Страница 95 из 120
Викинг тем временем решил, что пауза затянулась.
— Антилай был неправ. Я пошёл в отряд Феодора Отважного не потому, что боялся замарать себя некрасивыми поступками. У меня другие законы, и я верю в других богов, и мои боги не видят греха в том, чтобы дети северных фьордов отнимали золото и женщин у тех, кто не может их защитить. В отряде работорговца я не мучался бы душой, потому что тот, кто позволяет, чтобы его превратили в раба, недостоин жалости.
И тогда сказал своё слово Гамба:
— Я знаю, почему ты здесь, рус. Ты здесь потому, что наш хозяин любит своих людей как родных сыновей, не бросает их в беде и не забывает о них в светлый день.
Гамба очень волновался, когда говорил это. Впервые Феодор услышал о себе то, что думал каждый матрос и каждый гребец. Купец почувствовал, как единственный глаз увлажнился. Но суровый викинг испортил идиллию:
— Мне не нужна защита, Гамба. Если бы у меня была жена, то я бы освободил её из плена сам, без помощи богатого человека. Да этого бы никогда и не произошло. Женщины русов могут убить рысь одним ударом ножа, поэтому скорее умрут, чем дадут себя уволочь на корабль.
Своими словами викинг очень обидел Гамбу. Чернокожий гребец хотел что-то сказать в ответ, но один взгляд хозяина заставил его промолчать. Гамба разжал кулак и опустил голову.
— Ну так почему же? — спросил варяга Феодор, чувствуя, что этот разговор начинает ему понемногу надоедать.
Викинг неторопливо налил себе ещё вина и поднёс кубок к губам. Он пил неспешно, маленькими глотками, будто испытывал терпение Феодора. Купцу показалось, что прошла целая вечность, Олаф из племени русов поставил кубок на стол, стёр капли вина с усов и лишь затем дал ответ на вопрос нанимателя:
— Нельзя съесть больше положенного, и в хмельном деле у каждого есть свой предел. Роскошь ни к чему покойнику, и золото тоже не заберёшь с собой в могилу. Все мы когда-нибудь умрём и останемся жить только в памяти потомков. Так сотворён род людской, что в легенды попадают только воины. Сказителям неинтересны ни ремесленники, ни крестьяне, ни вы, купцы. У нас воинами рождаются все, поэтому в саги попадает только самый отважный. Твоё прозвище, Феодор, вот что меня привлекло. Мой брат Гальдерик служил в варяжской страже Империи. От него я узнал про тебя. Сегодня я с тобой потому же, почему был и раньше. Ты купец, но ты и воин. Ты никогда не уходишь от боя. Даже если ты станешь вести другую жизнь, то бой всё равно найдёт тебя, потому что у тебя беспокойное сердце. Ты никогда не признаешься в этом, но я потомок волхва и поэтому вижу твою душу. Душу, которая жаждет справедливости и ненавидит ложь. У человека с такой душой до самой смерти руки будут по локоть в крови, потому что ложь никогда не сдаётся без боя. Я тоже хочу вечного боя и хочу, чтобы на моих руках никогда не высыхала кровь. С тобой я скорей добьюсь этой цели и попаду в легенду. Наши ярлы и конунги всё реже и реже ходят походами на ощетинившуюся прибрежными крепостями страну потомка Шарлеманя, потому так много варягов служит у вас, в Империи, а вовсе не потому, что мы так любим ваше золото.
Феодор был в ярости. Лесть была ему приятна, но лжи он действительно не переносил.
— Твои предки были плохими волхвами, о рус! Клянусь божественным Мессией, что никогда не жаждал ничьей крови, кроме нескольких мерзавцев, кои недоступны моей булаве по причине знатности! Я люблю драться, но дружеский поединок мне всегда был милее настоящего боя! Я всегда стараюсь избегать сражения и клянусь душой покойного отца, что если в Ойкумене воцарится вечный мир и люди наконец станут жить так, как учил Мессия, то Феодор Гинсавр будет самым счастливым человеком от стольного града до края света!
— Не оскорбляй моих предков, Феодор, прошу тебя. И слушай внимательно мои слова. Я не говорил, что ты жаждешь боя, но повторю ещё раз: бой всегда найдёт тебя. И ты не хуже меня знаешь, что счастье боя выше счастья богатства. Твоя доблесть после твоей смерти останется в памяти потомков, а тебе самому поможет достичь Валгаллы. А золото, если его больше, чем нужно, чтобы прокормить себя, лишь пустой груз. Ты не хуже меня знаешь это, вот почему я и спросил: зачем тебе столько золота?
