Вечная командировка

Несколько столов направо. Букет командировочных. Каждый сам по себе. Мрачно пьют или читают газету. Скучно.

— Ну, дети мои, я вас огорчу, — сказала молоденькая официантка трем старичкам за крайним столиком.

Милая пара садится за освободившийся стол. Он, по-моему… да, судя по рукам, простой работяга. Из учащихся вечерних школ. И даже не стремится делать вид завсегдатая (любимое занятие новичков). И девушка напугана, но храбрится. Получил получку и решил сделать подарок той, которую любит. Ресторан. Первый раз в жизни. Грязные скатерти, невкусные, стандартные порционные блюда, пара местных стиляг, местные пьяницы выпрашивают у официанток еще бутылку пива. Оркестр, составленный наполовину из глухих профессионалов и подхалтуривающих студентов музвузов, играет старье.

И сюда ты привел свою любовь. Выяснить отношения?

Вот и мужичок к тебе за стол подсаживается Он вам сейчас выяснит.

Надо выручать парня.

Я подзываю мужичка. Лейтенант Скворцов удивлен, но быстро понимает, в чем дело.

Мужичок польщен. Уже нагрузился. Несколько наводящих вопросов, и он нам исповедуется.

Так проходит ужин. Мужичку (семнадцать лет в торговом флоте и теперь механик в РТС) мы очень понравились: внимательно слушали, не перебивали.

— Сразу видно, люди интеллигентные!

Мучительно пытается угадать, кто мы такие.

Анонимные штатские. Заказывает коньяк. (Водки ему уже не дают.) Упрашивает выпить. Ну хоть по рюмочке.

Мы встаем. Скворцов прощается.

— Спасибо. Нет, нельзя, нам еще работать.

Ну вот, последнее он сказал явно по молодости. А впрочем, сейчас это не имеет значения.

В машине нас ждут два человека.

— Товарищ майор, может быть, вам не ехать?

Я могу совершенно спокойно ждать их в кабинете. Но давно уже не был на таких операциях. И потом, люблю все видеть сам. Сажусь рядом с шофером. Маленькие девочки, такие, как Женька, давно уже спят и во сне видят большой мячик.

И когда сопоставляешь все факты и перед тобой встает вся картина случившегося, — опять же обидно.

Нам дико не повезло. Человек, прошедший войну, бежавший из концлагеря и прекрасно помнящий лицо начальника лагеря, человек — клад для нас (если б сразу догадались обратиться к нему, мы бы, пожалуй, уже пришли к цели), — этот человек в воскресный день садится на старый велосипед с моторчиком — и по шоссе, за город.

Ветерок, прохлада. Обгоняют междугородные автобусы и грузовики, везущие учрежденцев на массовки. На спуске мотор отключается, на подъеме включается. Годы уже не те. У одной рощицы он остановился, посидел на траве, заткнул в петлицу рубашки полевой цветок. Поехал дальше.

Воскресный отдых человека, который мог нам очень помочь.

…Смерть ехала за ним с девяти часов утра. Смерть чинно тормозила на красный свет, сбавляла скорость у пешеходных дорожек, зевала, сплевывала окурки. Смерть остановилась у магазинчика и выпила — нет, даже не пиво, а бутылку фруктовой воды «Лето». Смерть лениво плелась, отфыркиваясь от дымного дыхания перегоняющих ее автобусов. Смерть даже один раз помахала девушкам. Они ехали на учрежденческом грузовике и пели. Потом смерть взглянула на часы. Пора.

Велосипедист шел со скоростью тридцать километров.

Смерть развила семьдесят.

Почему этот случай так меня задел? Ведь мне пришлось очень много видеть. Да, очень жалко хорошего человека. Да, сволочь выдала этим себя. И, как говорится, от нас она не уйдет.

Я впервые подумал о смерти. Когда в меня дважды стреляли, стреляли в упор, я не думал о смерти. Наверно, поэтому и выжил. Но ведь за каждым из нас она ходит.

О смерти нам думать не положено.

Ну, а если быть до конца откровенным?

В эти минуты очень хочешь быть с Иркой и Женькой. Просто прийти к ним и никуда уж не уходить.

Какая это страшная фраза: «Любовь проходит, но остается привязанность, уважение». Как много умных людей ее повторяют.

