Идущий впереди

— Почему ты так думаешь?

— Чем же я тогда заслужил вашу немилость?

— Ты извини меня, я действительно тогда устала. А Олег зашел просто так, и я, зная, как ты к нему относишься, не хотела вашей встречи.

Итак, Нина может выкрутиться из любого положения. Впрочем, наверно, все так и было. Потом мы долго вспоминали десятый класс. Я разошелся и, по-моему, рассказывал интересно. Но сегодня я заметил, что она выглядит как-то старше. Словно повзрослела. И на меня она смотрела как на мальчика. В ее взгляде было такое выражение, как будто она прощалась с тем, что я рассказываю, прощалась со своей юностью и… со мной. Неужели я ее понял? Почему она мне этого не говорит? Потому что ей жалко меня? Тогда плохи твои дела, товарищ Подгурский.

«Блажен, кто верует, тепло тому на свете»… Пока все в порядке. Мы договорились, что я достаю два билета на симфонический концерт. Давненько мы с ней не были в консерватории. Я даже знаю, когда мы пойдем. 20 октября хороший концерт. Но пока у меня нет на руках билетов, не будем ей говорить. Итак, двадцатого — через три дня. Димку как раз его предки потащат к тетушке на именины. У Нины вечер свободный. Но, черт возьми, где достать деньги?»

VII. БИТВА ПРИ 217-Й АУДИТОРИИ

— Почему в сутках всего двадцать четыре часа, а не тридцать? Кроме черчения, у меня сегодня репетиция и волейбол. Когда я все успею?

Эти слова, произнесенные негромко, предназначаются для Вальки Ратновского. Он пожимает плечами и продолжает списывать каракули, которые с молниеносной быстротой царапает на доске лектор. В группе все уже привыкли к тому, что Ратновский и Нина всегда вместе. Ратновский помогает чертить, Ратновский занимает место, Ратновский готовится вместе с ней к семинарам. Однако на курсе некоторых это не устраивает. Были попытки оккупировать все места вокруг Нины и завести с ней знакомства в библиотеке, впрочем для нее нежелательные. Старшекурсники уже приметили Нину и в разговорах между собой с удовлетворением констатируют, что на первом курсе есть «приличные девчонки», Но пока что Ратновский ближе всех к Нине, ближе даже, чем подруги из группы.

Обычно, записывая лекции, они оба болтают. Но сейчас трудное место, и Ратновский не отвечает. У него смешная привычка: когда он увлечен объяснением лектора, он начинает разговаривать сам с собой, причем опять-таки совершенно машинально, не спуская глаз с доски. Вот лектор ошибся в расчетах. Ратновский откладывает авторучку.

— Что-то не так.

— А почему ты знаешь, что не так? — отвечает он сам себе.

— Икс не может иметь такого значения.

— Ишь какой умный нашелся!..

И после некоторой паузы Ратновский снова начинает декламировать:

— А лектор-то — дурак!

— Кто сказал: дурак?

— Студент Ратновский!

— Студент Ратновский, выйдите из аудитории!

— А я больше не буду.

— А я прерву лекцию.

— Это у меня случайно.

Но тут на доске исправлены ошибки, и Ратновский замолкает. Нина фыркает в рукав и толкает Ратновского:

— Ты чего там бурчишь?

— Сейчас побурчите в коридоре! — шипит на них соседка.

Приглушенный смех…

Но вот трудное позади. Возобновляется беседа.

— Валька, какой ты смешной!

— И только?

— С тебя хватит.

— Сказала бы хоть раз, что я красивый, что я тебе нравлюсь.

— Чего захотел!

— А есть такой счастливец?

— Скорее несчастный.

— Здесь?

— Нет.

— А где?

— Тебе почтовый адрес?

— Неужели Олег, этот выдвигающийся светоч науки?

— Может быть.

— Или Виктор, рыцарь печального образа?

— Все может быть.

— Кто-нибудь из них двоих, уж это точно.

— Да, возможно.

— Тогда пойдем со мной вечером в кино.

— А волейбол?

— Хорошая картина,

— А репетиция?

— Успеешь.

— А черчение?

— Я достаю билеты.

Нина поморщила лоб и затем совершенно другим тоном сказала:

— Скоро кончится лекция. Опять будет давка.

Она вдруг прищурилась, посмотрела на Вальку Ратновского. Глаза ее заблестели.

