Страница 85 из 96
Солнечные диски, двуликое божество, обращенное к прошлому и будущему, птица-носорог, посредничающая между миром живых и миром предков, — эти символы, перекликающиеся с сюрреалистическими, почерпнуты из народной мифологии, навеяны обычаями старины. Нередко ваятель отходит от традиционных сюжетов, но на переднем плане всегда остается человек с определенной моралью, которую ему подсказывают прошлое и личный опыт.
— Мы привыкли обращаться сразу ко всем людям, и поэтому наши призывы часто не доходят до их разума и сердца, — рассуждает Такавира. — Потребности вроде бы у всех у нас одни и те же, навек заложенные природой, физиология одна, радости и страдания похожие, а наши поступки, особенно их мотивы, такие разные, подчас даже противоречащие логике естества. Как затронуть сокровенные струны человеческой души? Нужно найти для каждой группы людей свое, понятное ей слово, особый подход. Мы же — в социальном смысле — говорим со всеми одинаково и еще удивляемся, что нас не понимают. Членов общины сплачивают впитанные с молоком матери обычаи и традиции, повиновение вождю или старейшине. В современном обществе люди все заметнее обособляются. Наша задача — сблизить их, сохранить то лучшее, что выработано в нас историей.
Джон так и не сумел объяснить мне, как он стал художником, уверяя, что это пришло к нему словно озарение.
— В школе я был никудышным рисовальщиком. От меня требовали реалистических картинок, точно воспроизводящих оригинал. «Полная неудача», — сокрушенно отзывались учителя о моих экспромтах, — вспоминает он.
В его рассказах я уловил одну типичную особенность африканских художников — неприятие ими жестких изобразительных канонов, стремление создать обобщенный, философски осмысленный образ человека, жизни.
Мастер постигал мудрость в испытаниях и лишениях. Его семья отправилась искать счастья из деревушки Чивеше на восток, в Иньянгу. Там Джон устроился слугой к бакалейщику, но ненадолго: хозяин обвинил его в краже пачки сигарет и выгнал. Сколько было потом несправедливых обид в его жизни, но та, первая, показалась нестерпимой. Он брел, сам не зная куда, по зеленым холмам, через сосновые рощицы, сшибая ногой шляпки мясистых грибов. Вдруг взгляд его упал на камень, будто уже размятый могучими ладонями. В нем таилась какая-то внутренняя жизнь, вырисовывались контуры чего-то одушевленного. Джона поразило это открытие. Он взял кусок серпентина с собой и не спеша, вглядываясь в его душу, начал обрабатывать. Постепенно из камня стала как бы выплывать голова женщины. Гладкие, полные плечи оттеняли красоту лица.
По совету Джорама Мариги, одного из зачинателей зимбабвийской каменной скульптуры, юноша принес показать фигурку, получившую название «Африканская королева», директору художественной галереи в Умтали (теперь Мутаре), и тот захотел немедленно приобрести ее. Это был редкий случай, когда потенциальный продавец рассердился на покупателя своего товара. Первая работа до сих пор хранится у Джона. Женская головка, вытесанная грубо, нарочито небрежно, резко контрастирует с отшлифованными до блеска более поздними произведениями.
Директор все же всучил тогда Такавире 20 фунтов для поощрения и уговорил его поступить в школу при галерее.
Повезло так повезло! Наставником Джона стал именно Джорам Марига. Самого Джорама отец с раннего детства приохотил к резьбе по дереву. «Странное увлечение туземца» шокировало расистов в Южной Родезии, где африканцам отказывали в праве заниматься художественными промыслами. Несколько раз его увольняли со службы за «вырезание вульгарных деревяшек». Однако юношу влекло к искусству. В 1958 году — он работал тогда мелким клерком в департаменте сельского хозяйства — Марига случайно натолкнулся в окрестностях Иньянги на каменную глыбу, которая его заинтересовала. Мягкий тяжелый камень, называемый мыльным, легко менял форму, подчиняясь воле мастера, вооруженного простейшими инструментами. Он стал главным материалом для зимбабвийских ваятелей. Из-под резца Мариги вышли знаменитые ныне в стране скульптуры на темы материнства, плодородия, национального единства, патриотизма, традиционных поверий. Однажды Джорам показал мне своего «Высокого человека» и спросил о впечатлениях. Что-то я сумел благодаря моему африканскому опыту истолковать правильно, а что-то ускользнуло от меня. Пояснения автора помогли мне понять существенно важные подробности изображения:
— Крупная голова означает у нас вместилище духа и разума, рост — мощь человека, чуть согнутые колени — готовность к делу, готовность пуститься в пляс или прыгнуть.
