Под крылом земля

— Вот и вся механика, — сказал инженер, убирая прибор в шкаф.

— У тебя действительно здесь целое бюро! — заметила Нонна Павловна, расхаживая по огромной палатке.

— Ну, хватит о деле. Пойдемте отсюда, пока нас никто не увидел. А то будут потом сплетничать, что инженер в День Воздушного флота заставил работать свою собственную жену. — И он притянул к себе Нонну Павловну. Та отстранилась.

— А чем вы, Простин, занимаетесь в нерабочее время?

— Рыбной ловлей, — ответил за меня инженер. — Они с Кобадзе однажды всех летчиков свежей ухой накормили. А потом у всех животы разболелись. И я тоже пострадал.

— Почему же?

— Видишь ли, заботились, чтобы друзья не сожгли себе ртов, и разбавили ушицу сырой водой.

Мы рассмеялись.

Заветное местечко, о котором говорил инженер, находилось у самой реки. Нонна Павловна достала из сумки скатерть и расстелила ее на траве. Мы с майором стали развертывать свертки.

— Мое любимое! — воскликнул Одинцов, подкинув кверху большую бутылку с сухим вином. — Надо бы позвать Кобадзе.

Я не мог не улыбнуться, вспомнив, как он ретировался, завидев Одинцова и Нонну Павловну.

— Не надо, — сказал я. — У него сейчас генеральная репетиция.

Светлане дали большое красное яблоко, и она забралась на камень, лежащий у воды.

— Ой, сколько здесь маленьких рыбочек! — кричала она, хлопая в ладоши.

Первый тост, как полагается, выпили за авиацию. Нонна Павловна угощала домашним тортом. От второй рюмки у нее раскраснелись щеки, глаза стали уже, лучистее.

— Ты знаешь, Одинцов, я решила взять Свету к себе. Одинцов положил на скатерть надкушенный бутерброд.

— Не понимаю.

— Я не могу больше жить одна. К тому же ко мне приходили из школы, узнавали, почему Свету воспитываем не мы, а бабушка. А я и сама хорошенько не знаю, почему…

— Мама, мама, смотри, что это? — Света стояла на камне и показывала на плывущий по реке плот.

Я встал и подошел к Светлане. Плот подплыл ближе. Двое оголенных до пояса мужчин энергично орудовали длинными шестами. Я узнал Лобанова и Шатунова. Приятели были страстными рыболовами и все свободное время торчали с удочками на реке. В этот день они совершали путешествие вниз по течению.

Я принялся махать им фуражкой. Они заметили и причалили к берегу.

— Возьмите меня с собой, — попросил я.

— Давай. Но мы вернемся только вечером.

— Ничего! — Я пожелал Нонне Павловне и Одинцову интересно провести день и прыгнул на плот, зачерпнув ботинком воды.

— Подождите! — закричал Одинцов. Он схватил со скатерти жареную курицу, батон, горсть конфет и кинул в висевший на корме сачок. Мы хором поблагодарили за угощение, а через несколько минут наш плот был уже посередине реки.

Какое удовольствие плыть по реке на плоту! Отлогие заросшие травой берега сменяются песчаными откосами; по ним к самой воде, словно для того, чтобы приветствовать нас, сбегают краснобокие сосны. Река то разливается на многие метры, то застаивается глубокими мрачными омутами, то, расплетаясь на волокна, огибает зеленые острова.

Вспоминаются родные места, друзья детства, с которыми ловил под корягами раков, резал темно-коричневые тростниковые шишки, рвал кувшинки и лилии.

Я тоже разделся и сложил все в деревянный ящик, стоявший на столбах посреди плота. Мне дали кол и велели следить за правым бортом.

Растянувшись на бревнах и глядя в небо, Лобанов сказал мечтательно:

— А праздник в Тушино уже начался. Хотя бы одним глазком увидеть, что будут показывать. Реактивные бы увидеть…

— Увидишь, — коротко ответил Шатунов.

— Где это?

— У нас. Подожди немного.

К реке от недалекой рощицы бежала девушка в желтом платье.

— Смотрите, пионервожатая из подшефной школы, — сказал Шатунов.

— Быстрова? Зачем она здесь? — удивился я, но в следующую секунду увидел бегущего за ней Брякина.

