Агнец

Наверное, стоило хорошенько прикинуть, что именно мы собираемся натворить, а уж потом приглашать Мэгги. То есть имеется же, наверное, какая-то разница, кому делать обрезание — младенцу восьми дней от роду (такое она уже видела) или десятифутовой статуе греческого бога.

— Мама родная, какой, э-э… внушительный, — вымолвила Мэгги, разглядывая снизу мраморный член.

— Кумир, кумир, — прошептал Джошуа. Даже в темноте я видел, что он покраснел.

— Начали, — скомандовал я и вытащил из узелка зубило.

Джошуа обернул молоток в мягкую кожу, чтоб глуше стучало. Вокруг нас спал Сефорис, и тишину время от времени пронзало лишь овечье блеянье. Огонь вечерних очагов давно распался на уголья, туча пыли, что обволакивала весь город днем, улеглась, и ночь стояла ясная и тихая. То и дело я втягивал в себя аромат сандала, витавший вокруг Мэгги, и мысли мои путались. Смешно, какие вещи помнишь до сих пор.

Мы нашли лохань и перевернули ее, чтобы Джошуа залез повыше. Он подвел лезвие зубила к крайней плоти Аполлона и слегка пристукнул молотком. Отскочила чешуйка мрамора.

— Шарахни получше, — посоветовал я.

— Не могу, громко будет.

— Не будет, кожа все приглушит.

— Но тогда весь конец отвалится.

— Ему и так слишком много, — сказала Мэгги, и мы обернулись к ней, раскрыв рты. — Наверное, — быстро добавила она. — Мне кажется. Что я в этом понимаю? Я всего лишь девочка. Чуете запах, парни?

Римлянина мы унюхали, не успев услышать, а услышали, не успев увидеть. Этот народ перед омовением мазался оливковым маслом, поэтому с попутным ветром и в жаркий день от римлянина несло за тридцать шагов. От оливкового масла, которым они мылись, и чеснока с сухой анчоусной пастой, которую лопали с ячменными лепешками, легионы на марше воняли, как целый десант из пиццерии. Если б у них в то время, конечно, были пиццы — но пиццу еще не изобрели.

Джошуа поспешно взмахнул молотком, зубило скользнуло, и аккуратно отчиканный агрегат Аполлона с глухим стуком рухнул в пыль.

— Ой, блин, — сказал Спаситель.

— Ш-ш-ш, — зашипел я.

Мы услышали, как по камням шкрябают римские сапоги. Джош соскочил с лохани и панически заозирался, куда бы спрятаться. Стены греческой бани вокруг статуи уже почти достроили, поэтому спасаться оставалось только через выход, но его уже перегораживал римский солдат.

— Эй, а вы тут что делаете?

Мы окаменели, как сам Аполлон. Но в солдате я узнал того легионера, что подходил к Юстусу в наш первый день на работе в Сефорисе.

— Господин, это мы — Шмяк и Джошуа, помнишь? Парнишка с лепешек?

Солдат вгляделся в темноту, сжимая рукоять короткого меча, уже наполовину вынутого из ножен. Узнав Джошуа, он несколько расслабился:

— Что вы здесь делаете в такую рань? Тут пока никому быть не полагается.

Вдруг солдат резко дернулся назад, упал, и на него навалилась темная фигура. Лезвие блеснуло, вонзаясь в римскую грудь. Мэгги завопила, и фигура повернулась к нам. Я ринулся к выходу.

— Стоять, — прошипел убийца.

Я замер. Мэгги обхватила меня руками и уткнулась лицом в мою рубаху. Я весь затрепетал. Солдат немного побулькал, но остался лежать неподвижно. Джошуа шагнул было к убийце, но я рукой преградил ему путь.

— Это неправильно. — Джошуа едва не плакал. — Ты не прав, что убил этого человека.

Убийца поднес окровавленный клинок к своему лицу и ухмыльнулся.

— Разве не сказано, что Моисей стал пророком, лишь убив египетского надсмотрщика? Нет господина, кроме Господа!

— Сикарии, — догадался я.

— Правильно, мальчик, сикарии. Мессия явится освободить нас, лишь когда вымрут все римляне. Прикончив этого тирана, я служу Господу.

— Ты служишь злу, — сказал Джошуа. — Мессия не требовал крови этого римлянина.

Нацелившись клинком, фанатик двинулся к Джошу. Мы с Мэгги отскочили, но Джошуа не отступил ни на пядь. Убийца схватил его за рубаху и притянул к себе:

— Что ты в этом понимаешь, сопляк?

Под луной высветилось лицо убийцы, и Мэгги ахнула:

— Иеремия!

