Ванесса

— Я действительно не знаю, зачем явилась сюда. Пора бы понять — в этом мире невозможно ничего найти.

— Зачем же мы продолжаем поиски?

— У нас нет выбора. Что еще нам остается?

— Поэтому ты не оставляешь надежды найти отца через много недель после встречи с ним?

— Не знаю. Жизнь — это не задача, которую обязательно нужно решить, а опыт, который мы приобретаем.

Ровно через месяц после приезда Селим эль Фаттах пригласил Вану и Гвидо на завтрак.

Гвидо несколько раз встречал губернатора после свадьбы у Айаддина, и они перебросились несколькими фразами по поводу этого события. Гвидо, как всегда, поражался местным обычаям, а Фаттах отделывался обычными формулами вежливости. Поэтому итальянец не ожидал от этой встречи ничего нового. Ему просто любопытно было взглянуть на встречу отца с дочерью.

Селим встретил их без смущения или излишней чопорности. Прохладно, сдержанно, но без высокомерия. Создавалось впечатление, что он думал о чем-то своем, личном, не имевшем отношения к гостям.

Хозяин усадил их за стол и молча наполнил бокалы. Гвидо почувствовал, что должен начать разговор, причем сразу о Ване, без всяких светских условностей.

— Вы хотели увидеться с дочерью?

— Конечно, — ответил Селим. — Я знал, что увлечение археологией рано или поздно приведет ее в Сивах.

— А вам не кажется, что она приехала сюда, чтобы увидеть вас?

— Она не знала, что я здесь.

— Почему вы хранили вашу работу в секрете?

— Секрет? Это не то слово. Просто моя работа не нуждается в огласке.

— Правда ли, что в ваши обязанности входит не допускать в Сивах иностранцев?

— Если бы это было правдой, о такой работе можно было бы только мечтать. У меня масса других забот.

— А вы можете выезжать отсюда?

— Для чего?

— Вам нравится здесь, в оазисе?

— Больше, чем в других местах.

— И все же вы не сивахец?

— Кого вы называете сивахцем?

— Того, кто мыслит по-сивахски.

— Тогда это относится ко мне в полной мере.

— Это невозможно, — сказал Гвидо.

— Почему? — удивленно спросил Селим.

— Потому что вы — прирожденный администратор.

— Это мешает мне быть сивахцем?

— Да.

— Признаюсь, я вас не понимаю.

— Рассказывайте! Вы прекрасно все понимаете.

Селим попытался неодобрительно нахмуриться, но это получилось как-то неуверенно.

— Я думаю, — рассмеялся Гвидо, — что вы всего-навсего вице-губернатор.

— Это верно, — согласился Фаттах, не моргнув глазом. — Здесь нет губернатора как такового.

— С каких пор?

— Его никогда не было.

Гвидо явно обрадовался такому ответу, но больше вопросов не задавал. Ему хотелось услышать Вану. Но жизнерадостная, разговорчивая девушка вела себя, точно глухонемая. Что случилось с ее блестящей речью, с ее веселой самоуверенностью, о которой столько рассказывал Ренато? Неужели она так изменилась с его, Гвидо, появлением? Итальянец чувствовал, что Вана все больше замыкается. А теперь еще Селим. Он, кажется, боится его и пугает ее.

В надежде разговорить Ванессу Гвидо попытался завести разговор о женщинах. Но прекрасный пол совершенно не интересовал Селима. Наверное, поэтому он был так холоден с Ваной. Как может человек, безразличный к женщинам, любить собственную дочь? Пожалуй, она права, что боится отца.

Девушка как-то рассказывала, что когда двадцать пять лет назад Селим узнал о лесбийских наклонностях жены, он не смог преодолеть отвращение и бросил ее. Может, после этого он стал гомосексуалистом? Хотя Гвидо был уверен, что человека старше десяти лет невозможно переделать. Может быть, египтянин возмутился именно потому, что жена невольно заставила его осознать в себе наклонности, которые он старательно подавлял?

Гвидо почувствовал, что пора прекратить психоаналитические упражнения. Он ведь хочет растопить лед между Ваной и отцом. Ему сейчас надо испробовать фамильярность, которую поощряет губернатор в отношениях с жителями Сиваха, и помочь девушке излить на Селима дочерние чувства.