Майя неожиданно повернула назад к рощице. Смеясь, она пряталась за деревья, потом с силой отталкивалась от них и убегала. Подпрыгивали косы с развязавшимися бантами. Но вот она не успела увернуться от Брякина и попала в его объятия. Он привлек ее и поцеловал.

Лобанов, заложив в рот пальцы, оглушительно свистнул.

— Зачем ты! — прикрикнул на него Шатунов. Брякин и Майя схватились за руки и убежали. Спустя часа два мы пристали к небольшому живописному островку и провели там весь день.

Когда поздно вечером я появился в своей палатке, Кобадзе накинулся на меня коршуном:

— Где тебя носило? Садовая голова! Рыбку ловил, а упустил кого…

Я был удивлен такой встрече. Мне казалось, капитан порадуется моему улову, а он даже и не заметил его.

— Кого ты упустил! — твердил он.

— Ну кого же?

— Людмилу!

— То есть как это? — задохнулся я. «Значит, отец рассказал ей, что я заходил, и она приезжала ко мне!»

— Ну чего ж ты молчишь? Говори!

— А что говорить? Я не успел подойти к ней — около; нее сразу очутился Сливко. Они ходили по дороге от лагеря к реке и долго разговаривали. Потом он пошел провожать ее на станцию.

— Этого не может быть! Она не могла его простить!!

Кобадзе развел руками:

— Она, кажется, приезжала к нему. Я узнал, что она спрашивала у дежурного, как ей разыскать майора Сливко.

— Ты не слышал, о чем они говорили?

— Нет. Я дважды проходил мимо. Кажется, она о чем-то его просила…

XIX

Летно-тактические учения, или, как у нас говорят, ЛТУ, проходили в гористой местности.

Первейшая заповедь военной науки — внезапность, поэтому командование полка перебросило в горы передовую группу ночью на грузовиках, а в шесть утра на новый аэродром уже садилась первая восьмерка «илов». Ровно через час начальник штаба рапортовал в дивизию по телефону, что полк занял исходное положение.

Техники начали готовить машины к вылетам. Летчики засели за изучение района боевых действий.

Во второй половине дня меня вызвал на КП комэск.

— Надо помочь оперативному дежурному, — сказал он, — замаялся Перекатов. Ночью лагерь разбивал, утром встречал самолеты. А скоро начнет работу с документами, не сделал бы ошибки.

Перекатов, толковый и опытный офицер, был адъютантом нашей авиаэскадрильи. Получалось, что Истомин приравнял меня к этому старому авиационному «волку»! Я разволновался, несколько раз переспросил адъютанта, как мне действовать, и только после этого подпустил его к топчану, предусмотрительно поставленному прямо на КП.

Но кругом было тихо. Если б не телефонные звонки и нервное стрекотание пишущей машинки, можно было бы подумать, что полк перебазировался на отдых. Несколько часов прошло в бездействии.

Я без конца мерил шагами палатку, останавливался у окна и смотрел на поле с раскиданными в беспорядке зелеными островками. Каждый островок был замаскированным елками самолетом. Из-под хвои время от времени выползала пятнистая, словно ягуар, автомашина с цистерной, медленно пересекала пространство между островками и снова надолго пропадала в зелени, только слышно было, как гудел мотор бензонасоса, перегоняя горючее в баки самолета.

У опушки леса Кобадзе занимался с летчиками по штурманскому делу. Вернее, занятия уже кончились, но офицеры не расходились: уточняли, как восстановить над горами местонахождение, если выйдут из строя радионавигационные средства, как выбрать подходящую площадку для вынужденной посадки.

Капитан отвечал, водя указкой по натянутой между деревьями карте. Прощаясь с летчиками, он сказал:

— И прошу зарубить себе: над горами нельзя спускаться ниже девятисот метров!

Быстро надвинулись сумерки. У зазубренной кромки леса появилась луна. Она, словно старинная медная монета, была тусклой, с зеленым отливом и никак не могла осилить мягкую вязкую темноту августовской ночи. Гигантский круг висел над головой, не давая ни света, ни отблеска.

Стояла напряженная, притаившаяся тишина. В одной из палаток вполголоса затянули песню, но и она смолкла вдруг. Можно было пройти из конца в конец весь лагерь и не встретить никого, кроме часовых с автоматами. Набежавший ветерок принес с лугов тягучий приторно сладкий запах нескошенного клевера.