Страница 85 из 123
XXIII
Но возвратимся в Собрание. Не сумев принять ни сторону революции, ни сторону конституции, оно безмолвно прислушивалось ко всем отголоскам совершавшихся за его стенами событий. Положение подневольное и унизительное: достойное наказание для державного сословия, которое боялось республики, но не смело ей противиться, которое желало ее, но не смело ей служить! Народ, понимавший слабость своих представителей, один создавал республику, но, как происходит всегда, когда народ лишен правительства, дело совершается посредством беспорядка, пламени и крови. Почести, какие он старался выказывать представительству, были лишь почтительными приказаниями. Истинная власть находилась уже в ратуше, среди представителей Коммуны. Народ это понял.
Представители Коммуны являли собой нечто большее, чем просто народных избранников: они сами были парижским народом. Лишь только провозгласили победу, все благоразумные люди поспешили в ратушу — резиденцию истинных властителей положения.
Робеспьер, который все время берёг если не жизнь свою, то карьеру, скрываясь и от друзей и от врагов в продолжение заговора и битвы, еще днем появился на совете Коммуны и был там принят как государственный человек и организатор победы.
Дантон, успокоив жену и обняв детей, явился к кордельерам, чтобы насладиться одобрением шарантонских заговорщиков.
Сам Марат вышел из подземелья, в котором сидел запершись в течение нескольких дней. Заслышав победные крики, он устремился на улицу во главе группы своих сторонников и колонны брестских федератов. Он прогуливался по Парижу с обнаженной саблей в руке и с лавровым венком на голове. Потом, с теми же приверженцами, он отправился в королевскую типографию и завладел печатными станками.
Все вожди якобинцев и кордельеров, все агитаторы, все эти многочисленные выразители воли народа бросились в Коммуну и приступили к образованию из муниципального совета временного правительства. Этот совет стал зародышем Конвента. Он ни от кого не принимал своего назначения, а сам взял его себе; он действовал как диктатор.
Десятого августа в Собрании не насчитывалось и трехсот членов. Представители правой стороны и конституционной партии отсутствовали. Там были одни жирондисты и якобинцы. Пустые ряды заполняли иностранцы, члены клубов, рабочие, которые, сидя вперемежку с депутатами, разговаривали, жестикулировали, совещались.
Как только народ сделался властелином дворца, Собрание всею массой поднялось с мест и приняло участие в народном торжестве, чтобы присягой поддержать равенство и свободу. При рукоплесканиях трибун входили в залу люди из народа с окровавленными руками, с почерневшими от пороха лицами. Одни рассказывали об изменнических кознях двора, который завлекал граждан под огонь швейцарцев обманчивыми обещаниями перемирия. Другие, указывая наложу стенографа, предлагали себя для истребления тирана. «Все тот же предательский двор, — воскликнул один из таких ораторов, раскрывая свою грудь, пораженную пулей, — пролил эту кровь. Мы проникли во дворец по трупам наших братьев! Мы захватили несколько человек из числа наемников. Но обвиняем мы только самого короля. Эти люди стали лишь орудием его измены; с той минуты, как они сложили оружие, мы хотим видеть в них братьев!»
Великодушие этого гражданина сообщается Собранию и трибунам. К народу посылают депутацию, чтобы остановить резню. Во двор фельянов вводят швейцарцев, которые все еще оставались на террасе, подверженные ярости народа. Эти солдаты разряжают свои ружья в знак доверия. Сражающиеся приносят и складывают на стол президента серебряную посуду, мешки с золотом, дорогие предметы, даже портфели и письма, найденные в покоях королевской семьи. Рукоплескания приветствуют такое проявление честности. Король и королева из глубины своей ложи наблюдают за описью добычи, найденной в их секретных комнатах.
Президент передает все эти вещи под ответственность Гюгенена, комиссара новой коммуны. Петиционеры громкими воплями требуют низложения короля: «Вы иначе не остановите мщение народа, как продемонстрировав ему правосудие. Представители, будьте же тверды! Вы обязаны нас спасти!»
