь устроился на табуретке и положил ногу на ногу. Тут следует сказать несколько слов о самом уряднике.
Порфирия все знали на много верст вокруг. Родом он был из Голумети и, как местный житель, знал всю подноготную крестьян окрестных улусов — как русских, так и бурят. Любил выпить на дармовщину. От стариков в улусе я еще раньше слыхал, что в отличие от других полицейских Порфирий не гнушался гостить у «братских» — так называли бурят русские чиновники. Он всегда знал заранее, где намечаются свадьбы, какие предстоят праздники и когда кто из крещеных местных жителей справляет именины, и являлся одним из первых.
В то время Порфирию было лет сорок. На вид это был человек неуклюжий и неповоротливый, но обладал недюжинной силой. Маленькая рыжая бороденка торчала у него клином вверх, а узкие глаза из-под насупленных бровей всегда глядели сердито. Мы, ребятишки, его страшно боялись.
Урядник так поздно появился в нашем доме все из-за того же — военного налога. А кроме того, он хотел припугнуть отца, чтобы он не принимал в доме политических ссыльных.