Перфекционистка из Москвы

– Мама, почему я оставила фигурное катание? – слышу я свой голос. Он будто и не мой совсем. Будто издалека.

– Сыр здесь очень жирный, хотя нежирного сыра не бывает, – продолжает мама. – Это факт! Надо попробовать их без сыра делать.

– Почему я оставила фигурное катание? – повторяю я громче.

– У меня такое ощущение, отец, что наша дочь сегодня плохо слышит, – недовольно заявляет мама и укоризненно смотрит на меня, как в детстве. – Я про одно, она – про другое.

– Однажды на тренировке, – медленно отвечает папа, – ты увидела девочку, которая переехала из Волгограда в Москву. Талант её был неоспорим, с ней работали лучшие специалисты. Ты сказала, что с ней тягаться тебе не под силу, а второй быть не желала. Твой интерес угас.

– По-моему, вы сегодня сговорились! Оба меня не слышите! – возмущается мама. – Всё-таки лучше эти котлеты без сыра делать.

– И вы не старались меня переубедить, уговорить, поддержать? – я, наконец, отрываю остекленевший взгляд от полки.

– Мы подумали, что если бы тебе это действительно нравилось, ты бы не бросила, – поясняет отец и виновато опускает глаза.

– И правильно, что бросила! Ты стала настоящим человеком – менеджером! – гордо заявляет мама.

– Мама, я помощником руководителя, а не менеджером работаю!

– Какая разница? Главное, работа есть, – отвечает мама.

– А шансы были? – спрашиваю я папу.

– Шансы всегда есть, хотя о чем теперь говорить? – с жалостью произносит отец. – Я ходил на все твои выступления! Ты была такой искусной танцовщицей, не по годам… Потом сильно жалел, что ничего не предпринял. Всё-таки надеялся на твой внутренний голос… Но он промолчал.

– А что с той девочкой стало?

– Я слышал, что её через год родители увезли в США, она неплохо выступала, но получила травму. С тех пор о ней больше не писали.

– Зачем ворошить прошлое? Как сложилось, так и сложилось. То, что Александра университет окончила, гораздо важнее любых танцев. Давайте со стола убирать.

Я беру часть посуды, отношу на кухню, другую приносит папа. Я, по привычке, мою тарелки. Папа вытирает.

Мы любим эту ненавязчивую тишину, которая значит для нас много больше, чем любые слова. Он будто спрашивает: «Есть проблемы, дочка?» Я грустно киваю. «Потеряла работу. Молодой человек ушел…» «Ничего, моя милая, у тебя всё будет хорошо». Я уютно устраиваю голову на его плече, и мне тут же становится легче, словно все проблемы мои вмиг перебегают по невидимому мостику к папе, а он, как настоящий рыцарь, расправляется с ними большим беспощадным мечом. В такие минуты меня оставляют тревоги и вечное беспокойство, становится уютно и тепло. Ах, если бы у меня был такой молодой человек, как папа, которому можно было бы положить голову на плечо, уткнуться макушкой в шею, и чтобы все сошлось, как пазлы.

Пазлы… Они были частью трудного времени взросления. Я проводила часы, собирая белые парусники на голубом фоне, старинные замки, утопающие в зелёной листве, сюжеты из любимых сказок и мультфильмов.

На каждый праздник, начиная с десяти лет, я неизменно заказывала коробку с пазлами. Мама моего увлечения не поддерживала, но и не препятствовала, а папа темными зимними вечерами присоединялся ко мне. Что в этих пазлах тогда мне казалось таким увлекательным, я уже не помню. Осталось лишь это удивительно концентрированное чувство завершенности, совершенства, когда я вставляла последний пазл в картинку. Все собранные картины остались в квартире родителей, аккуратно наклеенные на тонкую бумагу и развешанные по стенам. Лишь белый парусник я оставила под стеклом – хотела когда-нибудь собрать еще раз. К моменту поступления в университет свободного места для новых картин не осталось, захламлять другие комнаты мама не позволила. Учеба стала занимать всё свободное время. Тогда постепенно и утихло мое пристрастие к пазлам.

– Помнишь, мы с тобой парусник из трех тысяч пазлов вместе собирали? – спрашиваю я папу.

Папа вздрагивает.

– Я после той бессонной ночи от мамы хороший нагоняй получил за то, что пошел у тебя на поводу.

