Славянское фэнтези

— Оладыч! — оживленно приветствовал брат, высовывая голову из кухни. — Обед счас будет.

— Не хочу.

Славка мрачно бросил под вешалку сумку, стащил куртку и ботинки.

— Двойку огреб?

— Отстань.

Он почувствовал, что сейчас расплачется всерьез. Кинулся к себе в комнату и замер на пороге.

Карна сидела в кресле, положив на колени толстую книгу, и сосредоточенно шевелила губами. На изумленное восклицание Славки она ответила:

— Читать по-вашему пробую, отроче. Трудно.

Славка, удивляясь безмерно, спросил, что она читает, а узнав, что «Слово о полку Игореве…», с тоской вздохнул:

— Я начинал. Только скучно.

Карна погладила книгу ладонью, откинулась на спинку кресла и начала мерным речитативом:

— Не лъпо ли ны бяшеть, братiе, начяти старыми словесы трудныхъ повiстiй о плъку Игоревъ, Игоря Святъславлича?..

Старый язык, казавшийся непонятным и смешным, вдруг зазвучал отчаянно и тревожно. В нем, как на Славкиных рисунках, летели всадники, пузырилась кровь на траве, лисы лаяли на красные щиты и раскидывала вещие синие крылья дева Обида.

— Чръна земля подъ копыты костьми была посЪяна, а кровно польяна: тугою взыдоша по Руской земли.

Славка видел поле с росными травами и багровый солнечный свет, и два войска сходились по черной траве.

— НмизЪ кровави брезЪ не бологомъ бяхутъ посЬяни — посЪяни костьми рускихъ сыновъ.

Карна едва дотянула строчку, тяжело закашлялась.

— Не надо! Не надо больше!

Точно возвращаясь из неведомых далей, она открыла глаза.

— Опять напугала тебя, Славушка? Прости.

Он принялся болтать всякую чепуху — про школу, про мышь, которую грозились подсунуть вредной математичке, про то, как Никодимовна окаменела над следами копыт… А сердце отбивало шальную дробь. Поз-дно…

Тут на пороге появился Дмитрий.

— Здрасьте вам! Лихослав, ты что это творишь?

— А что? — растерялся Славка.

— Обормот.

Димка решительно вынул из его рук стакан молока и кусок батона, обильно политый медом. Причем изрядно отпитый и надкусанный.

— Если у тебя совести нет, — сообщил братец ядовито, — то давай, лопай дальше.

Славка покраснел. И вперед Димки вылетел из комнаты.

Старательно прикрыв кухонную дверь, они слегка пошипели друг на друга в воспитательных целях.

— Мое дело, конечно, сторона, — сообщил Дмитрий наконец. — Только знаешь, братец, если она по ночам будет летать невесть где и возвращаться насквозь мокрая, то проживет у нас до морковкина заговенья. Если от воспаления легких не помрет.

Славка только головой мотнул. Во-первых, у него молоко убегало. А во-вторых, знал он, что Димочка врет. То есть заливает. То есть лапшу на уши вешает. Славка его с рождения знал со всеми его закидонами. И без разницы было, что Дмитрий стоял спиной, упираясь лбом в стекло. Потому что даже эта спина светила и сияла. И Славка понимал, что Димка Карне рад. Очень.

В кухне повисло молчание.

— Да, кстати, — сказал Дмитрий не своим голосом, — я тут горчичники достал. Через ту Томочку, мм…

Славка сел на табурет. Очевидно, предстоял очередной сеанс войны с Димкиными воздыхательницами. На тему: «Нет, одобрить такие уши определенно невозможно!»

— Так ты это… — продолжил Дмитрий.

Славка понял и порадовался, что сидит.

— Я не умею.

— Я тоже. — Дмитрий сверкнул глазами из-под насупленных бровей и скрестил руки на груди. Короче, самоустранился.

Славка привычно провел мыском по половице.

— Дим, а?

— Надо.

Под зловещим взглядом Дмитрия блюдечко вырвалось у Славки и разбилось, горячей водой укусив колени. Карна обернулась, приподнявшись на локте.

— Нет, нет, — заторопился он, собирая осколки. — Я так… выскользнуло.

Он врал и знал, что и Карна, и Дмитрий это чувствуют, но ведь…

— Баклан, — сказал Дмитрий, отбирая у Славки новую порцию горячей воды. — Иди уж.

