Под крылом земля

Люся домыла до порога, взяла ведро и локтем откинула портьеру. Ведро выпало из рук и чуть не опрокинулось.

— Это вы!

Я сделал шаг к Людмиле. Мы были так близко, что я видел свое отражение в ее глазах, ставших вдруг большими, блестящими.

Люся нагнулась к ведру.

— Проходите в комнату. Я сейчас вернусь.

В комнате, оклеенной новыми веселенькими обоями, было уютно, светло. И на душе у меня было светло.

Никогда я не видел у нее таких глаз. Растерянные, доверчивые…

Люся вошла минут через десять. Лицо у нее было заплаканным. Она тихо сказала:

— Не думала, что придете…

— Почему же, Люся? Она не ответила. Некстати зазвонил звонок.

Через секунду сени наполнились веселым гомоном, смехом. Дверь в комнату распахнулась, и вошла Майя. Увидев меня, она замолчала, многозначительно кашлянула в кулачок и задорно улыбнулась.

подумал, я здороваясь с ней. А она встала против меня и снова плутовато улыбнулась.

— Знаете, Людмила обещала покататься со мной на лодке. И вы, — она взглянула на меня смеющимися глазами, — вы наш пленник.

— Чем сегодня занимались? — спросила Майя у Людмилы, когда мы вышли на улицу. И, не дав ей ответить, стала рассказывать о каком-то пионере, у которого сердце в правом боку. Пионер страшно беспокоится, возьмут ли его в летчики.

— Как думаете, возьмут?

Спасибо Майе — за разговором мы и не заметили, как дошли до набережной. Там нас ждали две девушки — учительницы из подшефной школы.

Спуск к реке был отлогий, выложенный булыжниками. По краям его росли старые липы с дуплами, заколоченными листами жести. Внизу, сквозь засохшие ветки, виднелось опрокинутое в воду небо, подернутое свинцовой рябью.

Мы остановились.

— Галка, — сказала Майя горбоносенькой девушке, — помнишь, мы катались здесь на санках? Так здорово, дух захватывало. А ну, — она задорно посмотрела на девушек, — догоняйте! — и пустилась с горы. За ней рванулась Галя и ее подруга — полная широкоплечая Капа. Я надвинул фуражку и посмотрел на Люсю.

Люся показала на ноги — она была в туфлях на высоком каблуке — и отрицательно покачала головой. А я уже приготовился бежать за ней, представлял ее распушившиеся на ветру волосы, смуглые упругие ноги, слышал ее прерывистое дыхание.

— Я понесу вас на руках, — неожиданно для себя сказал я, взяв Люсю за худенькие девчоночьи плечи. Ее волосы коснулись моей щеки, я почувствовал запах их. Не хотелось никуда отпускать Люсю.

Напрасно мы искали девушек. Их нигде не было. Меня это не удивляло: еще дорогой я приметил в глазах у Майи лукавые огоньки.

— Ну, я ей задам, — смущенно твердила Людмила. — Она обманула — мы и не собирались кататься. Ну, я ей задам.

— Все хорошо, — отвечал я. — Покатаемся одни, правда?

Греб я сносно, хотя и не единожды обрызгал Людмилу.

Солнце коснулось воды и будто подожгло ее. У горизонта она стала ярко-розовой, ближе к нам малиновой, у самой лодки фиолетовой.

— Как жалко, — сказала Люся. — Оно сейчас утонет.

Будто разделяя ее печаль, жалобно крякнула утка-нырок. Небольшая, с длинной красивой шеей, она летела низко над водой. Вот «выпустила» лапки и, как самолет, стала «приземляться». Едва лапки погрузились в воду, птица прижала крылья и закачалась на волнах, словно кораблик из далекого прошлого. Мы подплыли к ней. Она испуганно вскинула голову, нырнула, махнув на прощанье хвостом и больше не показывалась, видимо, выплыла в камышах.

Вдалеке запели. Тихо, протяжно:

Я слышал раньше эту песню, но сейчас она звучала совсем по-иному. Люся тихонько подхватила припев. Поскрипывали в уключинах весла, с них спадали розовые прозрачные капли.

— Вот и утонуло солнце, — задумчиво сказала Люся. — Ночь скоро.

— А потом снова день, — ответил я.