Она оторвала лист бумаги, написала на нем несколько фраз и подкинула его Вальке. Тот прочел и передал соседу. Записка быстро пошла по рядам. Там, где она проходила, начиналось заметное движение и небольшой гул.

Дело было вот в чем. Следующие два часа здесь занимались три группы со второго потока. Аудитория была маленькая и тесная, а каждый стремился занять место поближе к доске. Поэтому, как только открывалась дверь и отдельные индивидуумы тянулись к выходу, в аудиторию с воплем врывалась толпа осаждающих, отбрасывая выходящих. В тесной комнате оказывалось шесть групп, двигающихся в противоположных направлениях. Девушкам приходилось особенно плохо.

Зазвенел звонок, и через две минуты лектор кончил говорить. Однако сидящие ближе к двери не бросались к выходу, подгоняемые, как обычно, заманчивой надеждой проскочить в коридор до начала баталии.

Стараясь как можно меньше шуметь, студенты столпились у закрытой двери. Снаружи доносились нетерпеливые голоса осаждающих.

В первые ряды встали наиболее рослые ребята. Дверь распахнулась, и вместо жалких одиночек на растерявшихся представителей второго потока ринулась мощная колонна. Осаждающие были тут же оттеснены и, выражаясь военными терминами, рассеяны по коридору. Не понявших ситуацию и застывших на месте с раскрытыми ртами вразумляли тетрадками по голове.

Победа была полная. Смеху на целый день. Девчонки радовались, что наконец-то проучили невеж. Ребята называли Нину «главнокомандующим», а Ратновский обещал достать ей генеральские погоны, для чего и ушел с последней лекции. Но вернулся он с двумя билетами в кинотеатр «Форум» на вечерний сеанс.

VIII. РАСПИСКА КРОВЬЮ

В этом переулке ветер всегда дул в лицо. Если прохожий вдруг поворачивал обратно, ветер тут же менял направление, и прохожему не становилось легче.

Был поздний час. В большинстве домов уже погасили свет, и люди видели седьмые сны, а просыпаясь, чтобы перевернуться на другой бок, с благодарностью вспоминали того далекого чудака, который первым стал строить каменные здания с теплыми комнатами.

Ветер, скучая в одиночестве, развлекался раскачиванием уличных фонарей и с интересом наблюдал, как светлые круги от них мечутся по черной мостовой. Впрочем, он не забывал свои обязанности и время от времени грохотал железными крышами, распахивал двери подъездов, настраивал на минорный лад водосточные трубы, стучался в окна.

Иногда он забивался в темные дворы и поджидал, не появится ли кто-нибудь.

И «кто-нибудь» появился.

Ветер очень обрадовался и кинулся обниматься. Человеку это не понравилось. Он фыркнул, закутался в плащ и повернулся к нему спиной. Ветер сначала остолбенел, смущенно притих, но потом, решив, что произошла ошибка и его приняли за кого-то другого, кинулся с другой стороны, да так, что чуть не совратил прохожего с пути истинного в лужу. Когда человек вторично показал ему спину, ветер озверел и задул с такой силой, что тот пригнулся и некоторое время не мог даже раскрыть глаза. Однако, придя в себя, человек стал решительно пробираться вперед, держась у стен домов. Разозленному ветру негде было разворачиваться, и он занялся тем, что причинял прохожему всякие мелкие гадости: он задирал полы его плаща, пробирался под куртку, сыпал куски штукатурки на волосы, лез в уши; потом, набрав горсть самой холодной воды с самой грязной крыши, «промывал» ему лицо.

Какая-то черная взъерошенная кошка обогнала прохожего и шмыгнула во двор. Человек последовал за ней.

Двор был узкий, стиснутый со всех сторон высокими стенами. Ветер, не решившись туда зайти, присел у подворотни и стал выжидать, что будет дальше.

Человек сделал несколько шагов, но тут черная кошка, притаившаяся у стены и поджидавшая его приближения, перебежала ему дорогу. Человек откинул со лба прилипшие волосы и выругался: «Черт возьми, трогательная встреча! Не хватает только, чтоб Ленька уже спал». Он прошел в глубь двора и поднял голову. На втором этаже он увидел единственное освещенное окно. Человек вложил четыре пальца в рот и два раза свистнул. Свет в окне погас и через секунду зажегся снова.