Славянское фэнтези

— Может, караулить будем по очереди, — не унимался Михась. — Я первым согласен.

— Злодей посторожит, — зевнул Индриг.

— Какой злодей? — встрепенулся Михась.

— Да не дергайся ты так! Спать мешаешь, хвост кроличий! Коня моего Злодеем звать.

— Он у тебя заместо собаки? — хихикнул Михась.

— Он у меня заместо коня, но, если чужой подойдет, шум поднимет.

— А за что Злодеем обзываешь?

— Подойди к нему. Хочешь — спереди, хочешь — сзади. И все тебе ясно станет.

— Ну нет! Он на меня весь день так кровожадно зыркал, будто решал, что лучше сделать — лягнуть в ребра или зубами за щеку хватануть. Это у вас с ним общее. Глянете — все равно что по носу саданете.

Индриг промолчал. Тогда Михась сообщил, что его крестьянская лошадка не той породы, чтобы имя получить. Поэтому он ее зовет Просто Лошадь. Индриг отреагировал на эту информацию сонным:

— Угу.

— А твое имя как? Мы уже день знакомы, а я о твоем коне знаю больше, чем о тебе.

— Индриг. — Воин подскочил оттого, что огромная холодная капля, долго копившая силы на одной из еловых веток, наконец упала ему на нос.

— Сам чего дергаешься?! — не упустил случая отыграться Михась.

— На нос капнуло, — зло ответил Индриг, с головой залезая под попону.

— Так как, говоришь, зовут?

— Сказал же ведь — Индриг!

Михась испуганно отпрянул от воина и, зашипев по-кошачьи, несколько раз торопливо перекрестился.

— Что еще? — возмутился Индриг.

— Не хочешь имени говорить — не надо. А так не шути! Плохо это!

— Не угомонишься сию секунду, пойдешь под куст ночевать! — рассвирепел Индриг. Он вылез из-под попоны и сел, скрестив ноги на восточный манер.

Михась не придал угрозе ни малейшего значения, перекрестился еще раз, пробормотал что-то на странном языке.

— Интра — он же зверь! Он царь змеиный! Он реке подземный! Демон, по-нашему, по-христиански! А ты его именем себя называешь! — с укором говорил бывший язычник.

— По-вашему, по-христиански, — передразнил Индриг, — демоны — это дети и слуги Чернобога. Мне ученый человек рассказывал. Черномонах византийский — не чета тебе. Интра сын доброго Дыя. Он воинам помогает, клинок в бою направляет, а то, что он зверушек любит и гадов ползучих, так разве это преступление? Да и зовут его Индрик-зверь! А я Индриг-склавий! Теперь мы можем спать?

В темноте, над самым ухом Михася фыркнул Злодей, привлеченный рассерженным голосом хозяина. Странствующий кощунник трезво рассудил, что лучше провести ночь подле воина, нежели в кустах возле коня.

— Хорошо. Буду называть тебя Индригом.

— Да хоть бычьим хреном! Я спать хочу!

Они вновь устроились под елью, для тепла прижавшись спина к спине.

— Почему ты назвался греком? — спросил Индриг уже без злобы. — Я встречал греков. Они курчавые, смуглые, остроносые. Глаза как скорлупа лещины изнутри. Ты русый, нос — что фига, глаза — ледышки синие. Не похож на грека.

— Носы-то у нас с тобой одинаковые, — колко заметил Михась. — По крови я такой же склавий, как и ты. А Греком прозвали за то, что язык их понимаю и в бога ихнего верю. Иегове Есть Спасение. А в одно слово ИЕСус получается. Во как.

— Спасения, значит, ищешь?

— Ага!

Михась начал в лицах рассказывать, как он несколько лет прислуживал в богатом трактире, где все время останавливались иноземные купцы, наемные ратники и путешествующие скоморохи. Там он выучил греческий и еще пару языков, освоил грамоту и наловчился бренчать на гуслях, нараспев рассказывая кощуны. В том же трактире византийский священник Александер пристрастил его к христианской вере. Когда душной летней ночью трактир сгорел в угли, Михась решил в корне поменять характер собственного существования. Прихватив с пожарища чудом уцелевшие гусли, синюю полотняную куртку, прожженную всего в двух местах, и греческую книгу об Иесусе, он отправился в путь, влекомый романтикой профессии странствующего кощунника.

