Страница 83 из 120
Волколаки до свету бродили вдоль межи, а на рассвете уж привычно екнуло сердце. Игнат поглядел на могилу — не глубока да белым свежим снежком выстелена. «Будет тебе заместо савана». Положил мертвеца на тулуп, руки в рукава продел, полы запахнул. Глянул — на боку пятно большое, бурое, а на груди его, Игната, ладони отпечатались. Посмотрел на руки — кровь едва сочится, а боли так и нет, как не было. Покачал головой. Ухватил за ворот, стянул в могилу. Хотел отходную прочитать — не смог. Сложил на груди руки, зашептал заговор, душу в теле запирающий. Подумал, снял нательный крест, приподнял мертвецу голову, надел да под тулуп спрятал: «Мне он теперь без надобности». Выбрался из могилы и принялся сгребать землю вниз, какой-никакой — насыпал холмик. Сходил за рогатиной — хоть палила руки, да не жгла уже, — воткнул в ногах. Поднял голову — глядь, Тимошка стоит, на могилку таращится.
— Уходи, родимый. Не томи душу. Нету здесь тебе упокоения. — Посмотрел Игнат в черное продавленное лицо и пообещал: — Иди, сам скажу в городе, чтобы попы за упокой души твоей помолились, уходи только.
Постоял Тимошка да пошел прочь, пошатываясь. Игнат сел на холмик — грела его земля могильная, манила в материнские объятия.
На закате распахнулась дверь, вышел на порог колдун — кожа серая, губы синие, — поманил негнущимся пальцем, показал монетку медную. Подошел Игнат, заглянул было в горницу, да оскалил колдун кривые черные зубы — дохнуло изо рта гнилью, прикрыл за спиной дверь.
— На, держи, — сунул в руки денежку, — внука твоего всему, что знал, выучил. Эта ночь для меня — последняя. Завтра тебе, может, крови захочется, ты зажми зубами копеечку — полегчает.
Поглядел Игнат в глаза синие — еще ясные да яркие, — поклонился низко, до земли.
— Спаси тебя бог, добрый человек.
Усмехнулся колдун:
— Мужик за спасибо семь лет в батраках жил, а тебе за спасибо — весь век маяться. Пой молебен тому святому, который милует.
Развернулся, дверью хлопнул и засов задвинул.
Завыли волколаки на опушке жалобно да поодиночке в лесу сгинули. Поглядел Игнат на себя: горло порвано, руки окровавлены, на боку рана черная. Сердце так редко стукает, будто и не бьется вовсе. Положил копеечку как леденец за щеку, поплевал на ладони и пошел рыть другую могилу с первой рядом.
С утренней звездой в последний раз стукнуло сердце Игнатово и остановилось.
Сказывают, видали деревенские мальчишки, будто в оттепель ушел по дороге в город Игнатов внук Ванятка вместе с дурачком своим, обряженным в медвежью шкуру, подпоясанным вервием. А когда по весне пришли мужики к избушке знахаря, то увидали во дворе могилу его — с рогатиной взамен креста в ногах воткнутой. Чья вторая была могила — неведомо. Девять лег по кривой версте обходили гиблое место, пока не вернулся домой молодой колдун и не вырыл под окном могилу третью.
Владимир Аренев
КОЩЕЕВО OVUM
— Не знаю насчет Кощеевой, но свою смерть я здесь точно найду. — Царевич Иннокентий в сердцах пнул узловатые корни дуба и поморщился — то ли от боли, то ли от досады. — Это ж сколько лет он здесь стоит! Вымахал!.. Как такой рубить?
Дурная привычка размышлять вслух появилась у царевича недавно: после того, как он преодолел Топи Непроходимые и Леса Дремучие. В Лесах всё и началось: чтобы не задремать, Иннокентий разговаривал сам с собой. Ну и привык понемногу…
— А зачем его рубить?
Иннокентий совсем не по-венценосному подпрыгнул на месте и выхватил из ножен меч. От разговоров с другими людьми он, признаться, отвык.
Тем более — с не-людьми.
Из-за дуба вышел кот — черный, пушистый, наглый. Мягко ступая лапками по золоченой цепи, наполовину вросшей в кору, кот взобрался на сундук и по-хозяйски разлегся на крышке.
— Тьфу, нечистый! Наверно, послышалось! — решил Иннокентий. — А ты, котофей, откуда здесь взялся? Ну-ка, иди сюда, ки-и-ис-кис-кис! Я тебе молочка дам…
— Не-а, — сказал кот (царевич еще раз подпрыгнул, но уже не так высоко). — Спасибо, ученые мы: сперва «кис-кис», а потом за шкирку и в мешок. И на рынок, продавать: «А ка-аму ко-от, гаваряш-ший ко-от!..» — прогнусавил он дурным голосом, подражая прежнему обидчику. — Хватит, и без молочка как-нибудь обойдусь!