А мне мало привязанности, уважения. Мне нужна любовь. И когда Энгельс, заглядывая в далекое будущее, говорит, что семьи не будет, — он подразумевает, что будет только семья по любви, а не по обязанности.

Мы с Иркой любим друг друга. Но как сохранить эту любовь? Что делать, чтобы мы не были чужими друг другу? Как нам жить, чтобы не было стычек, недовольства, обиды? Можно быть идеально спокойным и выдержанным. Но ведь все бесследно не проходит. Мелочи, под которыми скрываются какие-то очень серьезные вещи, разъединяют нашу любовь.

Да, но ведь вздохи друг о друге на порядочном расстоянии — а не ерунда ли это, братишки?

И как иногда хочется обыкновенного, домашнего, нам, бывшим и над землей и под землей, и на воде и под водой, привыкшим засыпать в незнакомой комнате под дружное подсвистывание незнакомых людей, нам, привыкшим за пять минут уложить в чемоданчик бритвенный прибор, мыло, полотенце, бумаги, свитер или белую шапку и ехать хоть на край света. Ожидание сутками «северных» самолетов, тряска по грязи, по ухабам в глубинку, номера в гостинице, ночные бодрствования, вечное напряжение. Только тот, кто прошел через это, для кого дорога не романтическая мечта, «голубой экспресс», а вся жизнь бесконечная дорога, — только тот поймет, как хочется иногда обыкновенного: домашней картошки, спокойной ночи.

Жена крупного работника N. Из тех, кто сидит дома и заставляет свою домработницу читать книгу «О вкусной и здоровой пище». И город для нее скучен, и в магазинах очереди, а в театрах ни одной хорошей постановки. И муж никак не может получить трехкомнатную квартиру, вместо двухкомнатной. В общем, весьма известный тип всем недовольной, заевшейся женщины.

Конечно, это плохо, когда очереди.

Я с ней не спорю.

Через мои руки проходит очень много материалов о зверствах фашистов в период оккупации Харькова.

Очереди в магазинах и документы о войне — две разные вещи.

Но интересно бы дать ей их почитать. Не в целях воспитания. В целях восстановления памяти.

Суббота. Еду вечером в троллейбусе. Вошла пьяная женщина. Села на переднее сиденье (для инвалидов и детей). Улыбается, смеется, кричит и добродушно матюкается. И никто не знает, что с ней делать. Пьяный мужчина — кто-нибудь бы и размял свои бицепсы. А связываться с женщиной? Неудобно.

— А ну, сидите как положено, а то я вас высажу!

Это паренек на сиденье впереди меня. Лица не вижу. Только замечаю, как у него покраснела шея. Стал объектом всеобщего внимания.

Для женщины ликование.

— С бабой воевать, да? Ну, веди меня в милицию.

Паренек ничего больше не сказал. Но слова его прозвучали достаточно веско. На следующей остановке женщина сошла.

Парень мне понравился. Ведь никто же не захотел связываться с ней, «пачкаться». Боязнь попасть в смешное положение. Потом «сидите как положено» — явно парень был в армии.

Я сошел за ним. Остановил. Извинился. Сказал, что я приезжий. Не знаю города. Несколько вопросов. В общем, познакомился. Его зовут Олег. Он работает бригадиром на одном из харьковских заводов в чугунолитейном цехе.

— Приходите к нам на завод, если вас пропустят.

На следующий день, как ни странно, я пришел к нему на завод. Потом он узнал, кто я. Потом мы целый вечер провели вместе. Я не жалею о «потерянном» времени.

…Литейный цех. Молочно-белая струя пламени льется в форму. Вспыхивают фонтанчики огней — через отверстия в окнах уходит газ. Красочное зрелище — все, кто свободен, бегут смотреть его в сотый раз.

А неподалеку перемазанные землей и маслом рабочие, на корточках, трамбуя молоточками, а то и просто руками, делают ту самую форму коленвала, куда так эффектно вливают металл.

И самый скромный и работящий из этих рабочих — Олег, бригадир бригады коммунистического труда, прогремевшей на всю Украину.

Бывший колхозник и потом курсант, а потом лейтенант, уйдя в запас, он не счел для себя зазорным вернуться к земле, к формовочной земле.