Страница 100 из 110
Рапортами от 11 и 15 декабря 1886 года М.А. Доможиров сообщил о намечавшемся строительстве 14 броненосных канонерских лодок и девяти миноносцев, новых складов в Вильгельмсгафене и Киле[840]. А 16 ноября 1888 года уточнил сведения о программе кораблестроения, включавшей четыре броненосца 1-го класса, девять броненосных канонерских лодок, 11 крейсеров и другие корабли[841].
Правда, эти донесения, как и рапорты А.М. Доможирова о планах генерала Л. Каприви по созданию резервной броненосной эскадры, увеличению личного состава флота, образовании в 1885 году артиллерийской, а в 1886 году минной инспекции, во главе с корветтен-капитаном А. Тирпицом, разместившейся в Киле, и негласная корреспонденция из этого порта об устройстве станции для наступательных отрядов миноносцев, поначалу привлекли внимание главным образом временно управлявшего министерством Н.М. Чихачева и, видимо, под его влиянием, контр-адмирала П.П. Тыртова, сменившего Н.А. Неваховича в должности помощника начальника ГМШ[842].
Германский миноносец S24 — один из 30 кораблей, заказанных в 1886 году фирме «Ф. Шихау»
Лайнер «Норманниа» германской компании «Гамбург-Американише Пакетфарт Актиен Гезельшафт», который германское Адмиралтейство предполагало использовать в качестве вспомогательного крейсера
Однако со временем подобные сведения стали вызывать тревогу и у других руководителей морского ведомства, особенно в связи с неуклонно нараставшей агрессивностью Берлина.
Еще осенью 1885 года германская печать развернула антифранцузскую кампанию, усилившуюся летом 1886 года, после выдвижения военным министром Франции, генералом Ж.Э. Буланже, реваншистской программы и начала перевооружения и частичной передислокации французской армии. Принятые им меры, в немалой степени спровоцированные самой Германией, постоянно наращивавшей свою военную мощь, были использованы О. фон Бисмарком в качестве предлога для жесткого давления на Париж, а заодно и проверки прочности российско-германских отношений после предварительного согласования с графом П.А. Шуваловым статей нового соглашения, призванного заменить договор 1881 года. С этой целью канцлер 30 декабря 1886 /11 января 1887 года произнес в рейхстаге речь с угрозами в адрес Франции, положив начало очередной «военной тревоге»[843].
Как сообщал 12 февраля А.М. Доможиров, в Германии начался призыв резервистов, причем в части, расположенные не только на западной, но и на восточной границе, в Вильгельмсгафене и Киле приступили к снаряжению броненосных эскадр[844].
Французское правительство, тогда еще не стремившееся к союзу с Россией, в поисках моральной поддержки через посла в Париже, барона А.П. Моренгейма, обратилось с соответствующим запросом в Петербург. Но там были озабочены преимущественно Болгарской проблемой, ожидали помощи в ее разрешении от Берлина и заняли двойственную позицию: устами царя Россия отказалась гарантировать свой нейтралитет Германии, а устами Н.К. Гирса отказала в содействии Франции[845].
О предпочтительности российско-германского союза писал в те дни посол в Константинополе А.И. Нелидов, точку зрения которого разделял и адмирал И.А. Шестаков, считавший возможным допустить «Австрию в Салоники, Германию — схватиться с Франциею в уверенности нашего невмешательства», чтобы обеспечить выгодное России решение Восточного вопроса[846].