И зыркнул на царевичев мешок. Там действительно, судя по запаху, лежало что-то вкусненькое.
— Да не нужен ты мне! — слукавил Иннокентий. — Я сюда пришел за смертью Кощеевой.
— Ясное дело, — хмыкнул кот. — За чем же еще! Ну, раз пришел — бери. Вот она, в сундуке. Ничего, что я на крышке сижу? Если хочешь, могу сойти, мне не жалко.
— Да сиди. Толку-то: дуб мне не срубить, даже если бы у меня и был топор. Сундук не отпереть — вон на нем какой замок! Даже цепи размотать я не сумею: слишком они в кору вросли. Значит, одно мне остается: перекусить хлебом да сыром, запить молоком и обратно в путь-дорогу собираться. Настоящие мужчины должны достойно принимать свое поражение.
И он — гляди-ка! — в самом деле уселся под дубом, развязал дорожный мешок и — о кошачьи боги! — вытащил оттуда сперва кусок сыра, потом хлеб, а потом — ох! и еще раз ох! — целую крынку с молоком! Свежайшим (и откуда только взял?!)!
(А взял он его очень просто: подоил корову. Проходил мимо вымершей деревушки, увидел буренку, которая сама же и поспешила к нему, — и облегчил ее страдания. Бедняжка бродила с набухшим выменем, и, видно, уже неделю, если не больше, никто о ней не заботился.)
— Эй! — крикнул с сундука кот. — Слышишь, ты, царевич так называемый. Давай-ка без упаднических настроений! Что значит «поражение»? С чего это ты взял, что — поражение?! Позорище какое: даже пытаться не стал, а сразу: «Пораже-е-мие!» — и вперед, припасы харчить! Подъем, «настоящий мужчина», тебя ждут доблестные подвиги и в конце — награда! Кстати, тебе чего от Кощея надобно-то?
— Чего всем, — хмуро ответил Иннокентий. — Принцессу разбудить. Эту, как ее… Василису.
— Вижу, не сильно-то ты хочешь ее будить. Не понравилась?
Царевич отмахнулся и отломил еще кусок сыра. И съел.
— Ну-ладно-ладно-так-и-быть-помогу-я-тебе! — затараторил кот. — Но перестань наконец жевать, когда с тобой разговаривают, это же неприлично!
— И как ты собираешься мне помочь?
— Ну, это легко… то есть для кота легко. Все вы, герои, мыслите однообразно: поджечь, срубить, сломать. Нет в вас тонкости. Сам подумай: если сундук с замком, зна-а-чит…
— Он заперт.
— Значит, имеется и ключ от него!
— И ты знаешь, где он?
— Нет, — честно ответил кот. — То есть знаю, что, когда сундук сюда вешали, ключ унесли и выбросили в Синее-Синее Море, но это в данном случае все равно что «нет». И так бы ты и ушел, несолоно хлебавши, если бы…
— Почему же? — сказал Иннокентий, которому надоели шуточки кота. — Я бы сперва покушал и попил, а уж потом…
— Не перебивай! В общем, раскрою я тебе, так уж и быть, страшную тайну. Видишь ли, все волшебные ключи одинаковы. Поэтому — жди здесь и не смей есть и пить! Подвиги должны совершаться натощак!
Кот вскочил, покрутился на сундуке и наконец взбежал по цепи наверх. Не было его долгонько — Иннокентий и подремать успел, и уже всерьез проголодаться.
— Шдешь? Молодешь! — Кот выскочил из-за дуба, в пасти он держал покрытый бурой тиной ключик, который бросил к ногам царевича. — Ну, дальше сам: залазь и открывай.
Кот спрыгнул на землю и с видом свойским, независимым подошел к кувшину с молоком.
— Ну а я покамест…
Он так увлекся, что не заметил, когда Иннокентий успел открыть крышку. Только по запаху и догадался. А, вот еще и по крику.
— Что? — спросил, не отрываясь от сыра.
— Воняет! — обиженно сообщил царевич. — Я-то думал, здесь медведь, заяц, утка…
— Ага, все там и есть, — кивнул кот. — А что, что?! Ну-у, ты прям как маленький. Ты представь, сколько они там лежали — это ж ни один Кощей столько не проживет! Потому и сундук прочный, с толстыми стенками: чтоб запахи не просачивались. Ты давай нос не вороти, а доставай яйцо и закрывай скорей крышку, а то в округе все мыши передохнут — на кого мне тогда охотиться? Чай, не каждый день сюда царевичи с молоком захаживают!