Страница 8 из 12
В перестроечное и постсоветское время сложилась традиция изображать деятелей первого русского капитализма в идиллических тонах: они-де и патриоты, и прогрессисты, и меценаты, и для рабочих своих – отцы родные. Рискнём разочаровать читателя: капиталисты сто лет назад мало отличались от тех, которых породила бандитская «прихватизация» 1990-х. Благотворительность и просветительство, конечно же, подавались к их столу «на сладкое», но в основе своей это была публика жестокая, алчная, авантюристичная и крайне беспринципная. В представлении российских фабрикантов, заводчиков и банковских воротил, цель оправдывала любые средства. Беззаконие было в этой среде явлением обычным, хотя и тщательно скрываемым под личиной солидного благообразия.
По своему составу и происхождению «бубновые тузы» – народ чрезвычайно пёстрый. В поэме «Современники» Николай Алексеевич Некрасов так описывает эту пестроту:
Некрасову можно верить: он был вхож в эти круги. Его описания подтверждаются документальными источниками. Согласно переписи 1869 года, в Петербурге всего насчитывалось 8732 предпринимателя. Из них в мещанском и ремесленном сословии числились 3054 человека, в крестьянском сословии – 2756 человек, иностранцев – 1081 человек, и лишь четвёртое место занимали купцы и почётные граждане – 713 человек. Дворян в этой компании не много: 162 человека, около 2 %. Впрочем, таким же был процент дворян в общем составе населения России. В капиталистическую деятельность удачно вписались русские женщины: в 1869 году прекрасный пол составлял около 12 %, а к 1900 году – более четверти общего количества столичных предпринимателей.
Разумеется, приведённые данные учитывают не только «бубновых тузов», но и владельцев мелких предприятий. Однако и в первых рядах российских миллионщиков мы видим выходцев из самых разных сословий, наций и стран. Князья Вяземский, Оболенский и Тенишев; купцы, нередко с древней старообрядческой родословной, такие, как Рябушинский, Коновалов, Гучков, Морозовы; выходцы из крестьян – Жуков, Обухов, Смирнов, Мальцев, Елисеевы; представители еврейских кланов – Поляковы, Гинзбурги, Мейеры, Гвайеры; всевозможные инородцы – Бенардаки, Мурузи, Манташевы; и иноземцы – Розенкранц, Торнтон, братья Нобели, Лесснер… Настоящий капиталистический интернационал.
Для всей этой публики единственной мерой ценности был финансовый успех, а прогрессивным считалось то, что ведёт к успеху. Никакое грязное деяние не вменяется во грех, если через него достигается прибыль. Некрасов вкладывает в уста одного из персонажей своей поэмы фразу, которая сделалась знаменем эпохи:
Но успех и прибыль в России недостижимы без поддержки властей. Между «бубновыми тузами» и «пиковыми королями» складывались тесные и взаимовыгодные отношения, но союз этот, основанный на корысти, не был искренним. Как бы успешно ни функционировали постоянно обновляющиеся схемы передачи скрытых взяток (говоря по-современному, откатов) в обмен на правительственные гарантии, субсидии, заказы, подряды, как бы торжественно ни произносились тосты за сановных покровителей на «концессионных» обедах – словом, как бы тесно ни сплетались ветви дерев капиталистического леса со сложно извитыми ветвями российской государственности, представители крупного капитала не могли чувствовать себя комфортно и уверенно. У них было три врага: чрезмерная алчность той самой бюрократии, с которой они вынуждены были жить и дружить; ненависть, которую извечно питал и питает к богатству народ русский; наконец, самодержавная власть, не дающая капиталистам легальной возможности определять политику страны. Российские богачи постоянно вели борьбу с этими тремя врагами. Часто эта борьба принимала уголовные формы. Мошенничества, подлоги, финансовые махинации, а порой и более тяжкие преступления, вплоть до убийств, в этой среде совершались нередко.
В конце 1860-х годов много шуму наделал судебный процесс финансового туза Плотицына, пророка и вождя скопческой секты. Помимо вопиющих фактов сектантского изуверства, вскрылись и всевозможные коммерческие проделки этого человека, которому новообращённые отдавали все свои сбережения. Ко всему прочему выяснилось, что, требуя от последователей «наложения малой и большой божественной печатей», то есть частичного или полного оскопления, сам он не только не проделал над собой эту операцию, но завёл себе целый гарем из числа последовательниц.
В 1875 году весь Петербург судачил по поводу процесса миллионщика Овсянникова, владельца огромных складов, заправилы хлебного и сухарного производства. Он был обвинён в поджоге принадлежащей ему мельницы с целью получения страховки. На пожаре серьёзно пострадали несколько человек. Овсянников был осуждён, но добился освобождения от наказания.
Среди фигурантов уголовных дел – крупные домовладельцы братья Мясниковы, обвинявшиеся в подлоге завещания, и владелица золотых приисков Людмила Гулак-Артемовская, которая в обмен на интимные ласки добивалась у высокопоставленных сановников принятия решений, выгодных ей и её деловым партнёрам, и барон Фитингоф, замешанный в финансовые махинации, творимые под прикрытием возглавляемого им банка, и инженер Путилов, хозяин знаменитого завода, вложивший несметные суммы своих и чужих денег в прокладку морского канала и умерший под следствием… И это только те дела, которые удалось довести до суда.
Но уголовщина – невинное баловство по сравнению с другой сферой интересов «бубновых тузов». Чем дальше, тем внимательнее приглядывались они к революционному подполью. Привыкшие всё покупать и продавать, они надеялись купить энергию, кровь и жизнь разрушителей режима, чтобы с их помощью низвергнуть старую власть. А потом установить новую, такую, которая будет им послушна. Они были уверены, что это у них получится, что финансовой уздой они смогут крепко держать революцию и править ею. В этой дьявольской гордыне – разгадка того удивительного факта, что крупнейшие финансовые и промышленные магнаты сделались спонсорами революционного подполья. Хорошо известно, что крупные суммы передавали революционерам, в том числе и террористам, такие тузы всероссийского масштаба, как Морозовы или Манташевы. Они делали это почти в открытую, другие (например, Гинзбурги или Рубинштейны) – так скрытно, что и до сих пор их доля в общей плате за революцию не поддаётся установлению. Но, так или иначе, революция в России была совершена не на деньги японского или германского генштаба, а на деньги русских капиталистов.
Пятьдесят три года, протекшие с отмены крепостного права до начала Мировой войны, были для всей России годами неуклонного, постоянно ускоряющегося роста преступности. В первое же пореформенное десятилетие в несколько раз выросло количество имущественных преступлений, подлогов, мошенничеств. Середина 1870-х годов ознаменовалась лавиной злостных банкротств, банковских крахов, преступники скрывались, прихватив денежки своих разорённых вкладчиков. Вслед за этим поднимается волна преступлений против личности – на почве корысти, неприязненных отношений, ревности, зависти, аффекта. В начале XX века число убийств увеличилось втрое по сравнению с дореформенными временами; грабежей и разбоев – в 8-10 раз. Особую растерянность и тревогу в обществе вызвала эпидемия самоубийств, впервые захлестнувшая образованную молодёжь в начале 1880-х годов и затем повторявшаяся регулярно, примерно раз в десятилетие.