Страница 80 из 124
Идеи, выраженные Пржевальским, Ухтомским, Витте и Куропаткиным, формировали, вместе взятые, русское сознание в пору его страстной одержимости Дальним Востоком в конце XIX в. Очевидный пример представляет собой сам царь, в чьей непоследовательной политике в отношении Восточной Азии видны противоречивые элементы различных идеологий. Пренебрежительное мнение Николая о воинских навыках азиатов, его вера в превосходство русского оружия, его страстное желание построить империю на Востоке — все это черты конквистадорского империализма Пржевальского. Но при этом реакция царя на Боксерское восстание показывает, что он также разделял восторг Ухтомского по поводу Китая и восточной судьбы России. А в самом начале царствования, до того как Николай потерял веру в своего министра финансов, он был увлечен экономическими перспективами, которые Сибирская железная дорога открывала для его империи.
Идеи, которые мы рассмотрели, играли роль не только в действиях царя, но и правительства. Стремление Витте к pénétration pacifique вместе с восточничеством Ухтомского предопределили заключение тайного союза Петербурга и Пекина в 1896 г. Влияние восточников было заметно и четыре года спустя, когда и общественное мнение, и политика России проявили сочувствие к китайцам во время Боксерского восстания. Но в то же время царское правительство пошло по совершенно другому пути, когда немцы захватили Кяо-Чао в 1897 г. Вместо того чтобы остаться на стороне своего азиатского партнера, Николай позволил своему правительству поддаться чарам конквистадорского империализма чеканки Пржевальского, позарившись на лакомые кусочки китайской земли. «Желтая угроза» оказала не столь мощное воздействие на воображение россиян, как некоторые другие идеологии той эпохи. Но все же ее призрак преследовал военного министра Куропаткина, в результате чего он не хотел, чтобы Россия играла в Восточной Азии какую-либо иную роль, кроме оборонительной.
Нам недостаточно известно о том, как формировалась внешняя политика в Петербурге, чтобы точнее описать взаимодействие идей и дипломатии. Но если рассматривать обращение России к Востоку в период с 1895 по 1904 г., то можно сделать два вывода. Во-первых, очевидно, что внешняя политика находилась под влиянием идей. Это не означает, что поведение государства на международной арене целиком предопределяется его видением остального мира. Отношения идеологии и дипломатии гораздо сложнее, чем причинно-следственная связь. Историк Гордон Крейг однажды заметил: «Установление взаимосвязи между идеями и внешней политикой всегда представляет собой сложную задачу»{1124}.
Интерес Петербурга к тихоокеанским территориям был вызван событиями, находящимися вне его власти, а именно показательным поражением Китая в короткой войне с Японией в 1894—1895 гг. Решение захватить Порт-Артур тремя годами позже никогда не было бы принято, если бы Германия вдруг не захватила Кяо-Чао. Столь же верно и то, что длительные и мучительные дебаты вокруг вывода войск из Маньчжурии начались только после того, как Боксерское восстание вынудило царя ввести войска в северо-восточные провинции Китая. И все же в каждом конкретном случае реакция Петербурга на события определялась не только обстоятельствами. Ее формировало и то, что ведущие политики думали об этих событиях.
Данное исследование также подчеркивает тщетность попыток свести дипломатические действия к одному из многих идеологических факторов. Поступки государств редко, если вообще когда-либо, обуславливаются только одной идеей. В труде по интеллектуальной истории американской внешней политики «Promised Land, Crusader State» («Земля обетованная, государство-крестоносец») Уолтер Макдугал выделил по меньшей мере восемь важных направлений мысли в течение двух веков существования республики{1125}. Так же верно и то, что представление России о ее месте в мире никогда не монополизировалось какой-либо одной идеологией, будь то «борьба за выход к морю», мессианство «третьего Рима», «замирение пограничья» или какое-либо другое.
Несмотря на то что мы здесь исследовали события, происшедшие в другом веке и при другом политическом строе, некоторые идеи, с которыми мы столкнулись, живы и на рубеже XXI в. Для политиков на тихоокеанских территориях Российской Федерации, с тревогой сравнивающих убывающую силу своей страны и растущую уверенность в себе густонаселенного Китая, «желтая угроза» восстала из могилы. В то же время в Москве некоторые политики призывают к более тесным связям с Пекином и другими азиатскими государствами на том основании, что у России больше общего с ними с политической, экономической и культурной точек зрения, чем с «атлантистами», например с США. В свою очередь, многие интеллектуалы все более очаровываются евразийством, имеющим немало общего с восточничеством конца XIX в. Другие же в ответ на территориальные унижения, которым подверглась их империя после 1991 г., начали прославлять Скобелевых и других завоевателей более славного прошлого. Пока Россия после краха коммунистической идеологии ищет новое понимание самое себя, мы можем ожидать воскрешения старых представлений.
БИБЛИОГРАФИЯ
Основой книги «Навстречу Восходящему солнцу» послужили исследования в ряде российских архивов. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) и Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) — это важнейшие московские хранилища, содержащие коллекции по вопросам политики в Восточной Азии. Самые значимые петербургские собрания хранятся в Российском государственном историческом архиве (РГИА), Научном архиве Русского географического общества (НА РГО), С.-Петербургском филиале Архива Российской академии наук (СПбФ АРАН) и Российском государственном архиве Военно-морского флота (РГА ВМФ).
Главный источник для изучения царской дипломатии — АВПРИ. В нем хранятся документы дореволюционного Министерства иностранных дел и его предшественницы — Коллегии иностранных дел. Министерские бумаги организованы как по назначению, так и по отделам. Важные депеши и многие другие ценные материалы по отношениям России с Китаем содержит фонд 143 (Китайский стол). В фонде 137 хранятся ежегодные отчеты министерства, а в фонде 138 (Секретном архиве) — важные секретные служебные записки и журналы (протоколы) заседаний совета.
В фонде 165 РГВИА хранятся бумаги Алексея Куропаткина, бывшего военным министром с 1898 г. до войны с Японией. Каждый, кто интересуется военной историей и политикой двора в ранние годы правления Николая, найдет обширный и ценный материал в подробных дневниках, которые вел военный министр. Дневники с 1902 по 1904 г. были опубликованы в «Красном архиве»; перед тем как продать в 1920-х гг. в архив машинописную версию записей за предшествующие годы его управления министерством, Куропаткин отредактировал текст. Еще две полезные коллекции — фонд 400, в котором хранятся документы Азиатского отдела Главного штаба, и фонд 447, касающийся Китая.
В ГАРФе хранятся документы императорской семьи и некоторых крупных государственных деятелей. К сожалению, личные дневники Николая II крайне лаконичны, но письма и документы, которые он получал (хранящиеся в фондах 601 и 543), могут оказаться полезны. Особенно ценен фонд 568, в котором хранятся бумаги министра иностранных дел графа В.Н. Ламздорфа. Граф Ламздорф педантично сохранял свою корреспонденцию и другие бумаги и таким образом оставил бесценное наследство историкам дипломатии.
В РГИА находятся архивы различных министерств, занимавшихся внутренней политикой, включая Министерство финансов (в частности, фонд 560). Поскольку это ведомство в пору, когда им руководил Сергей Витте, играло ведущую роль в царской авантюре на Дальнем Востоке, его архивы заслуживают особого внимания. Фонд 1622 (личные бумаги Сергея Витте) и фонды 1070 и 1072 (князя Эспера Ухтомского) представляют собой еще две важные коллекции.