Жирондисты, до тех пор колебавшиеся между унижением трона и его низвержением, поняли, что нужно или самим его низвергнуть, или оказаться увлеченными вместе с ним. Верньо передал президентство Гюаде, чтобы Собрание на время отсутствия его самого находилось под руководством человека из его партии. Чрезвычайная комиссия, в которой жирондисты имели перевес по численности, влиянию и таланту, собралась безотлагательно. Вместо комиссии рассуждали пушки. Народ ждал. Верньо взял перо и быстро составил акт о временном прекращении королевской власти. Затем вышел в зал и прочел его среди глубокого молчания, в четырех шагах от монарха.
Декрет приняли без прений. Король выслушал его без удивления. В самую минуту голосования он обратился к депутату Кутару, который сидел над ложей стенографа и с которым король дружески беседовал во время заседания. «Нельзя сказать, чтобы то, что вы там затеваете, было очень в конституционном духе», — сказал король ироничным тоном, составлявшим резкий контраст с торжественностью обстановки. «Это правда, государь, — отвечал Кутар, — но это единственное средство спасти вашу жизнь».
Собрание приступило к назначению министров. Смещенные Ролан, Клавьер и Серван были восстановлены в своем звании без подачи голосов, по предложению Бриссо. Назначение этих министров стало местью за смещение их королем. Дантона назначили министром юстиции, Монжа — морским министром, Лебрена — министром иностранных дел, писателя Грувелля — секретарем совета министров.
Небо было ясно; вечерняя прохлада и лихорадочное возбуждение вследствие событий истекшего дня заставляли жителей выходить из домов, чтобы подышать воздухом летней ночи. Длинные вереницы мирно прогуливающихся парижан тянулись по аллеям Тюильри, возвращенного народу. Пламя и дым от мебели, пожираемой пожаром, подымались над его крышей и освещали оба берега Сены. Телеги, в сопровождении посланных Коммуной агентов, собрали на Елисейских полях, на площади Людовика XV, в саду и во дворах 4000 трупов швейцарцев, марсельцев и федератов. Женщины, разряженные как на праздник, не боялись приближаться к этим телегам и рассматривать останки утренней резни.
Агенты Парижской коммуны послали на площадь Карусель отряды рабочих, чтобы очистить поле битвы. Около полуночи там воздвигли огромные костры, в которые были брошены сотни трупов. Пепел смели в Сену. Ночь, вода, огонь поглотили все. Город вступил в свою обычную жизнь, не замечая других следов поразившей монархию катастрофы, кроме опустелого дворца, дверей его, лишенных стражи, разбитых окон и отверстий, проделанных картечью в древних стенах.
Собрание прервало свое заседание в час ночи. Только Богу известно, какими бесконечными показались четырнадцать часов этого заседания королю, королеве, их детям и принцессе Елизавете. Падение было долгим, глубоким, ужасным — падение с трона на эшафот. Нигде его не прочувствовали более, чем здесь. Ломает человека первый удар, остальные только добивают.
Около шести часов бывшие министры, вызванные декретом, печально простились с королем и удалились, чтобы сдать полномочия и отправиться на следующий день в Орлеан, в Верховный суд. Спустя некоторое время Мальярдо, командир швейцарских войск, призванный комиссарами коммуны, был увлечен куда-то. Д’Обиньи, бродивший среди народа, который ниспровергал статуи королей на площади Людовика XV, и позволивший себе мимолетное выражение негодования на лице, был умерщвлен на том самом памятнике, осквернение которого оплакивал. Шуазель два раза рисковал жизнью, выходя, чтобы попытаться объединить швейцарцев, и заходя обратно, чтобы прикрыть короля своей шпагой. Вскоре в дверях ложи послышался сильный шум: король повернул голову и с беспокойством спросил о причине этого смятения. Начальник парижских жандармов Карл устремился на шум и тоже не возвратился. Король, обернувшийся, чтобы выслушать его ответ, с ужасом узнал о его смерти. Каждое из приказаний пленников приносило несчастье их друзьям. Вокруг короля и его семьи становилось все пустыннее, смерть разила все ближе к ним самим.