— Начальство может позволить себе быть нелюбимым, — нахально заявил он. — Но не вызывать страха — это оскорбительно.

Впервые за время беседы эль-Фаттах улыбнулся. Он понял итальянца, но дал ему возможность продолжать, не поддерживая разговора. Его гостю надоело ходить вокруг да около, и он пошел напролом. Что ж, пускай.

— Вы, наверное, знаете, что я интересуюсь историей, — храбро продолжал Гвидо.

В ответ на его усилия в глазах Ваны мелькнула насмешка. Все же это лучше, чем выражение тупого безразличия, не сходившее с ее лица с первой минуты встречи.

— Задача историка тем более сложна, что он не видит особой разницы между прошлым и настоящим. Не в мелочах, а по сути, я имею в виду.

Селим кивнул, но не произнес ни звука. Гвидо мысленно поблагодарил его за эту скудную поддержку и продолжал:

— Итак, что же оставалось существенным во все времена? А вот что! На Земле всегда существовал только один тип общества. В нем одни люди стояли у власти, а другие мечтали о ней.

Наградой ему послужил блеск, появившийся в глазах Ваны.

— И такое положение вещей наблюдается везде, за исключением Сиваха.

При этих словах девушка удивленно взглянула на Гвидо.

Человеческая реакция! Наконец-то он добился от нее живой человеческой реакции!

— Ну да! Здесь тоже есть господа и рабы.

— Но эти господа не стремились к власти, — возразил итальянец. — Их заставили выполнять административные функции. В этом нет сомнения!

— Но разве сивахцы им не подчиняются?

— Подчиняются. Пожалуй, они идут еще дальше: подчиняются всем подряд. Сущие ангелы! Но причины их послушания далеко не ангельского характера. Сивахцы безропотно воспринимают любые указания, потому что считают их не заслуживающими внимания. В их глазах любой приказ кажется таким естественным и тривиальным, что даже не стоит обсуждений; возражений или невыполнения. При такой точке зрения послушание легче непослушания.

— Откуда такое спокойное безразличие?

— Это связано с исконным неприятием власти и неуважением к ней. У них это происходит автоматически, но в то же время подкрепляется доводами разума. Что-то вроде тихой забастовки. Сивахцы, по-моему, получают удовольствие в пренебрежении к власти, власть их не интересует.

— Что же, неглупо, — усмехнулась Вана.

— Таким образом, они не борются за власть с теми, кто к ней стремится, и не пытаются разделить ее с теми, кто ею обладает. Любой другой человек втайне сожалеет о том, что не имеет власти, или, по крайней мере, не имеет ее в достаточном количестве. Но не сивахцы! Они уверены, что власти им хватает с лихвой. Короче говоря, с ними пришлось бы бороться, чтобы они перестали делать вам подарки в виде отказа от тех жалких прав, которые они еще обязаны иметь.

— Почему ты так уверен в этом? — не выдержала Вана.

— Они никогда не желали власти. Это безразличие уходит корнями в глубокую древность. Нельзя объяснять их поведение только привычкой к рабству. Напротив — власть ни для кого не бывает так соблазнительна, как для тех, кто ее лишен. Возьмите любую нацию! В каждой из них попеременно были поработители и порабощенные, угнетатели и угнетенные. И тем не менее люди по-прежнему агрессивны в своем стремлении к главенствующей роли в обществе. Уходя со сцены, каждый надеется вернуться и отомстить за свое поражение.

— Но не в Сивахе?

— Да, только не в Сивахе. Здесь вечно длится поражение, так как его приветствуют. И все же, по-моему, сивахцы просто временно отступили, ожидая возвращения им status quo, — так же, как мяч, который, сжимаясь в момент удара, не думает, что через мгновение спружинит и взлетит.

— Но мячу не нравится, когда по нему бьют, — заметила Вана.

— Кто знает? Особенно если ему не больно. Сивахцы не страдают от недостатка прав и даже от нищеты. Они бедны, но не подозревают об этом. Они счастливы, потому что им не приходится кем-то управлять. Во всем остальном они не менее чувствительны и не более подвержены мазохизму, чем остальное человечество.