С Джоном Такавирой, когда он учился в школе при галерее в Умтали, произошел любопытный случай. Как-то директор раскрыл на уроке английский журнал и предложил ученикам скопировать изображенную там вазу.
— На следующий урок ни я, ни мои товарищи не пришли. Для африканца сущее наказание копировать, да еще механически, вопреки тем понятиям, которые сложились у него с детства. Это противоречит всей нашей системе воспитания, всему нашему мировоззрению. Для нас все предметы одушевлены. Безразличие к смыслу, который они имеют, непростительно, наказуемо. Равнодушно относясь к окружающему миру, мы всякий раз убиваем в себе что-то существенное, коренное.
В начале 70-х годов Джону давала уроки ваяния художница Пэт Пиерс. «Твой талант принадлежит не тебе, а твоему народу», — учила она. Своими передовыми взглядами, симпатиями к коренному населению она навлекла на себя немилость расистов. Правительство Яна Смита приказало выслать ее из Родезии.
…Студия Такавиры расположена среди живописных холмов в 40 километрах к югу от Хараре, около городка Беатрис. На дворе, стеснившись, громоздятся глыбы серпентина. Джон присмотрел их во время частых поездок по стране.
— Вы же не посылаете кого-нибудь выбирать вам жену, а ищете ее сами. Вот так и я ищу материал для творчества.
Эту фразу он произнес, когда мы — совершенно случайно — познакомились в саванне. Джон стоял у грузовика, который нанял, чтобы перевезти домой найденную им каменную громадину. Подбадривая друг друга, крестьяне затаскивали ее в кузов, а скульптор не отводил глаз от монолита, прикидывал, что из него получится.
— Мой диалог с камнем завязывается еще в душе. Для меня это не мертвая махина, а живое существо под одеялом, если хотите, человек. Сними одеяло — и увидишь, каков он. Я разговариваю с ней, и мы понимаем друг друга.
В юности, отыскав интересный по очертаниям камень, Джон горел желанием тут же взяться за дело. Но рядом был заботливый Марига. Он частенько остерегал ученика: «Не торопись, подожди, пока камень оживет, а душа твоя созреет для работы».
— Я должен посоветоваться с камнем, прежде чем тронуть его резцом, — признается Такавира. — Чем больше я ему поверяю, тем громче он говорит со мной. И я следую его голосу.
Скульптор ласково поглаживает шершавые глыбы ростом с него самого.
— Мне нравятся крупные камни. Работать с мелкими — все равно что забавляться игрушками. Сам я статью вышел, наверное, потому и тянет делать внушительные фигуры.
Его произведениям присуща монументальность в лучшем смысле слова — монументальность жизни, корни которой уходят во тьму веков.
— Бывает, я поглощен работой, а тут жена назойливо твердит: «Выпей чашку чаю», «Иди обедать»… Побуждения у нее, конечно, добрые, но меня в такие минуты не надо трогать — раздражает даже ее голос. И в ответ она слышит: «Отстань!» Потом я раскаиваюсь в своей несдержанности, но, поймите, в мгновения творчества я борюсь и физически, и духовно с кем-то незримым, контролировать себя трудно, все мои силы собраны в кулак, распыление же их вызывает пронзительную душевную боль.
В мастерстве с Джоном соперничают два его брата. Все трое великаны, они непохожи друг на друга ни нравом, ни художественной манерой. Добродушие Джона контрастирует с невозмутимостью Бернарда, напоминающего английского джентльмена. Скульптуры первого отличаются, как правило, пластичностью линий и форм, мягкими, плавными переходами. Бернард вытесывает резкие, мятущиеся фигуры, в которых словно сталкиваются непримиримые противоположности. Третий, Лазарус, напротив, делает ювелирно тонкие, миниатюрные вещи. У каждого собственный стиль, каждый видит мир на свой, особенный лад. Когда они вместе, их разговор сродни беседе философов, задавшихся целью восславить волшебство творческого труда.