Внешнеполитические воззрения управляющего Морским министерством сказывались и на проводимой им морской политике, в основе которой лежало представление об Англии как главном враге России. Однако на взглядах И.А. Шестакова не могли не отразиться изменения международной обстановки. Позиция России во время «военной тревоги», слухи о российско-французском сближении, распространяемые как печатью, так и французскими дипломатами, антигерманская газетная кампания, начавшаяся в 1886 году выступлениями М.Н. Каткова, а также опубликованные в мае 1887 года указы Александра III, с запретом иностранного землевладения в западных губерниях и другими ограничениями, сильнее всего ударившими по немцам, подтолкнули Бисмарка к репрессиям. Посол в Константинополе получил из Берлина распоряжение не оказывать поддержки российскому коллеге в разрешении оспариваемых Англией вопросов. С лета 1887 года германские газеты повели агитацию против российских ценных бумаг, а в ноябре 1887 года Государственному банку официально было запрещено принимать их в залог, в декабре же правительство увеличило пошлины на зерно и запретило ввоз скота из России. В связи с этим уже 4 октября И.А. Шестаков записал в дневник свою «политическую программу, антибисмарковскую: союз России с Даниею, Швециею, Грециею и, если можно, с Турциею и Персиею, и дружба les cartes sur table (с картами под столом. — Авт.), с Франциею. Почему бы не попытаться привлечь к нему Испанию, усмотревшую уже, по поводу Каролин, какими аппетитами одарена Германия»[847].
Новое увеличение германской армии, последовавшее в начале 1888 года, а позднее, в июне, речь Вильгельма II, подчеркнувшая прочность Тройственного союза и его роль в сохранении европейского спокойствия, что в связи с недавней кампанией австрийской печати против передислокации российских войск в приграничных районах означало скрытую угрозу, казалось, только укрепляли подозрительное отношение управляющего к соседней империи. Но так как на возможное столкновение с нею он смотрел через призму своих военных теорий, продолжая делать ставку на непосредственную оборону берегов и крейсерскую войну, то и решения, принимавшиеся им по разным вопросам, имели соответствующую направленность. Отсюда предпочтение Моонзунда при оборудовании Балтийского морского театра и то внимание, которое адмирал уделял в судостроении миноносцам и канонерским лодкам.
Миноносец «Даго», построенный по программе адмирала И.А. Шестакова для оборонительных действий в Финском заливе
В начале 1890-х годов министерство отказалось от высказывавшегося И.А. Шестаковым в 1886–1887 годах и вновь прозвучавшего со страниц записки, адресованной им Комиссии по береговой обороне, убеждения в том, что «у нас нет интересов в Средиземном море». Способствовали этому перемены во внешней политике. Как, несколько утрируя, замечал сам управляющий: «Чтобы иметь какое-либо значение на этом море, нам нужно быть в дружеских отношениях со всею Европою без исключения»[848].
Однако уже в те дни, когда его слова легли на бумагу, складывались условия для российско-французского сближения, глашатаем которого выступил М.Н. Катков, а сторонниками — Н.Н. Обручев, П.С. Ванновский, изменивший свою прежнюю позицию П.А. Сабуров, Д.А. Толстой[849].
В январе 1887 года Александр III говорил Н.К. Гирсу, что не желает продлевать союз с Германией ввиду его непопулярности и тогда же отдавал предпочтение Франции. А после демонстрации Берлином в начале 1889 года намерения сблизиться с Англией и возникших тогда же слухов о тайном соглашении Германии со Швецией, серьезно обеспокоивших царя, его антипатия к западному соседу России заметно возросла[850].
840
Там же. Л. 92 — 104, 129.
841
РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 446. Л. 53, 54.
842
РГАВМФ Ф. 417. Оп. 1. Д. 195. Л. 23, 33–62; Д. 144, Л. 9.
843
Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М.: Наука, 1975. С. 200–212.
844
РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 314. Л. 19–21.
845
История внешней политики России. Вторая половина XIX века… С. 266, 267; Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890… С. 53.
846
РГАВМФ. Ф. 26. Оп. 1. Д. 7. Л. 12 о6.
847
Tам же. Л. 82.
848
РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 440. Л. 114.
849
История внешней политики России. Вторая половина XIX века… С. 264, 265.
850
Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890… С. 41, 45, 46, 104, 120, 158, 159, 162, 172, 173, 185.