Глаза ее расширились — даже не знаю, от страха или признания. Убийца отпустил Джошуа и потянулся к Мэгги. Я отдернул ее подальше.

— Мария? — Из голоса его исчезла злоба. — Малышка Мария?

Мэгги ничего не ответила, но плечи ее дрогнули, и я услышал всхлип.

— Не говори никому, — вымолвил убийца. Голос его звучал так, будто он в трансе. Он попятился и остановился над мертвым солдатом. — Нет господина, кроме Господа. — Он повернулся и выскочил в ночную темь.

Джошуа возложил руку на голову Мэгги, и та немедленно успокоилась.

— Иеремия — брат моего отца, — сказала она.

Прежде чем двинуться дальше, вам следует узнать про сикариев, а чтобы узнать про них, вы должны знать про Иродов. Вот, получите.

Незадолго до того, как мы с Джошуа познакомились, умер царь Ирод Великий, больше сорока лет правивший Израилем (под римлянами). Фактически именно смерть Ирода подвигла Иосифа вернуться с семейством в Назарет из Египта, но это уже другая история. Вам нужно запомнить только Ирода.

«Великим» Ирода звали не потому, что он был любимым правителем. В действительности Ирод Великий был жирным параноиком, тираном-сифилитиком, он извел тысячи евреев, включая собственную жену и кучу сыновей. «Великим» Ирода называли потому, что он строил. Разные потрясающие штуки: крепости, дворцы, театры, гавани — даже целый город Кесарию, держа в уме идеальный римский город. Для еврейского народа, который Ирода ненавидел, он сделал одно — перестроил Храм Соломона на горе Мориа, центр нашей веры. Когда И. В. откинулся, римляне разделили царство между тремя его сыновьями: Иродом Архелаем, Иродом Филиппом и Иродом Антипой. Это Антипа в конечном итоге вынес приговор Иоанну Крестителю и сдал Джошуа Пилату. Антипа, сопливая ты хуедрочка (ах, если бы в те времена у нас было такое слово!). Именно из-за его жабского пресмыкательства перед римлянами банды еврейских бунтовщиков сотнями восставали и уходили в горы. Римляне называли всех этих повстанцев зилотами, как будто не только методы, но и цели их были едины. На деле же они были разрозненны, как сами еврейские селяне. Одна из таких банд — выходцы из Галилеи — называла себя сикариями. Римское владычество их не удовлетворяло, и они демонстрировали свое недовольство, убивая римских солдат и чиновников. Численно далеко не самая большая группа зилотов, зато самая активная. Никто не знал, откуда они приходят и куда уходят, кого-нибудь убив, но всякий раз, когда они наносили удар, римляне изо всех сил превращали нашу жизнь в ад — только бы мы выдали им убийц. А если зилот им в лапы все-таки попадался, они не просто распинали вожака банды — они распинали всю банду, их семьи и всех, кого подозревали в содействии. Не раз мы видели, что вся дорога из Сефориса уставлена крестами с трупами. Трупами моих собратьев.

Мы бежали по спящему городу и остановились, только выскочив за врата Венеры, где задыхаясь повалились наземь.

— Надо отвести Мэгги домой и вернуться на работу, — сказал Джошуа.

— Можете остаться, — сказала Мэгги. — Я и сама дойду.

— Нет, нам всем нужно. — Джошуа развел руки, и мы увидели на его рубахе кровавые отпечатки пятерней убийцы. — Мне нужно это отстирать, пока никто не увидел.

— А ты разве не можешь заставить их исчезнуть? — спросила Мэгги. — Это же просто пятна. Мессия ведь может обычное пятно вывести.

— Не говори гадостей, — сказал я. — У него мессианские дела еще не очень хорошо получаются. В конце концов, там же твой дядюшка был…

Мэгги подскочила:

— А ты зато придумал эту дурацкую шутку…

— Стойте! — скомандовал Джошуа, вытянув руку и словно осыпая нас молчанием. — Без Мэгги нас бы уже не было в живых. А может, мы по-прежнему в опасности — если сикарии поймут, что осталось три свидетеля.

Через час Мэгги уже спокойно сидела дома, а Джошуа вылезал из купальни за синагогой — вся одежда мокрая, с волос текут ручьи. (У многих из нас дома имелись такие миквы, а у Иерусалимского храма их были сотни: каменные бассейны, с двух сторон в них вели ступеньки, чтобы с одной стороны можно было зайти и погрузиться с головой, а после ритуального омовения выйти на другой край. По Закону любой контакт с кровью требовал очищения. Джошуа счел, что это хорошая возможность и пятна с рубахи отстирать.)