Сказав всё, что хотел сказать, викинг вернулся к вину.
И Гамба и Гаилай молчали, понимая, что хозяин не в духе и лучше не раздражать его излишней болтовнёй.
Предчувствие их не обмануло. Кривой Купец был в тихой ярости. Распрощавшись со школой грамматиков, Феодор не чаял услышать когда-нибудь снова эти презрительные речи о тщете злата и презренности роскоши. Только один человек, которого Кривой Купец надеялся навсегда забыть, осмеливался вести с ним подобные разговоры в его взрослой жизни. И вот теперь, спустя столько лет, его, гордость зелёной димы, снова тычут в нос честно заработанными деньгами! И кто?! Морской разбойник, понятия не имеющий о том, кто такой Диоген. И ему он уже не может сказать, как сказал некогда в школе грамматиков сопливым философам: «Пока вы живёте на деньги родителей, вы можете философствовать и презирать золото, а насчёт Диогена… Если бы не золото, которое ваши отцы заплатили Галифату Кинтарийскому, вы бы никогда не узнали, кто это такой!»
Викинг неспешно поглощал вино, и эти глотки отдавали церковным колоколом в голове Феодора. Когда варяг снова поставил пустой кубок на стол, Кривой Купец уже знал, что ему ответить.
— Ты прав. Золото не заберёшь в могилу. Сей довод зачастую бронзовый щит, коим прикрываются от укоров стариков не только такие киники, как наш добрый Гаилай, но и те, кто пропивает свои деньги в тавернах. Ты не знаешь, что такое школа, и потому никогда не слышал о таком человеке, как Эпикур, и о такой вещи, как гедонизм, потому я объяснил тебе всё так примитивно то, о чём написаны целые трактаты.
Феодор сделал паузу и дрожащей рукой влил в себя половину кубка. Никто, даже викинг, не сказал ни слова, пока он пил.
— Но скажу… скажу тебе, Олаф из племени русов, что одинаковы доступны презрения и те, кто отказывается от злата, и те, кто пропивает его в тавернах.
— Наверное, его правильней было бы отнести вашему Мессии, — усмехнулся викинг.
— Не испытывай моего терпения, Олаф-рус, — хрустнул костяшками Феодор. — Я, в отличие от других купцов, разрешаю верить своим людям во что угодно, кроме лживого пророка детей пустыни, но не надо пользоваться моей благосклонностью, чтобы возводить хулу на Мессию.
Олаф слегка склонил голову и приложил руку к сердцу.
— Феодор Отважный, я не возводил хулу на Мессию. Он великий бог, если ему служит такой человек, как ты. Я уважаю его так же, как ты уважаешь моих богов. Но согласись, что глупо пытаться купить благосклонность бога за деньги.
— Я понял тебя, Олаф-рус. Но запомни, когда человек моей веры несёт золото в храм Мессии, он не покупает его благосклонность, а просто выражает благодарность за успех. Но согласен с тобой, что достоин жалости человек, который отдаёт богу всё до последней монеты. Золото нужно не для этого.
— Так для чего же?! Клянусь молотом Тора, я не понимаю тебя, Феодор Отважный!
Викинг был раздражён, а Феодор, напротив, очень спокоен.
— Дети, Олаф-рус, дети. Ты можешь сам читать Диогена и мечтать о грязном рубище, но дети твои должны ходить в шелках. И после твоей смерти дети наследуют твой дом и богатство. Может быть, они сами начитаются Диогена и захотят вести жизнь, подобную жизни бродячих псов, но ты должен оставить им выбор: нищета или богатство. Тот, кто рождён в богатстве, тот имеет выбор, кто рождён в нищете, тот выбора не имеет. Поверь мне, Олаф-рус. В нашем мире всё обстоит именно так. Я знаю, ты презираешь наш мир, ты, человек народа, который умеет только воевать. Но подумай: твоя кольчуга, твой меч, твоя одежда — всё создано в нашем мире, мире, где кто-то воюет, а кто-то живёт мирной жизнью.
Олаф-рус был недоволен, но ничего не мог ответить Феодору. Кольчуга его была родом из страны саксов, меч — из королевства потомка Шарлеманя, а одежда куплена в лавках Империи. А Феодор продолжал свою спокойную речь: