Страница 98 из 123
Эти слова служат комментарием к тем, которые он произнес 2 сентября в Национальном собрании: «Отечество спасено; набат, который звучит, вовсе не составляет сигнала к тревоге; это знак нападения на врагов отечества! Чтобы их победить, чтобы их ниспровергнуть! Что нужно? Смелость, еще раз смелость и постоянная смелость!»
Дантон окончательно восстановил истинное значение, придаваемое им этим словам, в вечер версальских убийств.
Шайка палачей с наступлением ночи отправилась в Париж и столпилась под окнами министра юстиции, требуя оружия, чтобы устремиться к границам. Дантон встал из-за стола и показался на балконе. «Вас благодарит не министр юстиции, а министр Революции», — сказал он им. Никогда еще гонитель не признавал с большей наглостью орудия своего гонения.
XXVII
Пока междувластие предавало Париж сателлитам Дантона, спасением Франции, все границы которой были открыты, оставался один Дюмурье.
Мы покинули этого генерала 2 сентября, запертым с шестнадцатью тысячами человек в лагере Гранпре и занимающим промежуточные проходы между Седаном и Сен-Менегу, через которые герцог Брауншвейгский мог попытаться разорвать его линию. Пользуясь каждым часом медлительности неприятеля, Дюмурье велел звонить в набат во всех селениях, которые покрывают оба склона Аргонского леса, распорядился испортить мосты и дороги, по которым неприятель собирался наступать, и рубить деревья, чтобы загородить все проходы. Но взятие Лонгви и Вердена, сношения местных дворян с эмигрантами, несоразмерная масса армии союзников заставляли защиту падать духом. Дюмурье мог рассчитывать только на свои полки. Единственной его надеждой оставалось соединение с армией, которую преемник Люкнера, Келлерман, вел к нему из Меца.
Келлерман, способный понять такой великий план и помочь его выполнению, без всякой зависти содействовал намерениям Дюмурье; он продвигался по косой линии из Меца к оконечности Аргонского леса, уведомляя Дюмурье о каждом шаге своей армии. Но высшее понимание, озарявшее этих двух генералов, оставалось недоступным для большинства офицеров и войск. Съестные припасы были дурного качества. Болезни, начавшиеся вследствие истощения, подрывали дух солдат. Глухой ропот ожесточал умы. Министры, депутаты, сам Люкнер беспрерывно писали Дюмурье, чтобы он оставил свою опасную позицию и удалился в Шалон.
Собственные офицеры Дюмурье однажды утром насильно проложили путь в его палатку и, сообщив генералу о настроении в армии, начали настаивать на необходимости отступления. Дюмурье сурово встретил эти замечания. «Когда я вас призову на военный совет, — сказал он, — тогда выслушаю вашим мнения; но в настоящую минуту я советуюсь только с самим собою. Возвратитесь на свои посты и думайте только о том, как лучше содействовать предначертаниям вашего вождя». Уверенность полководца вдохнула доверие в его помощников. Гений имеет свои секреты, уважаемые даже тогда, когда их не знают.
Небольшие схватки между авангардом пруссаков, которые подступали к Аргонскому лесу, и аванпостами Дюмурье возвратили войскам бодрость: ружейные выстрелы и решительный шаг составляют музыку лагерей. Мячинский, Штенгель, Миранда повсюду отражали атаки пруссаков. Мячинский и Штенгель — избранники Дюмурье, Миранду ему недавно прислал Петион. Генерал вздумал с первых же дней испытать его и остался им доволен.
Миранда был одним из тех авантюристов, у которых нет другого отечества, кроме военного лагеря, и которые предлагают свою шпагу и таланты всякому делу, какое им кажется наиболее достойным их крови. Родившийся в Перу, знатного происхождения, богатый, влиятельный в Испанской Америке, он еще в молодости пытался освободить свое отечество от ига Испании. Бежав в Европу с частью своих богатств, он странствовал из одной страны в другую, ища повсюду врагов Испании и союзников свободы. Присоединившись к жирондистам, он получил чин генерала французской армии. Миранда горел желанием составить себе имя в войне за независимость Франции, чтобы отголосок этой репутации, достигнув Америки, обеспечил ему в отечестве славу и влияние Лафайета.