Помог Карне поднять рубашку и наткнулся рукой на шрамы…

— …Так будет, так станет, когда задуют свечу…

Дмитрий прижал ладонью звенящие струны. Сейчас, щелкнув, соединятся контакты, ток побежит по проводам, и вспыхнувший в вакуумной колбе свет заставит тени сделаться тенями. Так проще. И так, пожалуй, честнее. Мертвым лучше оставаться мертвыми.

ГЛАВА 10

— По-моему, ты с ним либеральничаешь. — Алла грациозно потянулась, прекрасно сознавая производимый эффект. — Эти рисунки, всадники…

— Самое странное, что они есть. Алла взмахнула ресницами:

— Мало тебя на кафедре ругали? Дмитрий, ты же взрослый человек!

— Да, — сказал Дмитрий.

Яркий ноготь Аллочки брезгливо ткнулся в рисунки.

— Не знаю, как ты, но я в своем доме такое держать бы не стала.

Дмитрия слегка покоробило, но он смолчал. Любимым девушкам иногда стоит прощать ригоризм.

— Ну что, что ты в этом находишь? — завелась она. — Веришь в ерунду! Иногда мне кажется, что ты меня не любишь.

Она произнесла это патетическим шепотом — как в сериале, и осторожно, чтобы не размазать тушь, промакнула платочком глаза.

— Да, — сказал Дмитрий. И вдруг опомнился: — То есть как это?!

Лицо у него в этот момент, по мнению Аллочки, было преглупое.

— Ну-у… — Она капризно выпятила губы. — Вот когда-то любили. Эти самые… рыцари. Для дам были готовы на все. Ну там, со скалы прыгнуть…

— Ага! — по-военному рявкнул Дмитрий, лихорадочно соображая, есть ли в окрестностях Гомеля скала и не сойдет ли за нее труба в парке Луначарского.

Алла поморщилась:

— Дурак. Ты для меня даже эти рисунки сжечь не решишься.

— Зачем — сжечь? — удивился Дмитрий. — Славка…

— Ну да, конечно. — Девушка всхлипнула. — Он тебе брат, а я никто. Тебе для меня даже этих бумажек жаль!

— Да не жаль! — с досадой выкрикнул Дмитрий, пробуя ее обнять.

Алла отшатнулась.

— Да, конечно, брат и все такое. И Карна.

— Что?

— Что слышал! Думаешь, у меня глаз нет?!

Она рванула со стены портрет в тонкой деревянной рамочке.

— Я не стану жечь.

— Тогда я сама сожгу!

Она сгребла рисунки в охапку и понесла к ласково подмигивающей в углу зала печке. Листы разлетались по дороге, Алла подбирала их, роняла следующие. Ломая ногти, обжигаясь, дергала дверцу. Швыряла листы в огонь. Их было много, они не вмещались, свернутые, не хотели гореть.

— Кочергу дай! — со злыми слезами в голосе крикнула она. Перемазанная сажей, с растрепанными волосами и размазанной косметикой, она походила на ведьму.

Дмитрий машинально исполнил приказание.

Она разворошила рисунки кочергой, огонь разгорелся. И она бросила портрет Карны вслед за остальным. Славка вошел неслышно. Он увидел разбросанные по полу альбомные листы, злорадные глаза Аллы, жадно гудящий в печке огонь. Оттолкнув Аллу, метнулся к устью. Не чувствуя боли, выгребал рисунки из пламени. Скрученные, почерневшие, они лежали на полу. Словно в насмешку, проступали на уцелевших лоскутах цветок, морда лошади, осколок синего неба. Глянули из обожженной черноты глаза Карны. Славка хотел закричать — и не смог. Сердце вдруг замерло, потом упало куда-то вниз и забилось часто-часто. Он глянул на мертвое лицо Дмитрия, на ухмылку Аллочки: «Посмотри, как сходит с ума твой братец», — и сказал тихо:

— Ты их убила.

Там догорали сейчас деревянные стены Полоцка, и копье вонзалось Добричу в грудь, и несжатые колосья падали под копыта, потому что здесь, сейчас совершалась подлость. А он не успел помешать. И он увидел свой последний ненарисованный рисунок: поле, железнодорожная насыпь, комья земли на ней с торчащей желтой травой. А на ржавых рельсах, повернутых к горизонту, вороной длинногривый конь без седока.

Эльдар Сафин и Юлия Гавриленко

ВАСИЛИСА

Умная женщина — это дьявол в состоянии интриги.

Ж.-Б. Мольер