— Индриг?

Нет ответа. Только Злодей фыркнул где-то рядом, ожидая продолжения рассказа.

— Индриг!

Воин сквозь сон пробормотал невнятное ругательство и больно пихнул локтем Михася.

— Хорошо, хярошо! Будем спать, — дримирительно сказал Михась, потирая ушибленное место, и тут же боязливо поежился, напуганный уханьем филина.

Когда он не слышал собственного голоса, его уши начинали воспринимать звуки ночного леса: возню мышиного семейства в листве, хлопанье крыльев промокшей и нахохленной вороны, шорох падающих листьев, треск веточек под копытами Злодея и Просто Лошади. Заурядный лесной шум в темноте казался крайне зловещим. Потревоженный ветром куст принимал очертания крадущегося волколака, а капля дождевой воды, сорвавшаяся с березовой ветви и звонко разбившаяся о корягу, вызывала яркие ассоциации с клацаньем огромных зубов зверины. Он так и уснул — со вздыбленными на затылке волосами и длинным острым засапожником, бережно прижимаемым к груди.

Вопреки опасениям Михася и к его огромному облегчению, волколак так и не удостоил вниманием их лагерь. Криксы также обходили его стороной. Ночь выдалась спокойной, хотя и мокрой. Вечером следующего дня они въехали в Ливград. Сам город был невелик, если считать городом сотню крытых древесной корой и соломой изб, втиснутых в кольцо земляного вала. Снаружи к нему прилепилось великое множество землянок и мазанных глиной сараев. Были там еще шалаши, навесы и полстняные кибитки на колесах, но как-то не верилось, что и в них круглый год обитали люди. Особенно в это не верилось, когда налетал очередной порыв мокрого осеннего ветра, лезущего промозглой лапой под одежду и неприятно обдающего лицо изморосью.

Оказалось, Индриг в городе личность известная. Причем с какой-то очень нехорошей стороны. Михась с недоумением отметил ту трусливую резвость, с которой простолюды отскакивали в сторону, уступая дорогу черному красавцу Злодею. Реагировали они так вовсе не на коня, а на его хозяина. Михась видел, как торопливо простолюды прячут глаза, лишь бы не встретиться взглядом с Индригом. Слышал, как с шипением бросают ругательства ему вслед. Чаще всего употреблялись «нелюдь», «выродок» и «волчина». Иные даже плевали, но только когда оказывались на безопасном расстоянии от воина, облаченного в тегиляй с железными шишками и с широким поясом, оттянутым аварской саблей.

— Хоть ты и скуп на слова, Соловушка, услышал я уже достаточно, — пробасил Турмаш, грузный бородач, явно имеющий в себе треть, а то и добрую половину аварской крови. — Теперь мне хотелось бы увидеть.

Воевода сидел за обеденным столом, накрытым в небольшой горнице с узкими застекленными окнами. Подле Турмаша, надменно и чересчур сурово поглядывая из-под нависших пучков седых бровей, стоял худощавый высокий старик, назвавшийся Барбуной. Он степенным кивком выразил согласие с мнением воеводы и произнес:

— Дирхемы получишь в обмен на зубы.

— Ты ведь принес зубы? — поддакнул Турмаш.

Индриг засомневался, кто из них кому служит. Старец вел себя в палатах воеводы как законный хозяин, и Турмаш вроде бы не возражал. Даже напротив, пытался как-то угодить Барбуне. Раньше воин не встречал старика и про истребление волколака уговаривался с самим воеводой. Он пожал плечами, рассудив, что дирхемы останутся дирхемами, из чьих бы рук они ни были получены.

— Верно, — с довольной улыбкой сказал Барбуна.

— Что верно? — спросил Индриг, доставая из кармашка, пришитого к внутренней стороне пояса, окровавленную тряпицу.

Из-под седых бровей сверкнули холодные глаза, нацеленные на сверток.

— Дирхемы они и есть дирхемы.

Старичок-то не простой, сообразил Индриг. Ведун. Мысли читает, и мне это дал понять для острастки. Странно только, что кудесник всего один. На чудищ и проклятую кровь они обычно слетаются, как жирные мухи на коровью лепешку. Он протянул сверток Барбуне. Тот отшатнулся, брезгливо махнув руками.

— Мог бы и вымыть! Разверни!