Другой иностранец, молодой Макдональд, родом из воинственной шотландской семьи, был адъютантом Дюмурье. В лагере Гранпре, под руководством своего вождя, он воочию видел, как спасают отечество. Позже при Наполеоне он узнал, как его прославляют. Сделавшись маршалом Франции в конце своей жизни, он слыл героем революции уже при первом ее шаге.
Дюмурье в полной мере использовал фактор времени, этот драгоценный элемент успеха в противодействии неприятельскому нашествию. Он был спокоен за свой фронт, защищаемый лесом и непроходимыми оврагами на расстоянии пяти миль; спокоен за свой правый фланг, прикрытый корпусами Диллона и вскоре подкрепленный отрядом Келлермана; спокоен за левое крыло, огражденное от всякой нечаянности отрядами, поставленными в четырех Аргонских теснинах. Но случай испортил все.
Утомленный физически и душевно, Дюмурье забыл лично обозреть находившийся очень близко от него проход Круа-о-Буа, который ему описывали как непроходимый, особенно для кавалерии и артиллерии. Генерал велел, однако, занять этот проход полку драгун и двум батальонам волонтеров с двумя пушками. Но вследствие перемещения войск ущелье оставалось некоторое время открытым неприятелю. Многочисленные шпионы, которых эмигранты имели в аргонских деревнях, поспешили указать эту ошибку генералу Клерфэ. Последний немедленно отрядил восемь тысяч человек под началом молодого принца де Линя и завладел проходом. Дюмурье, узнав об этой неудаче, отдает генералу Шазо две бригады, шесть эскадронов своих лучших войск, четыре артиллерийских орудия, кроме батальонных пушек, и приказывает атаковать ущелье и отбить его во что бы то ни стало. А затем посылает к Шазо каждый час своих адъютантов, чтобы ускорить его марш.
В этой неизвестности проходят сутки. Наконец 14-го числа вечером полученная от Шазо записка извещает, что он взял приступом австрийские окопы, защищаемые неприятелем с отчаянным мужеством, что восемьсот трупов устилают проход и что сам принц де Линь заплатил жизнью за свою минутную победу.
Но только эту записку читают в лагере Гранпре и Дюмурье успокаивается относительно своей безопасности, как Клерфэ, горя желанием отомстить за смерть принца де Линя, устремляет все свои колонны в это ущелье, громит Шазо с фронта и с обоих флангов, заставляет спуститься из леса в равнину, отрезает ему сообщение с лагерем Гранпре и отбрасывает к дороге на Вузье. В ту же минуту корпус эмигрантов атакует генерала Дюбуке в ущелье Шен-Попюле. Дюбуке разбит и удаляется на Шалон. Эти два несчастия поражают Дюмурье одновременно. Голос целой армии указывает Дюмурье в качестве убежища Шалон.
Но Клерфэ во главе 20 тысяч человек идет отрезать ему сообщение с Шалоном. Герцог Брауншвейгский с 70 тысячами пруссаков запирает Дюмурье с трех других сторон в лагере Гранпре. Необходимость указывает ему план кампании; но этот план состоит в отступлении. Тогда Дюмурье задумывает план еще смелее Аргонского. Он становится глух к боязливым советам военного искусства и слушает только свой энтузиазм, заменяющий гению военную тактику.
Дюмурье запирается со своими адъютантами и начальниками корпусов. Он дает каждому приказания, сообразуя их со своим новым решением. Келлерману — продолжать свой марш и направиться на Сен-Менегу, маленький город на оконечности Аргонского леса, между Арденнами и Шампанью. Бернонвилю — выступить из Ретеля, обогнуть реку Эну, избегая приближаться к Аргонну, чтобы предохранить свои фланги от атаки Клерфэ. Диллону — защищать два аргонских ущелья, которые удерживают еще пруссаков на некотором расстоянии от Гранпре, и двинуть войска по ту сторону леса, чтобы застичь врасплох герцога Брауншвейгского. Шазо — возвратиться в Отри. Генералу Спарре — сформировать лагерь перед Шалоном для всех батальонов, которые к нему прибывают; этот резерв Дюмурье готовил на случай неудачи в сражении.