Люся промолчала. Она вообще держалась в этот вечер настороженно, все думала о чем-то.

Багряные полосы протянулись по небу. Берег усыпали огоньки.

— Пора возвращаться, — сказала Люся.

— Нет, рано еще. — Разве можно так вот, ничего не высказав, расстаться с ней!

Она зябко передернула худенькими плечами и повела кверху молнию на свитере.

— Вам холодно?

Стараясь не качать лодку, я подошел к Люсе. Теперь мы сидели рядом, накрытые одной курткой. Мне казалось, мы плывем по морю. Было страшно и весело. И думалось, что мы знакомы годы и будем знакомы очень долго, будем близки.

Невдалеке, бросая на реку желтые пятна света, прошел сторожевой катерок. Задрожали в воде звезды. Лодка приподнялась, словно повисла в воздухе, потом плавно опустилась.

— Держитесь, — сказал я, бережно взяв Люсю за плечи. Она посмотрела на меня и как-то вдруг сжалась. Я не шевелился. Давно уже разбилась о берег последняя волна. Давно в холодной глубине не дрожали звезды, и лодка скользила, как и прежде, тихо-тихо.

— Я страшная трусиха, — Люся отстранилась и поправила волосы. — Видно, не придется лететь с вами в космос.

Я вспомнил, как однажды рассказал ей о своей мечте.

— Неужели вас до сих пор забавляет смеяться над этим?

— Не обижайтесь, Леша. Тогда вы говорили много интересного. А я посчитала вас за наивного человека. Но теперь понимаю. Слишком смелые мечты всегда кажутся чуть-чуть наивными. Это он помог мне…

Сердце у меня замерло.

— Он смеялся над вашим желанием, — продолжала Людмила. — И в этом я виновата. Он сказал, что на Луну пусть летят болваны. Мой папа, помню, не вынес и ушел из дому. Чтобы загладить вину, Роман купил тесу и бревен для пристройки. Он хотел, чтобы мы жили отдельно от родителей.

— Не надо, — сказал я, — это прошло.

— Нет. Это не прошло и не пройдет. Никогда.

Я вздрогнул. Что она хотела этим сказать? Почему так обреченно прозвучали ее слова?

— Вы… вы любите его? Поэтому и приезжали в лагеря?

Люся медленно покачала головой.

— Мне не хотелось, чтобы у него остался мой альбом с фотокарточками.

Я не верил ей. И она это почувствовала:

— Конечно, я могла бы взять его и позже, но там лежали квитанции на подписные издания… Впрочем, и без них я могла обойтись, — Люся низко наклонила голову.

И я понял: она приезжала, чтобы встретиться со мной.

— Людмила, — проговорил я, не слыша своего голоса. — Давайте найдем с вами одну звезду. Нам не будет на ней тесно, вот увидите.

Люся не смеялась, как раньше. Она молчала, нагнув голову. Лицо ее в свете луны казалось совсем белым.

Я взял Люсю за руки и поцеловал ее губы, такие горячие в этот холодный осенний вечер. Люся сидела тихая и равнодушная.

— Ты хорошая, ты славная… — я назвал Люсю на «ты» и почувствовал, что иначе не могу ее называть.

Людмила отстранилась.

— Не надо, прошу вас, — она осторожно дотронулась до моей руки и улыбнулась тихо, одними глазами. — Не надо.

— Хорошо, не буду.

Я сдержал слово и не говорил больше о том, что касалось только нас двоих, о моей любви.

XXII

Наступила тихая мокрая осень. По утрам землю застилал туман. В ста метрах самолеты выглядели едва различимыми серыми пятнами. Если бы не узенький серпик луны, казалось бы, что небо глухо закрыто тучами. Потом, будто изображение на фотопленке, появлялось солнце. Из мутного светлого пятна оно становилось неярким золотистым кругом. На него можно было смотреть спокойно, как на матовый шар уличного фонаря.

Постепенно туман голубел, светлел, но был по-прежнему густ и вязок. Он наплывал на солнце волнами, то заслоняя его, то приоткрывая. В сумрачном воздухе носились мириады пылинок воды. Они скапливались на кромках плоскостей, крышах и окнах КП. Ветерок сбивал на землю тяжелые мутноватые капли, и пожелтевшая трава вздрагивала.