– Трудный попался экземпляр: белые облака на голубом фоне, огромные паруса.

– Но мы справились! – не без гордости заявляет папа. Плечи его расправляются, глаза блестят.

– Я до утра не могла заснуть…

– Почему?

– От восхищения, что мы всё-таки своего добились… Собрали его… Он еще там? Напротив моего школьного стола, у окна, летит по волнам?

Папа неловко переступает с ноги на ногу и виновато опускает голову.

– Прости, дочка. Мы делали ремонт и перестановку во всей квартире. Мама их все убрала. Иначе обоев не было видно. Мама так сказала.

– Как убрала? Где они? – отзываюсь я с нарастающей тревогой в голосе.

– Я не знаю, – папа на секунду замолчал, не решаясь выдать правду. – Но ты не волнуйся! Наш парусник я не дал погубить. Маме так и сказал: «Только через мой труп». Я его на дачу увез. Он теперь там висит над моей тумбочкой в спальне, как напоминание о тебе.

Я застываю с намыленной тарелкой в руке.

– Но почему же меня не спросили? Я бы их здесь повесила… Я бы их все забрала! – голос мой звенит тонкой струной от негодования.

– Мама не позволила. Сказала, что не нужно в новую жизнь со старым барахлом…

– Какое же это барахло? – шепчу я. Руки мои невольно опускаются, и намыленная тарелка выскальзывает из рук.

Я медленно выхожу из кухни.

– Опять тарелку папа разбил? – раздается из комнаты укоризненный голос мамы. – Дочка, где у тебя скатерти лежат? Я уберу эту…

Слышится скрип дверки шкафа. Я бросаюсь в комнату, но уже поздно. Глаза мои встречаются с изумленным взглядом матери.

– Что случилось? – она растерянно смотрит на меня. – Почему в шкафу только твои вещи?

Глава 5

Четверг, день, который изменил мою жизнь.

До встречи со Светой и её новой пассией в «Дантесе» остается час. Я решаю добраться до Мясницкой пешком: сначала по Садовому, потом свернуть на набережную и дальше пройти переулками. Заодно остыну, приду в себя.

«Не замечает очевидного, предпочитая скрываться от реальности в мечтах», – гудит у меня в голове. Глупость какая. Ненавистный листок! Пущу его сейчас по Москве-реке, и будто не было его. Я складываю из помятого листа бумаги кораблик. На соседней церкви поют колокола. «Предпочитает скрываться от реальности…» – голос не умолкает. Я замираю. Ни в чем не виноват этот листочек. Выкидывай его, не выкидывай – ничего не изменится.

Наверное, так люди решаются на самоубийство. Интересно, с этого моста уже кто-нибудь бросался в реку? В голове мелькают заголовки завтрашних газет: «Смерть из-за равнодушия. Молодая девушка упала в Москву-реку и утонула, потому что никто не обратил на нее внимания». Я даже не сомневаюсь, что никто не заметит. Тысячи людей проходит здесь, сотни машин проносятся, но всем не до тебя, у каждого есть свое важное дело. И пусть здесь человеку плохо, очень плохо, никто не обратит на тебя внимания.

– Девушка!

– Да, – отвечаю я неопрятно одетому молодому человеку со смуглой, давно не мытой кожей. Может быть ему не все равно?

– Дэвушка, у меня все деньги украли. Дайте на билет до дому.

Он хватает меня за сумку, я отмахиваюсь и в ужасе бегу к метро. Что это я выдумала? Не хватало еще в речку из-за перфекционизма бросаться. Да, и речка, надо сказать, совсем для этого неподходящая. Маленькая, грязная. Я понимаю – Волга. Это река с большой буквы! Недаром туда тянуло топиться столько литературных героев. Утонула в Волге – это звучит гордо! А в Москве-реке только пьяницы тонут. Нет, скорее бежать отсюда в «Дантес».

Внутри ресторана накурено и душно. Колонки у входа громыхают. Дорогу мне преграждает бармен в черных брюках, жилетке и белоснежной рубашке с широкими рукавами. Он испытывает новый способ заманить публику в ресторан. Бармен разъезжает по залу с тележкой, на которой в разноцветных тарелочках и многочисленных бутылках находятся ингредиенты для коктейлей. Посетители ресторана составляют их сами. Большинство полагаются на вкус бармена, деловито добавляя: «Побольше Бакарди», «Не надо мяты», «Двойной мартини».